Чтение 2–й страницы книги ~Женщин обижать не рекомендуется~

обслуживает правительство или администрацию Президента,
осмотрел меня. По-видимому, моя одежда не гарантировала высокой
оплаты, и он, даже не спросив, сколько я заплачу, мягко
тронулся.

Еще трое отказали мне. "Шкода" -- еще с каплями воды на
ветровом стекле, значит выехал не больше двух-трех минут назад,
из нашего микрорайона, -- притормозила, и водитель, большой,
полный белесый мужик назвал сумму:

-- Пятьдесят.

Я молча захлопнула дверцу "Шкоды". От раздражения хлопнула
чуть сильнее, чем требуется. Водителя будто подбросило на
сиденье.

-- Ты чего хлопаешь? Чего хлопаешь?

В таких случаях отвечать бессмысленно. Я снова подняла
руку, но водитель уже выскочил из машины, перехватил мою руку.
Я почувствовала силу зажима и поняла, что надо гасить: этот
может и стукнуть и просто толкнуть, и я отлечу на железные
ограждения за тротуаром, и хорошо, если отделаюсь синяками. Он
уедет, а мне придется обращаться в травмопункт.

-- Ну, извини, -- сказала я. У меня отец в реанимации.
Достал ты меня. За двадцать минут -- пятьдесят тысяч. Я за эти
пятьдесят тысяч три дня в школе должна горбатиться, не пить и
не есть. Ты ведь из нашего района? Твои дети в пятьсот
сороковой учатся?

Водитель отпустил мою руку. Не сразу, несколько секунд он
переваривал полученную информацию.

-- Не дети, а сын, -- наконец сказал он.

Водителю было под сорок, значит, сын уже в старших
классах. Я знаю всех старшеклассников.

-- Вениамин Бобков из десятого?

-- Ну, считай, теперь в одиннадцатый перешел.

-- Не очень он у тебя по математике. Не в первой десятке.
Ну, извини, больше хлопать не буду.

-- А ты что, математику преподаешь? -- спросил водитель.

-- Преподаю.

-- Ладно, садись. Довезу.

-- За сколько?

-- Ни за сколько. Мне по дороге.

Некоторое время мы ехали молча. Ленинградской шоссе в эти
утренние часы еще не забито машинами. Я курила немного --
четыре-пять сигарет в день, пачки мне хватало дня на четыре,
могла бы позволить себе и хорошие сигареты, но я курила "Пегас"
-- курево люмпенов и пенсионеров. Плохая сигарета -- это как
кратковременная боль, слишком часто испытывать не хочется. Но
за сегодняшнее утро я уже пережила два стресса.

-- Можно я закурю? -- спросила я водителя.

-- Можно.

Я достала "Пегас". У Бобкова в лотке рядом с рукояткой
переключения скорости лежала пачка "Мальборо". Он молча
протянул мне сигареты, мы по очереди прикурили от
прикуривателя.

-- А как ты узнала, что я -- Бобков? -- спросил он.

-- Сын на тебя похож. Такой же здоровый.

-- Это есть, -- улыбнулся Бобков. -- Оттянуться может.
Значит, ему по математике дополнительно заниматься надо? Ты
сколько за урок берешь?

-- Пятьдесят.

-- Не много?

-- Так я за час беру, а ты -- за двадцать минут.

-- А бензин? А амортизация машины?

-- У меня то же самое: еда, одежда и амортизация нервной
системы.

-- Ладно, я согласен.

-- Тогда считай, что ты первый урок оплатил.

-- А ты деловая!

-- Не очень, -- честно призналась я. -- Деловые --
богатые.

Бобков развернулся, подвез меня к зданию института и
сказал:

-- Дай Бог здоровья твоему отцу.

-- Спасибо.

Мне Бобков уже почти нравился. Мне легко понравиться.

Больше часа я выстояла в очереди, чтобы узнать, что отец
уже не в реанимации, а в обычной палате.

Я шла по коридору и вдруг увидела Гузмана. Моя мать
когда-то работала у него операционной сестрой. Гузман, ровесник
моего отца, стоял в окружении молодых мужчин. Я услышала
фамилию своего отца и поняла, что это он вызвал Гузмана.
Мужчины были хорошего роста, перекрывали невысокого Гузмана, и
я видела только их крепкие и хорошо подстриженные затылки и их
спины в льняных и шелковых летних костюмах.

-- Илья Моисеевич! -- позвала я.

Мужчины расступились. Гузман взял меня за руку и
представил:

-- Это Вера. Дочь Ивана Кирилловича.

Я оказалась в центре. Все рассматривали меня, но я не
могла рассматривать всех. Трое мужчин от тридцати до тридцати
пяти лет, наш контингент, как говорила Римма. Двоих я почти не
запомнила, потому что смотрела на третьего. Говорят, блондинкам
нравятся брюнеты. Я блондинка, но мне может понравиться и
брюнет, и блондин, и рыжий, и высокий, и среднего роста.
Главное, чтобы я почувствовала в нем мужчину. Такой сейчас
смотрел на меня. Мне нравилось, что он хорошо выбрит, мне
нравились его серо-синие глаза, одного цвета с рубашкой,
которая виднелась под вишневым пиджаком. В его лице не было
ничего лишнего, как, наверное, и в его теле с плотными плечами
спортсмена и без единой складки жира на животе.

-- Вера, сказал Гузман, -- есть проблемы, но все не так уж
и плохо. Ты мне вечером позвони, и мы обсудим эти проблемы. Мой
телефон сохранился?

-- Конечно, -- ответила я. Мать поздравляла Гузмана по
праздникам.

-- Извините, я должен идти, у меня через сорок минут
операция, -- и Гузман пошел, уверенный, что перед ним
расступятся. И они расступились и снова сомкнулись. Я
почувствовала беспокойство. Меня рассматривали женщины. Одна
совсем молодая, моложе меня, другая -- за сорок, рыжеватая, с
веснушками. Они рассматривали мои волосы, стянутые в пучок, мою
кофточку, мои стоптанные босоножки снисходительно: я им не
конкурентка, я первоклашка среди прим. Я посмотрела на него,
понимая, что он здесь главный. Я хотела, чтобы он сказал:
"Успокойся, дорогая. Я рядом". Но он сказал:

-- Примите наше сочувствие и будьте уверены, что для
вашего отца и нашего шефа мы сделаем все возможное и даже
невозможное.. Уже к вечеру из Лондона доставят самые лучшие
лекарства.

Вероятно, он сказал все, что хотел сказать, слегка
наклонил голову и пошел к выходу. К нему присоединились двое
мужчин, они были выше его, но он занимал больше пространства --
широкой спиной и мощными ягодицами. Я, еще учась в школе,
заметила, что таких ребят с мощным задом трудно свалить в
потасовках и они незаменимы, когда надо таскать школьные шкафы.
К мужчинам попыталась пристроиться молодая женщина, но она
замешкалась и вынужденно пошла сзади, иначе они заняли бы весь
коридор.

-- Значит, ты -- Вера? -- спросила меня та, что не пошла с
ними. Я вдруг ее вспомнила: она сидела в приемной отца в
Министерстве.

-- А вы? -- спросила я.

-- А я -- Настя.

-- Значит, это вы увели мужа у моей матери, и это у вас
его увела "мисс-92"?

-- Эта мисс -- большая сука, -- сказала Настя.

-- Не большая, а высокая. Метр восемьдесят пять, --
поправила я ее.

-- Ладно, высокая, но и сука большая, прости меня,
Господи, что плохо говорю о покойнице, -- Настя перекрестилась.
-- Пошли, тут за углом есть бар, мне надо выпить.

-- Я останусь здесь, с отцом.

Мне, конечно, хотелось поговорить с Настей, но я уже давно
не соглашаюся сразу. Я очень гордилась тем, что научилась
говорить "нет".

-- Еще наостаешься. Им сегодня врачи занимаются. Нас
сейчас выгонят и даже тебя не пустят. Попытайся после пяти,
когда врачи уйдут по домам. С дежурными легче договориться.
Пошли!

И я пошла. Мы зашли в совсем пустой бар. Бармен, а может
быть, ученик бармена, парень лет восемнадцати в белой рубашке и
галстуке-бабочке, читал за стойкой газету "Сегодня".

Настя выбрала столик в углу, из которого просматривался