Чтение 17–й страницы книги ~Ватага~

руками. - По синодскому приказу сейчас начнется кандибобер!

Он круто повернулся, поправил митру:

- Рработай!..

И все духовенство - скуфьи, камилавки, парчевые ризы - с азартом, ра-
зом накинулось на бородатых купчих. Купчихи, разыгрывая роль, визгливо
кричали, бегали вокруг столов, опрокидывали стулья. Попы сладострастно
схватывали их, валили на диваны, кровати, ковры и при всем народе делали
вид свального греха.

Тогда сам Зыков плюнул, встал:

- Довольно!!.

Все быстро прекратилось. Только вблизи и подальше озлобленный гудел
народ.

И в общем гуле колюче вырывалось:

- Святые иконы! Архиереев!.. Попов! Церкви!.. Тьфу! И не стыдно, Зы-
ков?!.

А из толпы выделился сгорбленный и измызганной нагольной шубе чело-
век, тот самый чахоточный мастеровой, портняга.

Он остановился пред чугунным великаном, как пред кедром сухая жердь:

- Сволочь ты, Зыков! Чума ты!.. Холера ты!.. - сквозь кашель скрипел
он надтреснуто и звонко, втянутые щеки вспыхнули румянцем, воспаленные
глаза, сверкая, запрыгали.

- В чем дело? - спокойно и смутившись спросил Зыков.

- Как в чем дело?! - и палка человека с силой ударила в ковер. - За-
чем ты сюда пришел? Грабить, убивать да жечь?

Толпа ответно зашумела, пыхтящей волной вкатилась на ковры, кой-кто
из партизан опасливо схватились за винтовки, и сквозь шум сухая жердина
больно секла чугунный кедр:

- Нешто за этим тебя, убивца, звали? Все испугались, все присмирели,
а вот я не боюсь тебя, чорта... Руби, бросай в костер! Мне все равно по-
дыхать скоро. А правду я тебе, сатане, скажу... Прямо в твои бельма
бесстыжие... Нна!

- Чего зря ума бормочешь?.. Чего ты смыслишь?..

- Молчи, убивец, сатана! Какой ты к чертям правитель?.. Живорез ты...
Погляди, что делают разбойники твои: грабят, увечат народ. Эвот винный
склад разбивают, да водку жрут.

- Ка-ак?!. - и у Зыкова запрыгали щеки.

- А тебя лают, как собаку... Пра-а-а-а-витель!..

Зыков крякнул и утер полой взмокшее лицо.

- Это Наперсток мутит, - сказал Срамных. - Под тебя подковыривается.

- Знаю, - ответил тот и грозно зарычал: - Эй, горнист!.. Играй трево-
гу, сбор!.. Я им покажу, какой я есть правитель.

Гараська с тугим мешком ходко бежал прямо по дороге, за ним с руганью
гнался косматый шерстобит, за шерстобитом - его дочь, девушка, крича и
плача. У шерстобита в руках здоровый кол, и бежит он по морозу в одной
рубахе и без шапки.

- Убью, дьявола, убью!..

Гараська бросил мешок и, подобрав полы, помчался, как наскипидаренная
лошадь.

В это время, словно медный бич, резко взмахнул над городом медный
крик трубы.

- Язви-те! Вот так раз... Тревога!.. - задыхаясь, крикнул Гараська и
приурезал к площади.

По переулкам, из дворов, с реки бежали и скакали на конях партизаны.

- Айда скорей!.. Тревога... - перекидывались выкрики.

Одни сидели в седлах бодро, прямо, другие слегка мотались от подпи-
тия, третьи загребали ухом снег.

Труба сзывала, тревожно летели звуки и навстречу звукам...

- Товарищ Зыков!.. Я здесь, прибег... - Гараська кинулся к толпе, где
строились широким кругом партизаны.

А перед Зыковым бросилась на колени растрепанная девушка:

- Заступись!.. Твой парень... ой, батюшки...

Молодое лицо ее рдело, волосы рассыпались по вспотевшему лбу, и глаза
метались, как птицы в силке.

- Дочерь моя... Дочерь... варнак хотел изнасильничать, - потрясая ко-
лом, орал лохматый шерстобит. - Подай его, убью!

Зыков быстро поднял женщину.

- Спасибо, что доверилась Зыкову, - сказал он. - Зыков защиту даст...
Вот ищи... Все мои ребята здесь. Только, девка, смотри: ежели не сыщешь
- вздерну. Знай! - и, погрозив безменом, он пошел по кругу вместе с ней.

- Вот он, вот! - ткнула она в Гараську и в страхе схватилась за Зыко-
ва.

Гараська побелел и забожился.

- Стервец! - крикнул Зыков, сразу поверив девушке.

Гараська бросился на колени, но безмен взмахнул, и занесенную руку
Зыкова не остановишь.

И уже Зыков на коне. Конь скачет, пляшет, из ноздрей валит дым,
из-под копыт - пламя, из-за крыш, и здесь, и там, тоже вдруг вырвались
дым и пламя.

- Пожар! Пожар!..

Это загорелись три церкви. По приказу Зыкова церкви с обеда были на-
биты соломой и дровами.

- Пожар, пожар!.. - зеваки-горожане бросились туда.

Четвертая церковь деревянная. Еще маленько, и она запылает ярче всех.

В ней пятьдесят три человека крамольных горожан ждут своего конца.
Они все связаны общей веревкой. Пусть радуются кости протопопа Аввакума!
В его честь и славу все приговоренные будут сожжены веленьем Зыкова, и
двое поджигателей уже вбежали с огненными головнями в церковь.

Из открытых дверей повалили струйки дыма, послышались глухие стоны,
плач, мольба, вот кругло, густо заклубился желтый дым, и вместе с дымом
выскочили из церкви поджигатели.

- Сволочи! Чего не подождали?.. - прохрипел только что вбежавший с
улицы страшный, опьяненный кровью, Наперсток.

- Куда ты, назад!.. Сгоришь...

Но тот, загоготав, с высоко занесенным топором бросился сквозь дым в
церковь.

- Кайся, кто первый зачинал! - гремел на весь круг Зыков, и конь его
плясал. - Помни клятву, не врать мне ни в чем... Говори правду. Хотели
винищем обожраться, да колчаковцам в лапы угодить?!.

Было выдано восемь партизанов, да два солдата, да еще поймано семеро
мещан.

- Чалпан долой!

Наперстка не было, и головы рубил Срамных.

Зыков с коня бросал ему:

- Монопольку сжечь. Немедленно... Пьяных расстреливать на месте... Я
буду там...

Лишь десятая голова слетела с плеч, Зыков взмахнул нагайкой, конь
взвился, обдав всех снегом, загудела земля, и всадник скрылся.

Наперсток с обгорелыми волосами выкатился в раскорячку из церкви, с
его топора, лица и рук текла кровь. Он бросил топор и пал на снег. Рыча
и безумно взвизгивая, он грыз свои руки, разрывал одежду, выл, катался
по земле, как вывороченный с корнями пень.

Потом бросился к реке, падая и вскакивая.

- Кровь... Кровь... - завывал он. - Зарежу, давай топор!..

И не было для него голубой ночи, простора, звезд: всюду кровь, горя-
чая, липкая, опрокидывающая:

- Смерть... Смертынька...

Добежав, он припал к краю проруби и, ляская зубами, стал жадно лакать
холодную воду, словно угоревший пес.

Черный, как чорт, гривастый конь на всем скаку остановился. Чугунный
Зыков сгреб Наперстка за ноги и с силой сунул его башкой под лед:

- Прохладись.

Потом радостно, всем телом выдохнул: "у-ух!", двуперстно перекрестил-
ся, вскочил в седло и галопом - вдоль сторожевых костров.

Глава XII.

Дома и церкви горели, как костры.

- В каждом домочке по человечку, окромя самых бедных, - секретно и
тайком от Зыкова внушал Срамных кой-кому из партизан. - Это за красных
им... за большевиков... Пускай знают... По приказу Зыкова. А что получ-
ше, тоже забирай.

Горели купеческие и поповские дома. Разворачивалась, коверкалась, го-
рела крепость. Жгли винный склад. По всему городу вплетались в ночь гус-
тые клубы дыма, вопли, выстрелы, песня, отборная ругань, хохот.

Месяц уходит спать, ночь кончается, а разгул в обреченном городишке
крепнет.

- Караул, караул!..

- Душегубы... Душе...

Песня и кровь, и хохот. Эй, кто может, убегай! А где же Зыков? Срам-
ных носится на коне из конца в конец, Зыкова нет.

Было тихо, безветренно.

Вот глухо ударило во все концы и загудело: это на колокольне оборвал-
ся грузный колокол, прошиб кирпичный свод.

- Колокол... Колокол упал...

Собаки тоже разгульны, веселы и пьяны. Одноухая рыженькая сучка с
удовольствием вылизывает в снегу Гараськин мозг.

Трупы удавленных мороз превратил в камень. В неверном свете зарева
они покачиваются, пересмехаются, что-то говорят. Обезглавленные трупы