Чтение 24–й страницы книги ~Прощай, оружие!~

- Нет.

- И дальше так будет. Ты совсем не должен огорчаться. Я вижу, что ты
огорчен. Перестань. Перестань сейчас же. Хочешь выпить чего-нибудь, милый? Я
знаю, стоит тебе выпить, и ты развеселишься.

- Нет. Я и так веселый. А ты прелесть.

- Вовсе нет. Но я все улажу, и мы будем вместе, а ты только выбери место,
куда нам поехать. Октябрь, наверно, будет чудесный. Мы чудесно проведем это
время, милый, а когда ты будешь на фронте, я буду писать тебе каждый день.

- А ты где будешь?

- Я еще не знаю. Но непременно в самом замечательном месте. Я обо всем
позабочусь.

Мы притихли и перестали разговаривать. Кэтрин сидела на постели, и я
смотрел на нее, но мы не прикасались друг к другу. Каждый из нас был сам по
себе, как бывает, когда в комнату входит посторонний и все вдруг
настораживаются. Она протянула руку и положила ее на мою.

- Ты не сердишься, милый, скажи?

- Нет.

- И у тебя нет такого чувства, будто ты попал в ловушку?

- Немножко есть, пожалуй. Но не из-за тебя.

- Я и не думаю, что из-за меня. Не говори глупостей. Я хочу сказать -
вообще в ловушку.

- Физиология всегда ловушка. [126]

Она вдруг далеко ушла от меня, хотя не шевельнулась и не отняла руки.

- Всегда - нехорошее слово.

- Прости.

- Да нет, ничего. Но ты понимаешь, у меня никогда не было ребенка, и я
никогда никого не любила. И я старалась быть такой, как ты хотел, а ты вдруг
говоришь "всегда".

- Ну давай я отрежу себе язык, - предложил я.

- Милый! - Она вернулась ко мне издалека. - Не обращай внимания. - Мы
снова были вместе, и настороженность исчезла. - Ведь, правда же, мы с тобой
- одно, и не стоит придираться к пустякам.

- И не нужно.

- А бывает. Люди любят друг друга, и придираются к пустякам, и ссорятся,
и потом вдруг сразу перестают быть - одно.

- Мы не будем ссориться.

- И не надо. Потому что ведь мы с тобой только вдвоем против всех
остальных в мире. Если что-нибудь встанет между нами, мы пропали, они нас
схватят.

- Им до нас не достать, - сказал я. - Потому что ты очень храбрая. С
храбрыми не бывает беды.

- Все равно, и храбрые умирают.

- Но только один раз.

- Так ли? Кто это сказал?

- Трус умирает тысячу раз, а храбрый только один?

- Ну да. Кто это сказал?

- Не знаю.

- Сам был трус, наверно, - сказала она. - Он хорошо разбирался в трусах,
но в храбрых не смыслил ничего. Храбрый, может быть, две тысячи раз умирает,
если он умен. Только он об этом не рассказывает.

- Не знаю. Храброму в душу не заглянешь.

- Да. Этим он и силен. .

- Ты говоришь со знанием дела.

- Ты прав, милый. На этот раз ты прав.

- Ты сама храбрая.

- Нет, - сказала она. - Но я бы хотела быть храброй. [127]

- А я не храбрый, - сказал я. - Я знаю себе цену. У меня было достаточно
времени, чтобы узнать. Я точно бейсболист, который выбивает двадцать два за
сезон и знает, что на большее он не способен.

- Что это значит; "выбивает двадцать два за сезон"? Звучит очень важно.

- Совсем не важно. Это значит - очень посредственный игрок нападения в
бейсбольной команде.

- Но все-таки игрок нападения, - поддразнила она меня.

- Кажется, нам друг друга не переспорить, - сказал я. - Но ты храбрая.

- Нет. Но надеюсь когда-нибудь стать храброй.

- Мы оба храбрые, - сказал я. - Когда я выпью, так я совсем храбрый.

- Мы замечательные люди, - сказала Кэтрин. Она подошла к шкафу и достала
коньяк и стакан. - Выпей, милый, - сказала она. - Это тебе за хорошее
поведение.

- Да, мне не хочется.

- Выпей, выпей.

- Ну, хорошо. - Я налил треть стакана коньяку и выпил.

- Однако, - сказала она. - Я знаю, что коньяк - напиток героев. Но не
надо увлекаться.

- Где мы будем жить после войны?

- Вероятно, в богадельне, - сказала она. - Три года я была очень наивна и
надеялась, что война кончится к рождеству. Но теперь я надеюсь, что она
кончится, когда наш сын будет лейтенантом.

- А может, он будет генералом.

- Если это столетняя война, он и до генерала успеет дослужиться.

- Ты не хочешь выпить?

- Нет. Ты от коньяка всегда веселеешь, милый, а у меня голова кружится.

- Ты никогда не пила коньяк?

- Нет, милый. Я ужасно старомодная жена.

Я потянулся за бутылкой и налил себе еще коньяку.

- Надо пойти взглянуть на твоих соотечественников, - сказала Кэтрин. -
Может, ты пока почитаешь газеты? [128]

- Тебе непременно нужно идти?

- Если не сейчас, то позже.

- Лучше сейчас.

- Я скоро вернусь.

- Я успею дочитать газеты, - сказал я.

Глава двадцать вторая

Ночью стало холодно, и на следующий день шел дождь. Когда я возвращался из Ospedale Maggiore, дождь был очень сильный, и я насквозь промок. Балкон моей комнаты заливало потоками дождя, и ветер гнал их в стекло балконной двери. Я переоделся и выпил коньяку, но у коньяка был неприятный вкус. Ночью я почувствовал себя плохо, и наутро после завтрака меня вырвало.

- Картина ясная, - сказал госпитальный врач. - Взгляните на белки его
глаз, мисс.

Мисс Гэйдж взглянула. Мне дали зеркало, чтобы и я мог взглянуть. Белки
глаз были желтые, это была желтуха. Я проболел две недели. Из-за этого
сорвался мой отпуск, который мы собирались провести вместе. Мы хотели
поехать в Палланцу на Лаго-Маджоре. Там хорошо осенью, когда начинают
желтеть листья. Есть где погулять, и в озере можно ловить форель. Там было
бы лучше, чем в Стрезе, потому что в Палланпе народу меньше. В Стрезу так
удобно ездить из Милана, что там всегда полно знакомых. Близ Палланцы есть
очень славные деревушки, и на гребной лодке можно добираться до рыбачьих
островов, а на самом большом острове есть ресторан. Но нам не пришлось
поехать.

Как-то, когда я лежал больной желтухой, мисс Ван-Кампен вошла в комнату,
распахнула дверцы гардероба и увидела пустые бутылки. Я только что послал
швейцара вынести целую охапку бутылок, и, наверно, она видела, как он
выходил с ними, и пришла посмотреть, нет ли еще. Больше всего было бутылок
из-под вермута, бутылок из-под марсалы, бутылок из-под капри, пустых фляг
из-под кьянти и несколько бутылок было из-под коньяка. Швейцар унес самые
[129] большие бутылки, те, в которых был вермут, и оплетенные соломой фляги
из-под кьянти, а бутылки из-под коньяка он оставил напоследок. Те бутылки,
которые нашла мисс Ван-Кампен, были из-под коньяка, и одна бутылка, в виде
медведя, была из-под кюммеля. Бутылка-медведь привела мисс Ван-Кампен в
особенную ярость. Она взяла ее в руки. Медведь сидел на задних лапах, подняв
передние, в его стеклянной голове была пробка, а ко дну пристало несколько
липких кристалликов. Я засмеялся.

- Тут был кюммель, - сказал я. - Самый лучший кюммель продают в таких
бутылках-медведях. Его привозят из России.

- Это все бутылки из-под коньяка, если не ошибаюсь? - спросила мисс
Ван-Кампен.

- Мне отсюда не видно, - сказал я. - Но по всей вероятности - да.

- Сколько времени это продолжается?

- Я сам покупал их и приносил сюда, - сказал я. - Меня часто навещали
итальянские офицеры, и я держал коньяк, чтоб угощать их.

- Но сами вы не пили?

- Сам тоже пил.

- Коньяк! - сказала она. - Одиннадцать пустых бутылок из-под коньяка и
эта медвежья жидкость.

- Кюммель.

- Сейчас я пришлю кого-нибудь, чтобы их убрали. Больше у вас нет пустых
бутылок?

- Пока - нет.

- А я еще жалела вас, когда вы заболели желтухой. Жалость к вам - это зря
потраченная жалость.

- Благодарю вас.

- Я готова понять, что вам не хочется возвращаться на фронт. Но вы могли
бы изобрести что-нибудь более остроумное, чем вызвать у себя желтуху
потреблением алкоголя.

- Чем?

- Потреблением алкоголя. Вы очень хорошо слышали, что я сказала. - Я
молчал. - Боюсь, что, если вы не придумаете чего-нибудь еще, вам придется
отправиться на фронт, как только пройдет ваша желтуха. Не думаю, чтобы после
умышленно вызванной желтухи полагался отпуск для поправления здоровья..