| 
 
| 
| АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ КНИГ |  |  |  |  
 
| 
| АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ АВТОРОВ |  |  |  |  
 
 
 
 | 
 
ловек я не злой, богобоязненный,  а  даже  радовался,  когда  за  окошко
 больных бросали. Ух ты, Боже! Вот закроешь глаза, вспомнишь, так и зака-
 чаешься. Видишь, поседел как.
Афанасий Николаевич походил на Танина отца. Она шла с ним  под  руку,
 ласково прижималась к нему.
- А вам всем надо утекать, - говорил дядя. - А то придут красные - по
 головке не погладят вас.
Они были уже дома, раздевались.
- Куда ж бежать? - спросила Верочка.
- В Монголию. Выберемся на Чуйский тракт, а там чрез Кош-Агач, в Коб-
 до, в Улясутай.
- Дорогой убьют, - сказала мать.
В глазах Тани промелькнули огонь и дрожь.
- Мы поедем к Зыкову - восторженно проговорила она - Зыков  даст  нам
 охрану.
- Полно! - вскричала мать. - Опять Зыков? Постыдись...
- Да, да, Зыков! - выкрикивала Таня, и все лицо ее было, как пожар. -
 Зыков спаситель наш.
- Что ты говоришь! - вскипела мать. - Несчастная дрянь! Дядю-то  пос-
 тыдись родного... Спаситель...
Таня тяжело задышала, села на диван, опять поднялась,  перекинула  на
 грудь косы, нервно затеребила их:
- Мамаша! Я люблю Зыкова! Люблю, люблю... К нему уеду... Вот!
Мать и в ярь и в слезы, мать пискливо  кричала,  топала  каблуками  в
 пол.
Таня заткнула уши, мотала головой и, потеряв над собой волю,  тверди-
 ла:
- Люблю, люблю, люблю...
- Ах ты, проклятая девченка! - и мать звонкую влепила ей пощечину,  и
 вторую, и третью. - На! На, паршивка! На!
Дядя растерянно стоял, разинув рот.
- Вот, полюбуйся на племянницу! - пронзительно закричала мать. -  Вот
 какие нынче девки-то!  -  и,  застонав,  побежала  грузно  и  неловко  в
 спальню.
А подросток Верочка плевала на сестру, подносила к ее носу сухие  ку-
 лачки:
- Разбойницей хочешь быть? Атаманшей?! Тьфу!
Вволю наплакавшись, Таня пошла на обрыв реки и долго глядела на  ска-
 листые, покрытые лесом берега, в ту сторону, куда скрылся  черный  всад-
 ник. Хоть бы еще разок увидать его. Зыков, Зыков! Но напрасно она в тос-
 ке ломала руки: черному всаднику заказан сюда путь.
Черный всадник собирается в глубь Алтайских гор. Там, в монастыре, за
 белыми стенами, крепко сидели белые - пыль, шлак, отбросы - последний на
 Алтае Колчаковский пошатнувшийся оплот. Они будут уничтожены,  раздавле-
 ны, как клопы в щели: Зыков идет.
Таня видит его, Таня торопит родных от'ездом.
Перепреевы спешно распродали, раздарили мебель, посуду,  а  сундук  с
 ценными вещами закопали ночью в саду - Афанасий Николаевич до поту рабо-
 тал две ночи.
Ночью же, когда небо было темно от туч, за ними  приехал  из  деревни
 приятель; они перерядились во все мужичье и, как мужики, выехали с мужи-
 ком из города.
Они ехали "по веревочке", от верного человека к верному  человеку,  у
 бывших покупателей своих, дружков, загащивались по неделе.
 На другой день их от'езда городок был занят красными. В весенних сол-
 нечных днях, на высоких струганых флагштоках, крепко,  деловито,  заалел
 кумач. Власть тотчас же окунулась в дело, в жизнь. Но все было  разбито,
 разграблено, сожжено, жителям грозил неминуемый голод.
А ну-ка! Кто хозяйничал?..
 Глава XV.
 - Товарищ Васильев, приведите сюда того... как  его...  партизана,  -
 распорядился начальник красного передового отряда Блохин.
Он был коренастый, черноусый, небольшого роста молодой человек,  лицо
 сухое, нервное, утомленное, в прищуренных глазах настороженность и недо-
 верие. Американская новая кожаная куртка, за  желтым  ремнем  револьвер,
 американские желтые, с гетрами, штиблеты.
Ввели партизана. До полусмерти изувеченный, он две недели просидел  в
 тюрьме. Левый глаз его выбит, голова обмотана  грязной  тряпкой.  Торчат
 рыжие усы.
За столом, рядом с Блохиным, пятеро молодежи и один  бородач,  все  в
 зимних шапках, с ушами. Семь винтовок, дулом  вперед,  лежат  на  столе.
 Чернильница, бумага. Тот самый зал, где был последний митинг. На знамени
 вышито: "Вся власть Советам". В зеленых хвоях портреты Ленина и  Троцко-
 го. Входят с докладами и выходят красноармейцы. Двое с винтовками у две-
 рей.
- Ваша фамилия, товарищ? - начинает Блохин допрос, обмакнув перо.
- Курицын Василий, по прозвищу Курица, извините, ваша честь,  -  поп-
 равляя грязную тряпицу на глазу, вяло ответил партизан.
- Вы из отряда Зыкова?
- Так точно. Из Зыковского, правильно. Из его шайки.
- Какая была цель вашего прихода в город?
Курица хлопает правым глазом, трет ладонью усы и говорит:
- Порядок наводить.
- И что же, товарищ, по вашему? Вы порядок навели?
- Так точно.
Блохин, улыбаясь, переглянулся с улыбнувшимися товарищами,  а  Курица
 сказал:
- Ваше благородие. Я дубом не могу, в стоячку. Я лучше  сяду...  Дюже
 заслаб. Голодом морили меня, не жравши. Вот они какие  варнаки,  здешние
 жители. Избили всего... почем зря. Терплю... А все чрез Зыкова...  -  он
 чвыкнул носом и, как слепой, пощупав руками стул, сел.
Бородач подошел к партизану, отвернул полу  барнаульского  полушубка,
 сунул ему бутылку водки и кусок хлеба:
- Подкрепись.
Курица забулькал из горлышка, крякнул и стал чавкать, давясь  хлебом,
 как голодный пес. Лицо его сразу повеселело.
- Почему ваш отряд  разрушил  крепость,  сжег  имущество  республики,
 склады, монополию, дома граждан? Товарищ Курица, я вас спрашиваю.
- Чего-с?
Блохин повторил.
- А по приказу Зыкова, - привстал, почесался и опять  сел  Курица.  -
 Он, проклятый Зыков, чтоб его чрез сапог в пятку язвило. Бей, говорит, в
 мою голову - я ответчик. Эвот я какой одежины через него  мог  лишиться:
 господска шуба с бобрячьим воротником. Вернул  меня,  Зыковскую  площадь
 велел назвать... Вот я и назвал. Едва не укокошили. Очухался, гляжу -  в
 тюрьме. А я уж думал, что померши. Вот как... хы!.. И глаз вышибли...  -
 голос его стал веселым.
- Где вы взяли шубу, товарищ?
- А так что нам Зыков дал.
- А вы кто? Чем занимались?
- То есть я? Мы займовались, известно дело, хрестьянством. Всю  жизнь
 на земле сидим. Из самой я из бедноты, можно сказать, дрянь мужик, самый
 бедный, из села Сростков... Поди, слыхали? Село наше возле, значит...
- А ведь ты, Курица, с каторги сбежал, из  Александровской  каторжной
 тюрьмы. Ты лжец! - и глаза Блохина  из  узеньких  вдруг  превратились  в
 большие и колючие.
Курица завозился на стуле:
- Кто, я? Кто тебе сказал?
- Твой товарищ. Тоже партизан.
Курица вдруг ошалел. Вытаращенный глаз его завертелся, и все заверте-
 лось пред его взглядом: стол, комната, винтовки, серьезные вытянутые ли-
 ца красноармейцев, а чернильница подскакивала и опять шлепалась на  мес-
 то.
- Какой такой товарищ? Врет! Как кликать, кто?
- Это тебя не касается, - рубил Блохин, пристукивая торцом  карандаша
 в столешницу. - Откуда у тебя взялись часы, трое золотых часов, тоже Зы-
 ков подарил?
- Не было у меня часов.
- Гражданин Стукачев! - крикнул Блохин. - Позовите гражданина  Стука-
 чева.
Тощий, как жердь, портной вошел, хрипло кашляя. Скопческое  лицо  его
 позеленело, сухие губы сердито жевали, поблескивали темные очки:
- Я его, подлеца, от смерти спас... А понапрасну, не надо бы их, зло-
 деев, жалеть. Часы, вот они... В штанах нашли у разбойника.
- Засохни, кляуза! - крикнул Курица и закачал с угрозой шершавым  ку-
 лаком: - Вот Зыков придет, он те... Да и  прочих  которых  не  помилует,
 всех под лед спустит... хы! Начальнички тоже...
- Молчать! - прозвенело от стола.
Опрашивались еще свидетели, вместе с отцом Петром Троицким.
Дыхание отца Петра короткое, речь путаная, сладкая, священник  волно-
 вался. Он красную власть почитает, он всегда был сторонник силы и  спра-
 ведливости, так как лозунги Советской власти, поскольку ему известно  из
 газет и отрывочных слухов, всецело совпадают с заветами Евангелия. К бе-
 лым же он был совершенно равнодушен: ибо полное их неуменье  властвовать
 и воплощать в себе государственную силу привели  к  такому  трагическому
 состоянию богохранимый град сей. А Зыков, что же про него сказать?  Сек-
 тант, бывший острожник, изувер, человек жестокий, властный, якобы  одер-
 
 
 Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 [ 23 ] 24 25 26 27 28 29 30 31
 |  |