Стефан Цвейг
Магеллан
может толкнуть вдохновение, чувство благодарности; в такой же мере способны
разжечь духовную страсть и досада, гнев, огорчение. Иной раз движущей силой
становится любопытство, психологическая потребность в процессе писания
уяснить себе самому людей и события. Но и мотивы сомнительного свойства:
тщеславие, алчность, самолюбование - часто, слишком часто побуждают нас к
творчеству; поэтому автору собственно каждый раз следовало бы отдавать себе
отчет, из каких чувств, в силу какого влечения выбрал он свой сюжет.
Внутренний источник данной книги мне совершенно ясен. Она возникла из
несколько необычного, но весьма настойчивого чувства -пристыженности.
случай поехать в Южную Америку. Я знал, что в Бразилии меня ждут
прекраснейшие места на земле, а в Аргентине - ни с ч-м не сравнимое
наслаждение: встреча с собратьями по духу. Уже одно предвкушение этого
делало поездку чудесной, а в дороге присоединилось все, что только может
быть приятного: спокойное море, полное отдохновение на быстроходном и
поместительном судне, отрешенность от всех обязательств и повседневных
забот. Безмерно наслаждался я райскими днями этого путешествия. Но внезапно,
на седьмой или восьмой день, я поймал себя на чувстве какого-то досадливого
нетерпения. Все то же синее небо, все та же синяя безмятежная гладь! Слишком
долгими показались мне в эту минуту внезапного раздражения часы путешествия.
В душе я уже хотел быть у цели, меня радовало, что стрелка часов каждый день
неустанно стремится вперед. Ленивое, расслабленное наслаждение ничем как-то
вдруг стало угнетать меня. Одни и те же лица все тех же людей казались
утомительными, монотонная жизнь на корабле раздражала нервы именно своим
равномерно пульсирующим спокойствием. Лишь бы вперед, вперед, скорей, как
можно скорей! И сразу этот прекрасный, уютный, комфортабельный, быстроходный
пароход стал для меня недостаточно быстрым.
нетерпение и устыдиться. <Ведь ты - гневно сказал я себе - совершаешь
чудесное путешествие на безопаснейшем из судов, любая роскошь, о которой
только можно помыслить, к твоим услугам. Если вечером в твоей каюте слишком
прохладно, тебе стоит только двумя пальцами повернуть регулятор - и воздух
нагрелся. Полуденное солнце экватора кажется тебе несносным - что же, в двух
шагах от тебя находится помещение с охлаждающими вентиляторами, а чуть
подальше - тебя уже ждет бассейн для плавания. За столом в этой роскошнейшей
из гостиниц ты можешь заказать любое блюдо, любой напиток - все появится в
мгновение ока, словно принесенное легкокрылыми ангелами, и притом в
изобилии. Ты можешь уединиться и читать книги или же сколько душе угодно
развлекаться играми, музыкой, обществом. Тебе предоставлены все удобства и
все гарантии безопасности. Ты знаешь, куда едешь, точно знаешь час своего
прибытия и знаешь, что тебя ждет дружеская встреча. Так же и в Лондоне,
Буэнос-Айресе, Париже и Нью-Йорке ежечасно знают, в какой точке вселенной
находится твое судно. Тебе нужно только подняться на несколько ступенек по
маленькой лесенке, и послушная искра беспроволочного телеграфа тотчас
отделится от аппарата и понесет твой вопрос, твой привет в любой уголок
земного шара, и через час тебе уже откликнутся с любого конца света. Вспомни
же, нетерпеливый, ненасытный человек, как было раньше! Сравни хоть на миг
свое путешествие со странствиями былых времен и прежде всего с первыми
плаваниями тех смельчаков, что впервые открыли для нас эти необъятные моря,
открыли мир, в котором мы живем - вспомни и устыдись! Попробуй представить
себе, как они на крохотных рыбачьих парусниках отправлялись в неведомое, не
зная пути, затерянные в беспредельности, под вечной угрозой гибели,
преданные во власть непогоды, обреченные на тягчайшие лишения. Ночью -
беспросветный мрак, единственное питье - тепловатая, затхлая вода из бочек
или набранная в пути дождевая, никакой еды, кроме черствых сухарей да
копченого прогорклого сала, а часто долгие дни даже без этой скудной пищи.
Ни постелей, ни места для отдыха, жара адская, холод беспощадный, и к тому
же сознание, что они одни, безнадежно одни среди этой жестокой водной
пустыни. На родине месяцами, годами не знали, где они, и сами они не знали,
куда плывут. Невзгоды сопутствовали им, тысячеликая смерть обступала их на
воде и на суше, им угрожали люди и стихии; месяцы, годы - вечно эти жалкие,
утлые суденышки окружены были пугающим одиночеством. Никто - и они это знали
- не может поспешить к ним на помощь, ни один парус - и они это знали - не
встретится им за долгие, долгие месяцы плавания в этих невспаханных
корабельным килем водах, никто не выручит их из нужды и опасности, никто не
принесет вести об их смерти, гибели>. Едва я начал думать об этих первых
плаваниях конквистадоров морей, как я глубоко устыдился своего нетерпения.
в продолжение всего пути, мысль о безыменных героях не давала мне ни минуты
покоя. Меня потянуло подробней узнать о тех, кто первыми отважился вступить
в бой со стихией, прочесть о первых плаваниях по неисследованным морям,
описания которых волновали меня уже в отроческие годы. Я зашел в пароходную
библиотеку и наудачу взял несколько томов. Из всех описаний людей и плаваний
меня больше всего поразил подвиг одного человека, непревзойденный, думается
мне, в истории познания нашей планеты. Я имею в виду Фернандо Магеллана,
того, кто во главе пяти крохотных рыбачьих парусников покинул Севильскую
гавань, чтобы обогнуть земной шар. Прекраснейшая Одиссея в истории
человечества - это плавание двухсот шестидесяти пяти мужественных людей, из
которых только восемнадцать возвратились на полуразбитом корабле, но с
флагом величайшей победы, реющим на мачте. Многого я из этих книг о нем не
вычитал, во всяком случае для меня этого было мало. Возвратившись домой, я
продолжал читать и рыться в книгах, дивясь тому, сколь малым и сколь
малодостоверным было все до сих пор рассказанное об этом геройском подвиге.
И снова, как много раз прежде, я понял, что лучшей и плодотворнейшей
возможностью объяснить самому себе необъяснимое будет воплотить в слове и
объяснить его для других. Так возникла эта книга - по правде говоря, мне
самому на удивление. Ибо в то время как я, в соответствии со всеми
доступными мне документами, по мере возможности придерживаясь
действительности, воссоздавал эту вторую Одиссею, меня не оставляло странное
чувство, что я рассказываю нечто вымышленное, одну из великих грез,
священных легенд человечества. Но ведь нет ничего прекраснее правды,
кажущейся неправдоподобной! В великих подвигах человечества, именно потому,
что они так высоко возносятся над обычными земными делами, заключено нечто
непостижимое; но только в том невероятном, что оно свершило, человечество
снова обретает веру в себя.
войнах впервые познали прелесть острых и дурманящих, терпких и пьянящих
восточных приправ, Запад уже не может и не хочет обходиться как на кухне,
так и в погребе без especeria - индийских специй, без пряностей. Ведь вплоть
до позднего средневековья пища северян была невообразимо пресна и безвкусна.
Пройдет еще немало времени, прежде чем наиболее распространенные ныне плоды
- картофель, кукуруза и помидоры - обоснуются в Европе; пока же мало кто
подкисляет кушанья лимоном, подслащивает сахаром; еще не открыты изысканные
тонические свойства чая и кофе; даже государи и знатные люди ничем, кроме
тупого обжорства, не могут вознаградить себя за бездушное однообразие
трапез. Но удивительное дело: стоит только в самое незатейливое блюдо
подбавить одно единственное зернышко индийских пряностей - крохотную щепотку
перца, сухого мускатного цвета, самую малость имбиря или корицы - и во рту
немедленно возникает своеобразное, приятное раздражение. Между ярко
выраженным мажором и минором кислого и сладкого, острого и пресного начинают
вибрировать очаровательные гастрономические обертоны и промежуточные
звучания. Вскоре еще не изощренные, варварские вкусовые нервы средневековых
людей начинают все более жадно требовать этих новых возбуждающих веществ.
Кушанье считается хорошо приготовленным, только когда оно донельзя
переперчено, до отказа едко и остро; даже в пиво кладут имбирь, а вино так
приправляют толчеными специями, что каждый глоток огнем горит в гортани. Но
не только для кухни нужны Западу столь огромные количества especeria.
притом все новых - дразнящего чувственность мускуса, приторной амбры,
розового масла; для женщин ткачи и красильщики вырабатывают китайские шелка,
индийские узорчатые ткани, золотых дел мастера раздобывают белый цейлонский
жемчуг и голубоватые нарсингарские алмазы. Еще больший спрос на заморские
товары предъявляет католическая церковь, ибо ни одно из миллиардов зернышек
ладана, курящегося в кадильницах, мерно раскачиваемых причетниками тысяч и
тысяч церквей Европы, не выросло на европейской земле, каждое из миллиардов
этих зернышек морем и сушей совершало свой неизмеримо долгий путь из Аравии.
Аптекари в свою очередь являются постоянными покупателями прославленных
индийских специй - таких, как опий, камфора, драгоценная камедистая смола;
им по опыту известно, что никакой бальзам, никакое лекарственное снадобье не
покажется больному истинно целебным, если на фарфоровой баночке синими
буквами не будут начертаны магические слова arabicum или indicum
2. Все восточное в силу своей отдаленности, редкости,
экзотичности, быть может и дороговизны, начинает приобретать для Европы
неотразимую, гипнотизирующую прелесть. <Арабский>, <персидский>,
<индостанский> - эти определения в средние века (так же как в восемнадцатом
веке эпитет <французский>) тождественны словам: роскошный, утонченный,
изысканный, царственный, драгоценный. Ни один товар не пользовался таким
спросом, как пряности: казалось, аромат этих восточных цветов незримым
Орлов Алекс
Конан-Дойль Артур
Мережковский Дмитрий
Афанасьев Роман
Лондон Джек
Шилова Юлия