Стефан Цвейг
Жозеф Фуше
из самых примечательных людей всех времен, не любили современники и еще
менее верно судили о нем потомки. Наполеон на острове св. Елены, Робеспьер,
обращаясь к якобинцам, Карно, Баррас, Талейран в своих мемуарах, все
французские историки - будь то роялисты, республиканцы или бонапартисты,-
едва дойдя до его имени, начинали писать желчью. Предатель по натуре, жалкий
интриган, пресмыкающийся льстец, профессиональный перебежчик, подлая
полицейская душонка, презренный, безнравственный человек - нет такого
клеймящего, такого бранного слова, которым бы его обошли; ни Ламартин, ни
Мишле, ни Луи Блан не делают серьезной попытки изучить его характер, или,
вернее, упорное, поразительное отсутствие характера. Подлинные очертания его
облика появляются впервые в монументальной биографии Луи Мадлэна (которой
этот труд, равно и другие исследования, посвященные этому вопросу, обязаны
большей частью фактического материала); история же совершенно спокойно
отодвигала в задние ряды незначительных статистов этого человека,
руководившего в эпохи смены двух миров всеми партиями и оказавшегося
единственным среди политиков уцелевшим в бурях тех лет, человека,
победившего в психологическом поединке таких людей, как Наполеон и
Робеспьер. Иногда его образ мелькает в пьесе или оперетке, посвященных
Наполеону, но в большинстве случаев он фигурирует там, в затасканной
схематической маске прожженного министра полиции, этакого предтечи Шерлока
Холмса: в плоском изображении роль закулисного деятеля всегда превращается
во второстепенную роль.
своеобразное величие этой единственной в своем роде фигуры: то был Бальзак.
Этот большой и проницательный ум, видевший не только внешний покров событий
эпохи, но глядевший и за их кулисы, прямо признал Фуше самым интересным в
психологическом отношении характером своего века. Бальзак, привыкший
рассматривать в своей химии чувств все страсти, как бы они ни назывались -
героическими или низменными,- как совершенно равноценные элементы, в
одинаковой мере интересовавшийся и совершенным преступником вроде Вотрена и
гением нравственности вроде Луи Ламбера, не делал различия между
нравственным и безнравственным, но, оценивая человека только по силе воли и
напряженности его страсти, извлек именно этого, самого презренного, самого
презираемого деятеля революции и империи, из тени, в которой тот нарочито
скрывался. Он называет этого singulier genie1 единственным
настоящим министром Наполеона и la plus forte tete que je connaisse
2, а в другом месте - "одной из тех личностей, у которых под
поверхностью скрыта такая глубина, что они остаются непроницаемыми, пока
действуют сами, и могут быть поняты только впоследствии". Это совсем не
похоже на моралистические презрительные отзывы историков. И в своем романе
"Une tenebreuse affaire"3 он посвящает этому "сумрачному,
глубокому и необычному уму, который так мало известен", особую страницу.
"Своеобразная гениальность,-пишет он,-столь ужаснувшая Наполеона,
обнаружилась у Фуше не сразу. Этот незаметный член Конвента, один из самых
выдающихся и непонятных людей своего времени, сложился и вырос в бурях
революции. При Директории он достиг тех вершин, с которых люди глубокого ума
получают возможность предвидеть будущее, основываясь на опыте прошлого;
какой-то внезапно вспыхнувшей искры становятся гениальными,- проявил
поразительную изворотливость во время молниеносного переворота 18 брюмера.
Этот бледнолицый человек, воспитанный в духе монашеской сдержанности,
посвященный в тайны монтаньяров, к которым он принадлежал, и в тайны
роялистов, к которым в конце концов примкнул, долго и незаметно изучал
людей, их нравы и борьбу интересов на политической арене; он проник в
замыслы Бонапарта, давал ему полезные советы и ценные сведения. В то время
ни прежние, ни новые его коллеги и не подозревали всей широты его таланта
чисто административного и в глубоком смысле слова государственного, так был
велик его дар почти неправдоподобной проницательности и безошибочного
предвидения". Так говорит Бальзак. Его похвалы впервые привлекли мое
внимание к Фуше, и в течение многих лет меня время от времени занимал образ
человека, которым восхищался Бальзак, говоря, что "он имел большую власть
над людьми, чем сам Наполеон". Но Фуше как в жизни, так и в истории умел
оставаться на заднем плане: он неохотно позволяет заглянуть себе в глаза и в
карты. Почти всегда он в центре событий, в центре партий; он действует
незримо, скрытый под анонимным покровом своей должности, как механизм в
часах; лишь изредка, в смятении событий, на самых крутых поворотах его пути,
удается уловить мимолетный абрис его лица. И вот что еще более странно. На
первый взгляд ни один из этих схваченных на лету обликов Фуше не похож на
другой. С некоторым трудом представляешь себе, что тот же самый человек, с
той же кожей и с теми же волосами, был в 1790 году учителем монастырской
школы, а в 1792 году уже реквизировал церковное имущество; в 1793 году был
коммунистом, а пять лет спустя стал миллионером и через десять лет герцогом
Отрантским. Но чем смелее становился он в своих превращениях, тем интереснее
был для меня характер, или, вернее, бесхарактерность, этого самого
совершенного макиавеллиста нового времени, тем больше увлекала меня вся его
скрытая на заднем плане и окутанная тайной политическая жизнь, все более
своеобразным, даже демоническим являлся мне его образ. Так совершенно
неожиданно для себя, побуждаемый радостью чисто психологических
исследований, взялся я писать историю Жозефа Фуше, надеясь этим сделать
вклад в еще не существующую и в то же время совершенно необходимую биологию
дипломатов, этой еще почти не исследованной опаснейшей духовной расы
современности.
своеобразной и значительной, как Жозеф Фуше,- я и сам сознаю это,-
противоречит потребностям нашей эпохи. Ей нужны и приятны героические
биографии, потому что в ней маловато политически творческих образов вождей,
что побуждает искать высокие примеры в прошлом. И я вовсе не умаляю
вдохновляющего, укрепляющего, возвышающего влияния героических биографий. Со
времен Плутарха они необходимы для подрастающего поколения, для юношества
всех эпох. Но именно в политическом отношении они таят опасность искажения
истории, создавая впечатление, что в те давние, да и во все времена подлинно
возвышенные натуры якобы определяют судьбы мира. Несомненно, герой уже самым
фактом своего существования способен на десятки и сотни лет завладеть
духовной жизнью людей, но только духовной жизнью.
решающее значение имеют - и это необходимо подчеркнуть, чтобы предостеречь
от любых видов политической доверчивости,- не выдающиеся умы, не носители
чистых идей, а гораздо более низменная, но и более ловкая порода: закулисные
деятели. В 1914 и 1918 годах мы были свидетелями того, как решение вопросов
всемирного значения, вопросов войны и мира, определялось не разумом и
сознанием ответственности, а людьми, скрывающимися за кулисами, людьми
сомнительной нравственности и небольшого ума. И ежедневно мы снова
убеждаемся, что в нечистой и часто кощунственной политической игре, которой
народы все еще простосердечно вверяют своих детей и свою будущность,
руководят не люди с широким нравственным кругозором, не люди непоколебимых
убеждений, а те профессиональные азартные игроки, которых мы называем
дипломатами, искусники, обладающие ловкостью рук, пусторечием и
хладнокровием. Если в самом деле, как уже сто лет тому назад сказал
Наполеон, политика стала la fatalite morierne, современным роком, то мы, в
целях самообороны, попытаемся разглядеть за этой силой людей и тем самым -
понять опасную тайну их могущества. Пусть же это жизнеописание Жозефа Фуше
будет вкладом в типологию политического деятеля.
в портовом городе Нанте. Его родители принадлежали к семьям моряков и
купцов, его предки были моряками, поэтому казалось само собой разумеющимся,
что и наследник их будет мореплавателем, купцом, странствующим по морям, или
капитаном. Но уже в ранние годы обнаруживается, что этот худой, высокий,
малокровный, нервный, некрасивый мальчик не приспособлен к столь тяжелой и в
ту пору еще действительно героической профессии. Уже в двух милях от берега
он начинает страдать морской болезнью; стоит ему четверть часа побегать или
поиграть с товарищами - он устает. Что предпринять с таким неженкой? -
спрашивают себя родители; они озабочены, ибо в 1770 году во Франции нет еще
достаточного простора для духовно уже пробудившейся и нетерпеливо
пробивающей себе дорогу буржуазии. В судах, в канцеляриях, в каждом
учреждении самые жирные куски достаются дворянству; для придворной службы
нужен графский герб или крупное поместье; даже в армии поседевший на службе
буржуа не продвигается выше капральского чина. Третье сословие еще никуда не
допускается в плохо управляемом, развращенном королевстве; не удивительно,
что четверть века спустя оно станет кулаками добиваться того, в чем слишком
долго отказывали его смиренно протянутой руке.
Корнев Павел
Корнев Павел
Корнев Павел
Никитин Юрий
Афанасьев Роман
Свержин Владимир