Чтение 16–й страницы книги ~Прощай, оружие!~

Глава четырнадцатая

Солнце ярко светило в комнату, когда я проснулся. Мне показалось, что я опять на фронте, и я вытянулся на постели. Стало больно в ногах, и я посмотрел на них и, увидев грязные бинты, вспомнил, где нахожусь. Я потянулся к звонку и нажал кнопку. Я услышал, как в коридоре затрещал звонок и кто-то, мягко ступая резиновыми подошвами, прошел по коридору. Это была мисс Гэйдж; при ярком солнечном свете она казалась старше и не такой хорошенькой.

- Доброе утро, - сказала она. - Ну, как спали?

- Хорошо, благодарю вас, - сказал я. - Нельзя ли позвать ко мне
парикмахера?

- Я заходила к вам, и вы спали вот с этим в руках. - Она открыла шкаф и
показала мне бутылку с чинцано. Бутылка была почти пуста. - Я и другую
бутылку из-под кровати тоже поставила туда, - сказала она. - Почему вы не
попросили у меня стакан?

- Я боялся, что вы не позволите мне пить.

- Я бы и сама выпила с вами.

- Вот это вы молодец.

- Вам вредно пить одному, - сказала она. - Никогда этого не делайте.

- Больше не буду.

- Ваша мисс Баркли приехала, - сказала она.

- Правда?

- Да. Она мне не нравится.

- Потом понравится. Она очень славная.

Она покачала головой. - Не сомневаюсь, что она чудо. Вы можете немножко
подвинуться сюда? Вот так, хорошо. Я вас приведу в порядок к завтраку. - Она
умыла меня с помощью тряпочки, мыла и теплой воды. - Приподнимите руку, -
сказала она. - Вот так, хорошо. [85]

- Нельзя ли, чтоб парикмахер пришел до завтрака?

- Сейчас скажу швейцару. - Она вышла и скоро вернулась. - Швейцар пошел
за ним, - сказала она и опустила тряпочку в таз с водой.

Парикмахер пришел вместе со швейцаром. Это был человек лет пятидесяти, с
подкрученными кверху усами. Мисс Гэйдж кончила свои дела и вышла, а
парикмахер намылил мне щеки и стал брить. Он делал все очень торжественно и
воздерживался от разговора.

- Что же вы молчите? Рассказывайте новости, - сказал я.

- Какие новости?

- Все равно какие. Что слышно в городе?

- Теперь война, - сказал он. - У неприятеля повсюду уши. - Я оглянулся на
него. - Пожалуйста, не вертите головой, - сказал он и продолжал брить. - Я
ничего не скажу.

- Да что с вами такое? - спросил я.

- Я итальянец. Я не вступаю в разговоры с неприятелем.

Я не настаивал. Если он сумасшедший, то чем скорей он уберет от меня
бритву, тем лучше. Один раз я попытался рассмотреть его. - Берегитесь, -
сказал он. - Бритва острая.

Когда он кончил, я уплатил что следовало и прибавил пол-лиры на чай. Он
вернул мне деньги.

- Я не возьму. Я не на фронте. Но я итальянец.

- Убирайтесь к черту!

- С вашего разрешения, - сказал он и завернул свои бритвы в газету. Он
вышел, оставив пять медных монет на столике у кровати. Я позвонил. Вошла
мисс Гэйдж.

- Будьте так добры, пришлите ко мне швейцара.

- Пожалуйста.

Швейцар пришел. Он с трудом удерживался от смеха.

- Что, этот парикмахер сумасшедший?

- Нет, signorino. Он ошибся. Он меня не расслышал, и ему показалось,
будто я сказал, что вы австрийский офицер.

- О, господи, - сказал я. [86]

- Xa-xa-xa, - захохотал швейцар. - Вот потеха! "Только пошевелись он,
говорит, и я бы ему..." - Швейцар провел пальцем по шее. - Xa-xa-xa! - Он
никак не мог удержаться от смеха. - А когда я сказал ему, что вы не
австриец! Xa-xa-xa!

- Xa-xa-xa, - сказал я сердито. - Вот была бы потеха, если б он перерезал
мне глотку. Xa-xa-xa.

- Да нет же, signorino. Нет, нет. Он до смерти испугался австрийца.
Xa-xa-xa!

- Xa-xa-xa, - сказал я. - Убирайтесь вон. Он вышел, и мне было слышно,
как он хохочет за дверью. Я услышал чьи-то шаги в коридоре. Я оглянулся на
дверь. Это была Кэтрин Баркли.

Она вошла в комнату и подошла к постели.

- Здравствуйте, милый! - сказала она. Лицо у нее было свежее и молодое и
очень красивое. Я подумал, что никогда не видел такого красивого лица.

- Здравствуйте! - сказал я. Как только я ее увидел, я понял, что влюблен
в нее. Все во мне перевернулось. Она посмотрела на дверь и увидела, что
никого нет. Тогда она присела на край кровати, наклонилась и поцеловала
меня. Я притянул ее к себе и поцеловал и почувствовал, как бьется ее сердце.

- Милая моя, - сказал я. - Как хорошо, что вы приехали.

- Это было нетрудно. Вот остаться, пожалуй, будет труднее.

- Вы должны остаться, - сказал я. - Вы прелесть. - Я был как сумасшедший.
Мне не верилось, что она действительно здесь, и я крепко прижимал ее к себе.

- Не надо, - сказала она. - Вы еще нездоровы.

- Я здоров. Иди ко мне.

- Нет. Вы еще слабы.

- Да. Ничего я не слаб. Иди.

- Вы меня любите?

- Я тебя очень люблю. Я просто с ума схожу. Ну иди же.

- Слышите, как сердце бьется?

- Что мне сердце? Я хочу тебя. Я с ума схожу. [87]

- Вы меня правда любите?

- Перестань говорить об этом. Иди ко мне. Ты слышишь? Иди, Кэтрин.

- Ну, хорошо, но только на минутку.

- Хорошо, - сказал я. - Закрой дверь.

- Нельзя. Сейчас нельзя.

- Иди. Не говори ничего. Иди ко мне.

Кэтрин сидела в кресле у кровати. Дверь в коридор была открыта. Безумие миновало, и мне было так хорошо, как ни разу в жизни.

Она спросила:

- Теперь ты веришь, что я тебя люблю?

- Ты моя дорогая, - сказал я. - Ты останешься здесь. Тебя никуда не
переведут. Я с ума схожу от любви к тебе.

- Мы должны быть страшно осторожны. Мы совсем голову потеряли. Так
нельзя.

- Ночью можно.

- Мы должны быть страшно осторожны. Ты должен быть осторожен при
посторонних.

- Я буду осторожен.

- Ты должен, непременно. Ты хороший. Ты меня любишь, да?

- Не говори об этом. А то я тебя не отпущу.

- Ну, я больше не буду. Ты должен меня отпустить. Мне пора идти, милый,
правда.

- Возвращайся сейчас же.

- Я вернусь, как только можно будет.

- До свидания.

- До свидания, хороший мой.

Она вышла. Видит бог, я не хотел влюбляться в нее. Я ни в кого не хотел
влюбляться. Но, видит бог, я влюбился и лежал на кровати в миланском
госпитале, и всякие мысли кружились у меня в голове, и мне было удивительно
хорошо, и наконец в комнату вошла мисс Гэйдж.

- Доктор приезжает, - сказала она. - Он звонил с Комо.

- Когда он будет здесь?

- Он приедет вечером.

[88]

Глава пятнадцатая

До вечера ничего не произошло. Доктор был тихий, худенький человечек, которого война, казалось, выбила из колеи. С деликатным и утонченным отвращением он извлек из моего бедра несколько мелких стальных осколков. Он применил местную анестезию, или, как он говорил, "замораживание", от которого ткани одеревенели и боль не чувствовалась, пока зонд, скальпель или ланцет не проникали глубже замороженного слоя. Можно было точно определить, где этот слой кончается, и вскоре деликатность доктора истощилась, и он сказал, что лучше прибегнуть к рентгену. Зондирование ничего не дает, сказал он.

Рентгеновский кабинет был при Ospedale Maggiore (1), и доктор, который
делал просвечивание, был шумный, ловкий и веселый. Пациента поддерживали за
плечи, так что он сам мог видеть на экране самые крупные из инородных тел.
Снимки должны были прислать потом. Доктор попросил меня написать в его
записной книжке мое имя, полк и что-нибудь на память. Он объявил, что все
инородное - безобразие, мерзость, гадость. Австрийцы просто сукины дети.
Скольких я убил? Я не убивал ни одного, но мне очень хотелось сказать ему
приятное, и я сказал, что убил тьму австрийцев. Со мной была мисс Гэйдж, и
доктор обнял ее за талию и сказал, что она прекраснее Клеопатры. Понятно ей?
Клеопатра - бывшая египетская царица. Да, как бог свят, она прекраснее.
Санитарная машина отвезла нас обратно, в наш госпиталь, и через некоторое
время, после многих перекладываний с носилок на носилки, я наконец очутился
наверху, в своей постели. После обеда прибыли снимки; доктор пообещал, что,
как бог свят, они будут готовы после обеда, и сдержал обещание. Кэтрин
Баркли показала мне снимки. Они были в красных конвертах, и она вынула их из
конвертов, и мы вместе рассматривали их на свет.

- Это правая нога, - сказала она и вложила снимок опять в конверт. - А
это левая.

- Положи их куда-нибудь, - сказал я, - а сама иди ко мне.