Чтение 3–й страницы книги ~Ватага~

ни под мышки.

- Руки твои в крови. Пошто докучаешь мне, пошто не дашь умереть спо-
койно? - слабым, но страстным шопотом проговорил старик.

- Кровь лью в защиту бедных и обиженных... Так повелел Христос, -
убежденно возразил сын.

- Замолчи, еретник! Засохни. - Старец зловеще загрозил перстом. - Ре-
че Господь: под'явый меч от меча погибнет. Чуешь?

- Неизвестно, что бы теперича сказал Христос, - стараясь подавить за-
кипающее сердце, проговорил Зыков.

Он стоял, переминаясь с ноги на ногу и, чуть отвернувшись, косил гла-
за на дышавшую смолой колоду-гроб:

- Рассуди, родитель, не гневайся. Ежели все будем сидеть смирно, аки
агнцы, придет волк, перебьет всех до единого, заберет себе все труды на-
ши, вырежет скот, разорит пасеки. Сладко ли? Что ж, дожидать велишь? Что
ж, прикажешь смотреть, как жгут и погубляют целые деревни? - Зыков при-
жал к груди руки и умоляюще глядел в лицо отца. - Родитель, подумай. Ты
стар, очеса твои зрят дальше. Родитель, благослови! Не впервой прошу,
колькраты прошу: благослови. Мне тоже тяжко, родитель. Зело тяжко на ду-
ше...

Старец нахмурил хохлатые брови, большие мутные немигающие глаза его
были холодны и бесстрастны, рот открыт.

И показалось сыну: сизый дым ползет от глаз, от бровей, от седых косм
старца. Сердце сына задрожало, зарябило в глазах, дрогнул голос:

- Родитель-батюшка! - всплеснув руками, он порывисто шагнул к отцу: -
Родитель!

- Уйди, сатано, не смущай, - и старик угловато махнул высохшей рукой.
- Колькраты говорил: уйди! Кровь на тебе, кровь.

Зыков поклонился отцу в ноги, сухо сказал:

- Прощай, - и, как в дыму, вышел.

Глава II.

Месяц стоит в самой выси морозной ночи. Голубоватые сугробы спят. Го-
ры сдвинулись к реке, и у их подола - городишка. Три-четыре церкви, иг-
рушечная крепость на яру: башня, вал, запертые ворота. Улочки и переул-
ки, кой-где кирпичные дома, оголенные октябрьским ветром палисады. Это
на яру.

Спуск вниз, обрыв и внизу, будто большое село - вольготно расселись
на ровном, как скатерть, месте - дома, домишки и лачуги бедноты.

Городок тоже в снежном сне. Даже караульный в вывороченных вверх
шерстью двух тулупах подремывает по привычке у купеческих ворот, да на
мертвой площади, возле остекленного лунным светом храма, задрав вверх
морду, воет не то бесприютная собака, не то волк.

Город спит тревожно. Кровавые сны толпятся в палатках и хибарках: ви-
селицы, недавние выстрелы, взрывы бомб, набат звенят и стонут в наполо-
вину уснувших ушах. Вот вскочил старик-купец и, обливаясь холодным по-
том, нырнул рукой под подушку, где ключи:

- Фу-у-ты... Слава те, Христу.

Вот священник визжит, как под ножом, вот сапожных дел мастер бормо-
чет, сплевывая через губу:

- Где, где? Бей их, дьяволов!

А собака воет, побрякивает колотушкой караульный и дозорит в выси мо-
розной ночи облыселая холодная луна.

Впрочем, еще не спят неугасимые у крепостных ворот зоркие костры, и
возле костров борется со сном кучка отважных горожан из лачуг и хибарок.
Иные спят. Блестят винтовки, топоры, в сторонке раскорячился пулемет и
задирчиво смотрит на ворота.

А за воротами тишина: умерли, спят - иль ожидают смерти? Человек не
видит, но месяцу видно все: Эй, люди у костров, не спи!

Ванька Барда, чтобы не уснуть, говорит:

- Скоро смена должна прибыть. Чего они канителятся-то? Нешто спосы-
лать кого...

Никто не ответил.

Ванька Барда опять:

- Ежели денька через три зыковские партизаны не придут, каюк нам... -
и безусое лицо его в шапке из собачины подергивается трусливой улыбкой.

- Как это не придут! - скрипит бородач, косясь на земляной вал кре-
пости.

- Могут дома не захватить Зыкова-то: он везде рыщет...

- Тогда не придут.

- В случае неустойка - я в лес ударюсь, в промысловый зимник... Там у
меня припасу сготовлено: что сухарей, что мяса, - уныло тянет Барда.

- А ежели к Колчаку в лапы угодишь?

- А почем он узнает, что я большевик? Ваш, скажу... Белый. На брюхе
не написано.

- Ты, я вижу, дурак, а умный... - по-хитрому улыбнулся бородач и
вдруг, быстро привстал на колено, вытянул лицо, - Чу!.. Шумят. За валом.

- Эй, кобылка! - звонко крикнул своим Ванька Барда.

Два десятка голов оторвались от земли.

- Вставай!

Но все было тихо.

И вслед за тишиной грянул с вала залп. Ванька Барда кувырнулся голо-
вою в костер. Караульный там, у купеческих ворот, свирепо ударил в коло-
тушку, вытаращил сразу потерявшие сон глаза. Из хибарки выскочил человек
и выстрелил в небо. Заскрипели городские калитки, загрохотали выстрелы.
Пронесся всадник. Собака бросилась к реке.

- Ну, опять, - мрачно сказал чиновник акцизного управления Федор Пет-
рович Артамонов.

Он притушил лампу и уперся лбом в оконное стекло, курносый нос его
еще больше закурносился и впалые глаза скосились.

Дом, где он квартирует, двухэтажный, церковный. Вверху живет священ-
ник.

- Тьфу, - желчно плюнул он и заходил по комнате.

Лунный свет зыбкий, странный. Голубеет и вздрагивает открытая кро-
вать, Артамонову чудится, что на кровати лежит мертвец с голым, как у
него, черепом.

- Чорт с тобой, - говорит Артамонов, ни к кому не обращаясь, достает
из шкапа бутылку казенной водки и наливает стакан. В зеркале туманится
его отражение. - За здоровье верховного правителя, адмирала Колчака,
чорт его не видал, - раскланивается он зеркалу, пьет и крякает. Ищет,
чем бы закусить. Сосет голову селедки. - Дрянь дело, дрянь. Россия по-
гибла. Пра-а-витель... Офицеришки - сволочь, шушера, пьяницы... - думает
вслух Федор Петрович, порывисто и угловато, как дергунчик, размахивает
руками, утюжит черную большую бороду, и глаза его горят. - Ха, дисципли-
на... Да, сволочи вы этакие! Разве такая раньше дисциплина-то была... И
что это за власть! Городишка брошен на обум святых, ни войска, ни поряд-
ка. Пять раз из рук в руки. То какая-нибудь банда налетит, то эта дрянь,
большевичишки, откуда-то вылезут из дыры. А кровь льется, тюрьмы тре-
щат... Вот и поработай тут.

Выстрелы за окном все чаще, чаще. Черным по голубому снегу снуют лю-
дишки. По потолку над головой раздались шаги: проснулся поп.

- Вот тут и собирай подать. А требуют. Петлей грозят.

Постучались в дверь.

- Войдите!

Бородатый священник в пимах*1, хозяин. Глаза сонные, свинячьи.
_______________

*1 Пимы - валенки.

- Стреляют, Федор Петрович. Пойдемте, Бога для, к нам... Боязно.

- Большевиков бьют, - не то радостно, не то ожесточенно сказал чинов-
ник. - Пять суток только и потанцовали большевики-то... Да и какие это
большевики, так, сволота, хулиганы...

- Говорят, за Зыковым гонцы пошли, - сказал священник.

- Что ж Зыков? Зыков за них не будет управлять. Зыков - волк, рвач.

- Говорят, красные регулярные войска идут. Дело-то Колчака - швах.
Боже мой, Боже, - голос священника вилял и вздрагивал. - А Зыкова я бо-
юсь, гонитель церкви.

- Да, Зыков - ого-го, - за кержацкого бога в тюрьме сидел, - чиновник
ощупью набил трубку и задымил.

- Эх, жизнь наша... Ну, Федор Петрович, пойдемте, Бога для, прошу
вас. И матушка боится.

На-ходу, когда подымались по темной внутренней лестнице, Артамонов
басил:

- Вам и надо Зыкова бояться, отец Петр. Не вы ли, священство, органи-
зовали погромные дружины святого креста? А для каких целей? Чтоб своих
же православных мужиков бить...

- Только большевицкого толку! - вскричал священник. - Только больше-
вицкого толку, противных власти верховного правителя...

- Да вашего верховного правителя мужики ненавидят, аки змия, - неск-
ладно загромыхал Артамонов.

- Ежели красную сволочь не истреблять - в смуте кровью изойдем.

- Да ваше ли это пастырское дело?!. Ведь по вашему навету пятеро по-
вешено... Отец Петр! Батюшка!

Священник отворил дверь в освященные свои покои и сказал сердито:

- Ээ, Федор Петрович, всяк по-своему Россию любит.

Утром красный пятидневный флаг, новенький и крепкий, был сорван с
местного управления и водружен старый потрепанный: белый-красный-синий.

В это же утро три сотни партизан двинулись в поход.

Под Зыковым черный гривастый конь, как чорт, и думы у Зыкова черные.