Чтение 29–й страницы книги ~Избранное~

вдруг распахнулись и зрителям открылся сад, залитый лунным
светом, на фоне которого отчетливо вырисовывалась фигура
знаменитого Флориана в костюме полисмена. Клоун забарабанил
хор полицейских из оперетты "Пираты из Пензанса", но звуки
рояля потонули в оглушительной овации; великий комик
удивительно точно и почти совсем естественно воспроизводил
жесты и осанку полисмена. Арлекин подпрыгнул к нему и
ударил его по каске, пианист заиграл "Где ты раздобыл такую
шляпу?" - а он только озирался вокруг, с потрясающим
мастерством изображая изумление; Арлекин подпрыгнул еще и
опять ударил его; а пианист сыграл несколько тактов из
песенки "А затем еще разок...". Потом Арлекин бросился
прямо в объятия полисмена и под грохот аплодисментов повалил
его на пол. Тогда-то французский комик и показал свой
знаменитый номер "Мертвец на полу", память о котором и по
сей день живет в окрестностях Путни. Невозможно было
поверить, что это живой человек. Здоровяк Арлекин
раскачивал его, как мешок, из стороны в сторону, подбрасывал
и крутил, как резиновую дубинку, - и все это под
уморительные звуки дурацких песенок в исполнении Крука.
Когда Арлекин с натугой оторвал от пола тело
комика-констебля, шут за роялем заиграл "Я восстал ото сна,
мне снилась ты", когда он взвалил его себе на спину,
послышалось "С котомкой за плечами", а когда, наконец,
Арлекин с весьма убедительным стуком опустил свою ношу на
пол, пианист, вне себя от восторга, заиграл бойкий мотивчик
на такие - как полагают по сей день - слова: "Письмо я
милой написал и бросил по дороге".
Приблизительно в то же время - в момент, когда безумство
на импровизированной сцене достигло апогея, - отец Браун
совсем перестал видеть актеров, ибо прямо перед ним
почтенный магнат из Сити встал во весь рост и принялся
ошалело шарить у себя по карманам. Потом он в волнении
уселся, все еще роясь в карманах, потом опять встал и
вознамерился было перешагнуть через рампу на сцену, однако
ограничился тем, что бросил свирепый взгляд на клоуна за
роялем и, не говоря ни слова, пулей вылетел из зала.
В течение нескольких последующих минут священник имел
полную возможность следить за дикой, но не лишенной
известного изящества пляской любителя Арлекина над
артистически бесчувственным телом его врага. С подлинным,
хотя и грубоватым искусством Арлекин танцевал теперь в
распахнутых дверях, потом стал уходить все дальше и дальше в
глубь сада, наполненного тишиной и лунным светом. Его
наскоро склеенное из бумаги одеяние, слишком уж сверкавшее в
огнях рампы, становилось волшебно-серебристым по мере того,
как он удалялся, танцуя в лунном сиянии. Зрители с громом
аплодисментов повскакали с мест и бросились к сцене, но в
это время отец Браун почувствовал, что кто-то тронул его за
рукав и шепотом попросил пройти в кабинет полковника.
Он последовал за слугой со все возрастающим чувством
беспокойства, которое отнюдь не уменьшилось при виде
торжественно-комической сцены, представившейся ему, когда он
вошел в кабинет. Полковник Адамс, все еще наряженный в
костюм Панталоне, сидел, понуро кивая рогом из китового уса,
и в старых его глазах была печаль, которая могла бы
отрезвить вакханалию. Опершись о камин и тяжело дыша, стоял
сэр Леопольд Фишер; вид у него был перепуганный и важный.
- Произошла очень неприятная история, отец Браун, -
сказал Адамс. - Дело в том, что бриллианты, которые мы
сегодня видели, исчезли у моего друга из заднего кармана. А
так как вы...
- А так как я, - продолжал отец Браун, простодушно
улыбнувшись, - сидел позади него...
- Ничего подобного, - с нажимом сказал полковник Адамс, в
упор глядя на Фишера, из чего можно было заключить, что
нечто подобное уже было высказано. - Я только прошу вас,
как джентльмена, оказать мне помощь.
- То есть вывернуть свои карманы, - закончил отец Браун и
поспешил это сделать, вытащив на свет божий семь шиллингов
шесть пенсов, обратный билет в Лондон, маленькое серебряное
распятие, маленький требник и плитку шоколада.
Полковник некоторое время молча глядел на него, а затем
сказал:
- Признаться, содержимое вашей головы интересует меня
гораздо больше, чем содержимое ваших карманов. Ведь моя
дочь - ваша воспитанница. Так вот, в последнее время она...
- Он не договорил.
- В последнее время, - выкрикнул почтенный Фишер, - она
открыла двери отцовского дома головорезу социалисту, и этот
малый открыто заявляет, что всегда готов обокрасть богатого
человека. Вот к чему это привело. Перед вами богатый
человек, которого обокрали!
- Если вас интересует содержимое моей головы, то я могу
вас с ним познакомить, - бесстрастно сказал отец Браун. -
Чего оно стоит, судите сами. Вот что я нахожу в этом
старейшем из моих карманов: люди, намеревающиеся украсть
бриллианты, не провозглашают социалистических идей. Скорее
уж, - добавил он кротко, - они станут осуждать социализм.
Оба его собеседника быстро переглянулись, а священник
продолжал:
- Видите ли, ведь мы знаем этих людей. Социалист, о
котором идет речь, так же не способен украсть бриллианты,
как и египетскую пирамиду. Нам сейчас следует заняться
другим человеком, тем, который нам незнаком. Тем, кто
играет полисмена. Хотелось бы мне знать, где именно он
находится в данную минуту.
Панталоне вскочил с места и большими шагами вышел из
комнаты. Вслед за этим последовала интерлюдия, во время
которой миллионер смотрел на священника, а священник смотрел
в свой требник. Панталоне вернулся и отрывисто сказал:
- Полисмен все еще лежит на сцене. Занавес поднимали
шесть раз, а он все еще лежит.
Отец Браун выронил книгу, встал и остолбенел, глядя перед
собой, словно пораженный внезапным умственным расстройством.
Но мало-помалу его серые глаза оживились, и тогда он
спросил, казалось бы, без всякой связи с происходящим:
- Простите, полковник, когда умерла ваша жена?
- Жена? - удивленно переспросил старый воин. - Два
месяца тому назад. Ее брат Джеймс опоздал как раз на неделю
и не застал ее в живых.
Маленький священник подпрыгнул, как подстреленный кролик.
- Живее! - воскликнул он с необычайной для себя
горячностью. - Живее! Нужно пойти взглянуть на полисмена!
Они нырнули под занавес, чуть не сбив с ног Коломбину и
клоуна (которые мирно шептались в полутьме), и отец Браун
нагнулся над распростертым комиком- полисменом.
- Хлороформ, - сказал он, выпрямляясь. - И как я раньше
не догадался!
Все молчали в недоумении. Потом полковник медленно
произнес:
- Пожалуйста, объясните толком, что все это значит?
Отец Браун вдруг громко расхохотался, потом сдержался и
проговорил, задыхаясь и с трудом подавляя приступы смеха:
- Джентльмены, сейчас не до разговоров. Мне нужно
догнать преступника. Но этот великий французский актер,
который играл полисмена, этот гениальный мертвец, с которым
вальсировал Арлекин, которого он подбрасывал и швырял во все
стороны, - это... - Он не договорил и заторопился прочь.
- Это - кто? - крикнул ему вдогонку Фишер.
- Настоящий полисмен, - ответил отец Браун и скрылся в
темноте.
В дальнем конце сада сверкающие листвой купы лавровых и
других вечнозеленых деревьев даже в эту зимнюю ночь
создавали на фоне сапфирового неба и серебряной луны
впечатление южного пейзажа. Ярко-зеленые колышущиеся лавры,
глубокая, отливающая пурпуром синева небес, луна, как
огромный волшебный кристалл, - это была картина, полная
легкомысленной романтики. А вверху, по веткам деревьев,
карабкается какая-то странная фигура, имеющая вид не столько
романтический, сколько неправдоподобный. Человек этот весь
искрится, как будто облаченный в костюм из десяти миллионов
лун; при каждом его движении свет настоящей луны загорается
на нем новыми вспышками голубого пламени. Но, сверкающий и
дерзкий, он ловко перебирается с маленького деревца в этом
саду на высокое развесистое дерево в соседнем и
задерживается там только потому, что чья-то тень скользнула
в это время под маленькое дерево и чей-то голос окликнул его
снизу.
- Ну, что ж, Фламбо, - произносит голос, - вы