Чтение 2–й страницы книги ~Ватага~

- Ага! Вы только слыхали, а мои батька с маткой да братишки изжари-
лись, костей не соберешь. Э-эх! - он грохнул папаху о пол, засопел, зас-
моркался и кривобоко, пошатываясь и скуля, пошел к двери.

А на дворе светло и весело: огни костров мазали желтым окна, с прис-
вистом и гиком ломилась в стекла песня, тихо падал снег.

В горнице молчали. Только слышались позевки и вздохи, да сердито
скреб жесткую, как проволока, давно небритую щетину на щеке городской
усач, - щетина звенела. Хозяйка перетирала посуду и, вскидывая носом
вверх, звонко икала, словно перепуганная курица.

- Зыков! Батюшка Зыков, отец родной... Защиты прошу. - Парень с на-
гайкой опять шагнул от двери и, раскорячившись, повалился в ноги Зыкову.
- Весь корень наш порешили... Сестренку четырех лет, младенчика...

- Ладно, - сказал хозяин. - Встань.

Парень вскочил и словно взбесился.

- У-ух! - он опять хватил папаху об пол и стал топтать ее каблуками,
как змею. - В куски буду резать. Кишки выматывать... Только бы встре-
тить... Кровь, как сусло, потекет... У-ух!.. Зыков, коня! Коня давай!! -
и с лицом, похожим на взорвавшуюся бомбу, он саданул каблуком в дверь и
выбежал.

Кто-то хихикнул и сразу смолк.

- Вот до чего довели народ, - тихо сказал Зыков. Он задвигал бровями,
густыми и черными, похожими на изогнутые крылья, и глаза его скосились к
переносице.

Изба замерла.

- Утром, по рожку, седлать коней. Четыре сотни, - как молот в железо,
бухали его слова. - Вьючный обоз. Два пулемета. До городу сто двадцать
верст. Через десять верст дозорных и пикеты связи. Пятая и шестая сотня
здесь, под седлом. Тринадцатой и одиннадцатой сотне, что на заслоне к
Бийску, отвезть приказ: до меня сидеть смирно, набегов ни-ни. А то ерун-
ды напорют.

- Кто отряд в город поведет? - поднялся и подбоченился Клычков.

- Сам, - резко ответил хозяин и покосился на жену.

- Сам, сам... - с сердцем сунула она пустую кринку. - Башку-то свер-
нут... Вояка. Сам! - и по ее сухому строгому лицу промелькнули тенью пе-
чаль и страх.

- Брось, не впервой, - ласково, жалеючи, сказал Зыков.

Он поднялся во весь свой саженный рост и накинул на одно плечо полу-
шубок:

- В моленную!.. Которые стариковцы - айда за мной.

Снег все еще падал, пушистый и пахучий. Похрюкивали свиньи, где-то
над головами прогорланил ночной петух, отфыркивались кони.

Приударь, приударь!

Еще разик приударь!..

Песня и хохот у костра возле ворот разрывали и толкли желто-белую
мглу ночи.

- Детки, потише вы. Шабаш! Эй, которые стариковцы... В моленну!

Моленная - в нижнем этаже. Там же, в каморке, в боковуше, живет отец
Зыкова, кержацкий кормчий, старец Варфоломей.

В моленной тьма. Пахло ладаном, ярым воском и неуловимой горечью слез
и вздохов. Вздохи и шопот молитв повисли, запутались в тайных углах и
ждали.

Зыков высек о кремень искру, затлелся трут, и во тьме, как светлячки,
заколыхались сонные огни свечей.

Стены были темные, прокоптелые, воздух темный. Серебряные венчики по-
темневших стародавних икон сонно заблестели, и Нерукотворный Спас, сдви-
нув брови, скорбно смотрел желтыми глазами Зыкову в лицо.

- Господи Исусе Христе, помилуй нас, - глубоко вздохнув, смущенно
прошептал Зыков; он на цыпочках пересек моленную и открыл дверь в боко-
вушу. - Родитель батюшка...

Старик спал на спине. Широкая, седая борода его покрывала грудь. Руки
сложены крестообразно, как у покойника. Большая свеча возле настенного
образа чадила, отблеск света елозил по оголенному черепу старца. На ана-
лое - толстая, с застежками книга. В углу стоит кедровая колода-гроб. На
крышке черный восьмиконечный крест.

Зыков снял со свечи нагар и внимательно всмотрелся в лицо отца.

- Спит.

Народ прибывал. В моленной полно. Запахло кислятиной промокших овчин,
луком и потом.

Шорохом ширился шопот, и повертывались кудластые головы к келье стар-
ца.

- Отцы и братия, - появился Зыков с зажженной свечей в руке. - Роди-
телю недужится, почивает. Совершим чин без него, соборне, еже есть напи-
сано.

И ответил мрак:

- Клади начал. Приступим с верою и радением. Аминь.

Натыкаясь вслепую друг на друга, - только маленькие оконца багровели,
- кержаки сняли с гвоздей лестовки, разобрали коврики-подручники - с ла-
донь величиной, что подстилают под лоб при земных поклонах, и чинно
встали на места.

Возгласы чередовались с пением хором, вздохи - с откашливаньем и сте-
наньем. Сложенные двуперстно руки с азартом колотились в грудь и плечи,
удары лбами в пол были усердно-гулки.

Зыков кадил иконам, кадил молящимся, внятно читал с завойкою по кни-
ге. Чмыкали носы, по бородам катились слезы. У Зыкова тоже зарябило в
глазах: Нерукотворный Спас взирал на него уныло.

- Трижды сорок коленопреклоненно, Господи помилуй рцем...

И мололи тьму и сотрясали кедровый пол бухавшие земно великаны.

Благочестивое пыхтенье, вздохи, стоны прервал громкий голос Зыкова:

- Помолимся, отцы и братия, от всея души и сердца, по-своему, как
Господь в уста вложил.

- Аминь.

Он уставился взором в строгий Спасов лик, воздел руки, запрокинул го-
лову, - черные волосы взметнулись:

- О, пречестный Спасе, заступниче бедных и убогих. Разожги огонь
ярости в сердцах наших, да падут попы-никонианцы-табашники и все власти
сатанинские от меча карающего. Да соберем мы веру свою правую, и сохра-
ним, и нерушимо укрепим. Как ты, Спасе и Господи, гнал вервием торгующих
из храма, так и меч наш карающий с дымом, с кровью пронесется над зем-
лей. Верное воинство твое - дружину нашу - спаси и сохрани во веки ве-
ков...

- Аминь... Во веки веком... Спаси сохрани... - засекло набухший вздо-
хами воздух.

Зыков земно поклонился Спасу, встал боком за подсвечник и, подняв ру-
ку, бросил в гущу склонившихся голов:

- И опять, вдругерядь, требую клятвы от вас. Зачинаем большое дело,
дружина наша множится, как песок, и работы впереди - конца-краю не ви-
дать. Клянитесь всечестному образу: слушаться меня во всем - все грехи
ваши я на себя беру - я ответчик! Клянись - не пьянствовать... Клянись -
бедных, особливо женщин, не обижать. Клянись...

И враз загудела тьма, как девятый вал:

- Клянемся...

И никло пламя у свечей:

- Клянемся.

- Клянись стоять друг за друга, стоять за правду, как один, даже до
смерти. Клянись... Все клянись!..

- Клянемся... Все!..

- Теперича подходи смиренно с лобызанием.

А когда моленная опустела, Зыков притушил до единой все свечи и заша-
гал чрез тьму, суеверно озираясь. Кто-то хватал его за полы полушубка,
кто-то дышал в затылок холодом, по спине бегали мурашки.

В лице быстро сменилась кровь, и сердце окунулось в тревожное раз-
думье:

"Так ли? Верен ли путь мой? Не сын ли погибели расставляет сети для
меня?" - шептал он малодушно.

И, опрокидывая все в своей душе, Зыков кричал, кричал без слов, но
громко, повелительно:

- Нет! Христос зовет меня... Народ зовет...

Костры во дворе померкли. У глубоких нор, у землянок и зимников, где
коротали морозное время партизаны, в лесном раскидистом кольце за заим-
кой, пересвистывались дозорные, сипло взлаивали сторожевые псы.

Зыков вскочил на коня - ему надо крепко обо всем подумать, побыть на-
едине с собой, среди сонного леса, среди омертвевших гор, - ударил коня
нагайкой и поехал в бездорожную глухую мглу.

А в бездорожной безглазой мгле, выбравшись на знакомый большак, ехали
обратные путники - усач и парнишка. Ехали в радости: сам Зыков идет им
на подмогу.

Старец Варфоломей пробудился от сна и творил предутреннюю молитву,
истово крестясь.

Анна Иннокентьевна, укрывшись заячьим пятиаршинным одеялом, одиноко
глотала слезы.

После третьих петухов заскрипела дверь, и Зыков встал против стари-
ка-отца.

- Батюшка-родитель, благослови в поход, утречком.

Старец Варфоломей в белых портах и в белой, по колено рубахе, весь
белый, угловатый, сухой, сел на кровать и, обхватив грудь, засунул ладо-