Валентин Черных.

Женщин обижать не рекомендуется

Роман

Я просыпаюсь рано, мать и дочь еще спят. Мне необходимо
несколько минут полного одиночества. Я принимаю душ и смотрю на
себя. Когда-то мой бывший муж стену ванной комнаты почти закрыл
огромным зеркалом. Он любил мыться со мною. Вернее, мыться он
не любил, но ему нравилось рассматривать нас обнаженных. Мне
тоже нравилось смотреть на него, но заниматься любовью в ванной
я не любила. А чего любить, если постоянно думаешь, как бы не
хлебнуть мыльной воды и не удариться о бортик ванны?

Я уже два года одна и за эти два года переспала всего с
одним мужчиной -- математиком из Мордовии. В Москве проводили
математическую олимпиаду, мордвин занял первое место, а мой
ученик из десятого класса Веселов -- второе. Мы устроили в
гостинице "Юность", где жили участники и учителя, нормальную
учительскую вечеринку, когда женщины приносят еду, а мужчины
спиртное. Я, наверное, выпила лишнего и оказалась с мордвином в
его номере. Он стал быстро раздеваться, а я не торопилась.
Когда я не знаю, хочу или не хочу, или хочу, но не очень, я не
тороплюсь. Он уже стоял передо мной голый, в одних носках, и я
едва сдерживалась, чтобы не рассмеяться, потому что нет ничего
смешнее голого мужчины в носках. И вообще он был
малопривлекательным: узкоплечий, поросший -- у меня язык не
поворачивается назвать шерстью редкие рыжие волосики. Все
кончилось очень быстро. Нас могли хватиться в конференц-зале,
где продолжалась вечеринка, в номер мог войти сосед мордвина,
учитель из Рязани. Я пошла в душ, вытерлась своим носовым
платком, -- не могла заставить себя воспользоваться полотенцем
мордвина и рязанца, мятыми и несвежими. Потом выбросила платок
в мусорную корзину.

Сейчас я рассматривала себя в зеркало. Невысокая, но с
хорошей ладной фигурой, с небольшой, но и не маленькой попкой,
с грудью на третий размер лифчика, замечательный стандарт: не
маленькие яблочки, но и не вымя. Ты очень удобная в
употреблении, говорил мой бывший муж Милехин. Моя подруга Римма
большая -- у нее все большое: ноги, задница, грудь -- говорила:
"Какая несправедливость! Такое обилие, такой замечательный
агрегат месяцами простаивает. Я бы за эти дни простоя могла
доставить удовольствие десяткам мужчин и себе самой, конечно".
Я о себе тоже так думала иногда. Но сейчас я думала о другом.
Экзамены в школе закончены. На отпускные, то есть зарплату за
два месяца я могу отправить мать и дочь в деревню к дальним
родственникам матери, а самой придется идти торговать овощами.
Я уже торговала в прошлом году, те, кто меня не видели за
лотком, потом спрашивали: где ты так загорела -- в Анталии или
на Кипре? Я загорела в Москве. Когда стоишь за лотком не меньше
десяти-двенадцати часов, загоришь даже и не в солнечный день.
Овощи поставляли азербайджанцы. Раньше они сами стояли за
весами. Но их путали с чеченцами, к тому же считалось, что
азербайджанцы всегда обсчитывают, и у них постоянно возникали
скандалы с покупателями. Это и заставило их поменять тактику.
Теперь они нанимали продавцами русских женщин. И хотя все
знали, что мы торгуем азербайджанским товаром, к нам относились
лояльнее, если, конечно, мы не обсчитывали покупателей внаглую.
Я не обсчитывала, но зарабатывала не меньше других: ко мне
всегда были очереди.

На этот раз я договорилась с Нугзаром. Не знаю, почему, но
я больше любила работать с грузинами.

-- Они, как и мы, христиане, -- объясняла Римма.

Я не разделяю мужчин по их религиозной принадлежности.
Грузины элегантнее относились к женщинам и говорили комплименты
-- стандартные, банальные, но все равно приятно.

Я вышла из душа, набросила халат и спустилась вниз за
газетой. Мать, хотя она со вчерашнего дня тоже была в отпуске,
гремела посудой на кухне.

Мать поджарила хлеб, я намазала его легким норвежским
маслом, то есть нормальным маргарином, только приятным на вкус
и в два раза дешевле масла, налила себе чашку кофе, добавила
молока и раскрыла газету "Московский комсомолец". Я выписывала
эту газету еще школьницей. Начинала я обычно с первой страницы,
с хроники происшествий: кого убили, взорвали, подожгли, где и
кого ограбили.

Я читала заметку:

"Вчера на Варшавском шоссе глава судоходной компании
известный бизнесмен Иван Бурцев на "Мерседесе-600" не справился
с управлением и врезался в мачту освещения. В результате
столкновения жена Бурцева -- известная фотомодель, мисс
"Россия-92" Полина Вахрушева скончалась на месте аварии,
бизнесмен находится в отделении реанимации института
им.Склифософского в критическом состоянии. Как считают в
милицейских кругах, это не криминальная разборка, а банальное
дорожно-транспортное происшествие".

Сердце при упоминании фамилии Бурцева сразу увеличило
количество ударов. Это моя фамилия. Только через несколько
секунд я поняла, что это написано про моего отца. Он ушел от
матерь больше десяти лет назад, я была еще студенткой. Ушел к
своей секретарше, потом появилась эта мисс Россия. Ее
фотографии я видела в модных журналах. Красивая, с
классическими формами -- 90-60-90 -- совсем молодая женщина.

Мать ненавидела отца, я приняла ее сторону. Отец расстроил
мое замужество. Он считал невозможным, чтобы я вышла замуж за
еврея, который собирается эмигрировать в Израиль. Отец не был
антисемитом, но управлял главком в Министерстве морского флота.
Тогда не поощрялось, если дочери ответственных работников
выходили замуж за иностранцев или евреев, которые могли
эмигрировать на свою историческую родину.

Я вышла замуж за русского, Милехина, хорошего парня и
хорошего инженера, и не пригласила отца на свадьбу. Он
обиделся. О рождении моей дочери, своей внучки, он узнал от
общих знакомых. Он прислал роскошную коляску, десятки пакетов
бумажных пеленок, распашонок и детскую одежду года на три
вперед. Я была в школе, и моя мать не приняла отцовских
подарков, отослав их отцу с той же машиной, на которой подарки
привезли. Мать сообщила мне об этом с гордостью. Я позвонила
отцу и извинилась. Когда отец узнал, что я развелась с
Милехиным, он приехал в школу и там впервые увидел свою внучку
Анюту. Мы втроем пообедали в ресторане "Баку". Он дал мне
денег. Много денег. На эти деньги я отремонтировала квартиру,
купила новый холодильник, японский телевизор и стиральную
машину. Я все ждала, что мать спросит, откуда у меня такие
деньги. Но она не спросила.

На кухонном столе в фарфоровой вазочке стояли карандаши и
фломастеры, я часто проверяла на кухне тетради.

Я обвела фломастером заметку в газете и протянула матери.

-- Прочти.

-- Потом.

-- Это касается нас, прочти сейчас.

Мать надела очки и, как мне показалось, читала очень
долго. Наконец она сказала:

-- Доигрался.

-- Надо к нему ехать.

-- Я и на его похороны не поеду!

Мать, узнав о романе отца с секретаршей, потребовала,
чтобы он собрал вещи и убирался из квартиры, которую, между
прочим, получил он. Небольшую, двухкомнатную, в блочной
пятиэтажке, и мы должны были вскоре переехать в дом улучшенной
планировки. Но когда отец ушел от нас, он отказался от новой
квартиры, потому что у секретарши была большая трехкомнатная
квартира в центре Москвы. А мы с матерью так и остались в
пятиэтажке. Потом, женившись на мисс "Россия-92", он построил
коттедж на Рублевском шоссе. За последний год я несколько раз
была у отца в его доме. Мисс-92 мне нравилась, она занималась
бизнесом, готовилась к открытию своей школы фотомоделей.

Я быстро оделась: юбка, ситцевая кофта, удобные босоножки.
Я всегда ждала лета, потому что девять месяцев в Москве каждый
выход из дома -- это как сбор в небольшую экспедицию --
утепляешься в морозы, страхуешься на случай дождя...

Вначале подорожало такси, потом кофе и, наконец, сигареты.

-- Я им этого никогда не прощу, -- сказала Римма и теперь
всегда голосовала против Президента, мэра, депутатов
Государственной думы.

Я подняла руку. Первой остановилась "Нива".

-- В Центр, к институту Склифосовского.

Водитель задумался на две секунды, просчитал, вероятно,
пробки на Тверской, на Садовом кольце, отрицательно качнул
головой и резко рванул с места.

Шофер "Волги" с государственным флагом на номерах, значит,