дываясь, объяснил, что мы проехали мимо церкви, а у них в Польше, как во
всех строго католических странах, с детства приучают снимать шляпу перед
каждой церковью и каждой часовней. Это почтительное уважение к религии
тронуло меня; вспомнив про крестик, о котором он упоминал, я спросила,
верующий ли он, и когда он, несколько смущенный, скромно ответил, что
надеется удостоиться благодати, мне неожиданно пришла в голову мысль.
лении последовал за мной.
небольшой, сложенной из кирпича часовенке. Дверь была открыта. Смутно
серели оштукатуренные голые стены, желтый клин света врезался в полум-
рак. Тускло мерцали две свечи, освещая маленький алтарь; пахло ладаном.
Мой спутник снял шляпу, опустил руку в чашу со святой водой, перекрес-
тился и преклонил колени. Как только он встал, я схватила его за руку.
дайте обет, который я вам подскажу.
ня, подошел к одной из ниш, осенил себя крестом и послушно опустился на
колени.
мной: "Клянусь..."
она ни была, что никогда больше не стану рисковать своей жизнью и честью
ради этой страсти".
пустой церкви. Потом на мгновение стало тихо, так тихо, что снаружи до-
несся шелест листвы, по которой пробегал ветер. И тут он с внезапным по-
рывом, словно кающийся грешник, в молитвенном экстазе, какого мне еще не
приходилось видеть, начал быстро, неистовой скороговоркой, произносить
непонятные мне слова на польском языке. То была пламенная молитва, мо-
литва благодарственная и покаянная, ибо вновь и вновь в этой бурной ис-
поведи его голова смиренно клонилась долу, все с большей страстностью
лилась незнакомая речь, и все жарче, все более истово повторял он одно и
то же слово. Ни до, ни после, ни в одной церкви мира не слыхала я такой
молитвы. Его руки судорожно вцепились в спинку деревянной скамеечки, все
тело сотрясалось от внутренней бури. Он ничего не видел, ничего не
чувствовал; казалось, он пребывал в другом мире, в некоем очистительном
огне преображения, или вознесся в иные, горние пределы. Наконец, он мед-
ленно встал, перекрестился и устало повернулся ко мне. Колени у него
дрожали, лицо было бледно, как у смертельно утомленного человека. Но
когда он взглянул на меня, его глаза просияли, чистая, поистине благо-
честивая улыбка озарила его изможденное лицо; он подошел ближе, покло-
нился русским земным поклоном, взял мои руки в свои и благоговейно под-
нес их к губам.
сводами вдруг зазвучал орган, ибо я чувствовала, что добилась своего:
этот человек спасен мною навсегда.
майского дня; никогда мир не казался мне таким прекрасным. Еще два часа
мы медленно катались по живописной дороге, извивавшейся среди холмов, и
за каждым поворотом открывались все новые прелестные виды. Но мы молча-
ли. После такого взрыва чувств все слова казались пошлыми. И когда мой
взгляд случайно встречался с его взглядом, я смущенно отворачивалась,
так сильно волновало меня зрелище сотворенного мной чуда.
зит к родственникам, от которого невозможно было уклониться. Откровенно
говоря, в глубине души я жаждала покоя после пережитых волнений - слиш-
ком много было счастья. Я чувствовала, что мне нужно отдохнуть от этого
состояния восторженного экстаза, впервые в жизни испытанного мной. Поэ-
тому я попросила своего питомца только на минутку зайти ко мне в отель;
там, в своей комнате, я передала ему деньги на дорогу и выкуп драгоцен-
ностей. Мы условились, что за время моего отсутствия он возьмет билет, а
в семь часов встретимся в вестибюле вокзала за полчаса до прихода поез-
да, который через Геную увезет его домой. Когда я протянула ему пять
банкнот, у него побелели губы.
тал он, отдергивая дрожащие пальцы. - Не надо денег... не надо денег...
я не могу их видеть, - повторил он, словно испытывая физическое отвраще-
ние или страх.
ется брать, может дать мне расписку.
мажки, как что-то липкое, приставшее к пальцам, сунул их, не глядя, в
карман и быстро, размашисто набросал на листке несколько слов. Когда он
поднял голову, лоб у него был влажный от пота - казалось, его била лихо-
радка; протягивая мне листок, он вздрогнул, словно ток пробежал по его
телу, и вдруг - я невольно отшатнулась - он упал на колени и поцеловал
край моего платья. В этом движении было столько чувств, что я задрожала
всем телом; странное смятение охватило меня, я могла только прошептать:
теперь. В семь часов в вестибюле вокзала мы простимся.
ние мне казалось, что он хочет что-то сказать, одно мгновение мне чуди-
лось, что он сейчас устремится ко мне. Но вот он опять низко-низко пок-
лонился и вышел из комнаты.
не двигаясь, долго смотрела на улицу; плечи ее слегка дрожали. Вдруг она
решительно обернулась: ее руки, доселе спокойные и безучастные внезапно
сделали резкое, порывистое движение, словно что-то разрывая. Затем она
твердо, почти с вызовом взглянула на меня и продолжала:
необходимо было это обещание. Лишь теперь, когда я впервые заставляю се-
бя описывать одно за другим все события этого дня и стараюсь облечь в
ясные слова запутанный клубок смутных ощущений, лишь теперь я вижу мно-
гое, чего тогда не понимала или, быть может, не хотела понимать. И пото-
му я хочу твердо и решительно сказать правду и себе и вам: тогда, в ту
минуту, когда он вышел из комнаты и я осталась одна, я почувствовала
убийственный удар в сердце, от которого у меня потемнело в глазах;
что-то причинило мне жестокую боль, но я не знала или отказывалась знать
- почему трогательная почтительность моего питомца так глубоко уязвила
меня.
прошлое, глядя на него как бы со стороны, когда, призвав вас в свидете-
ли, я не вправе ничего скрывать, трусливо утаивать чувства, в которых
стыдно сознаваться, теперь у меня нет сомнений: то, что мне тогда причи-
нило такую боль, было разочарование... этот юноша так покорно ушел...
без всякой попытки удержать меня, остаться со мной... он так безропотно
и почтительно покорился моей просьбе уехать, вместо того чтобы сжать ме-
ня в объятиях... он почитал меня только как святую, которая явилась ему
на его пути, и не... не видел во мне женщины.
себе ни тогда, ни позже, но женщина все постигает сердцем, без слов. По-
тому что... теперь я себя больше не обманываю - если бы этот человек об-
нял меня в ту минуту, позвал меня, я пошла бы за ним на край света, я
опозорила бы свое имя, имя своих детей... презрев людскую молву и голос
рассудка, я бежала бы с ним, как мадам Анриэт с молодым французом, кото-
рого она накануне еще не знала... я не спросила бы, куда и надолго ли,
даже не бросила бы прощального взгляда на свою прошлую жизнь... я по-
жертвовала бы для этого человека своим добрым именем, своим состоянием,
своей честью... я пошла бы просить милостыню, и, наверно, нет такой ни-
зости, к которой он не мог бы меня склонить. Все, что люди называют сты-
дом и осторожностью, я отбросила бы прочь, если бы он сказал мне хоть
слово, сделал бы хоть один шаг ко мне, если бы он попытался удержать ме-
ня; в этот миг я вся была в его власти.
мне женщины, а с какой силой, с какой преданностью рвалась я к нему, я
ощутила лишь, когда осталась одна, когда страсть, которая только что
промелькнула на его ясном, поистине неземном лице, сдавила мне грудь
всей тяжестью неразделенного чувства.
родным. Мне казалось, что на голове у меня железный шлем, который стяги-
вает лоб и пригибает меня к земле; когда я, наконец, пошла в отель нап-
ротив, где жили мои родственники, мысли у меня путались, а ноги заплета-
лись. Я тупо сидела среди весело болтавших людей и всякий раз пугалась,
когда, случайно подняв глаза, видела их неподвижные лица, которые, в
сравнении с тем, оживленным словно игрой светотени, лицом, казались мне
застывшими масками. Я точно окружена была мертвецами, до того безжизнен-
но было это общество; и в то время как я клала сахар в чашку и рассеянно
поддерживала разговор, передо мной с каждым биением сердца возникало
другое лицо, наблюдать за которым стало для меня счастьем и которое я -
страшно подумать! - через два часа должна была увидеть в последний раз.
Я, должно быть, невольно вздохнула или застонала, потому что кузина мое-
го мужа наклонилась ко мне: что со мной, здорова ли я, я такая бледная,
как будто чем-то удручена. Я тотчас воспользовалась ее вопросом, сказа-
Орлов Алекс
Прозоров Александр
Доценко Виктор
Сертаков Виталий
Контровский Владимир
Суворов Виктор