Чтение 28–й страницы книги ~Ватага~

- Скоро успокоится, - ответил он.

- Почему скоро?

Он молчал. Таня перестала дышать. Сердце ее захолонуло. Преодолев
волнение, спросила сквозь испуг:

- Почему?

Зыков ответил дрожащим неверным голосом:

- Потому что... - и остановился. - Потому что взойдет солнышко.

Таня глубоко вздохнула и уперлась лбом в спину Зыкова.

Ей захотелось взглянуть в провалище, вправо, но страшно. Ах, как хо-
чется взглянуть. Нельзя, надо, нельзя, нет надо. Голова повернулась сама
собой, глаза упали в бездну. Таня взвизгнула и мотнулась на седле.

- Защурься! - крикнул Зыков. - Самое опасное место скоро...

И вдруг заговорил как-то необычно торопливо и приподнято:

- Знаешь ты... Только сиди смирно, закрой глаза. Я расскажу тебе все,
я покаюсь тебе... Меня томят грехи, дух мой в огне весь, на сердце
мрак... Мне надо покаяться, очистить себя... Некому больше, как тебе...
Слушай!

- Зыков, что ты...

- Молчи, слушай...

- Я боюсь... Страшно мне, Зыков...

- Слушай!.. Сиди смирно... Закрой глаза...

Они были на страшной высоте. Узкая тропа опоясывала почти отвесный
склон скалы, как карниз. Конь выбирал, куда ступить. Конь дрожал. Осно-
вание скалы скрыто от взора. В пропасти белым жгутом изогнулась речка,
она внизу сотрясает камни, грохочет, но сюда не долетает ее рев. Не надо
глядеть вниз... Зыков поднял глаза к небу. Конь, всхрапывая, осторожно
шел вперед. Зыков бросил поводья.

- Слушай! на моей душе много крови, может, невинной... Слушай, никому
не говорил, тебе скажу: я своего отца убил, старца святого, Варфоло-
мея... Да, да... А твоего я не убивал, твоего убили мои.

У Тани глаза широко открыты, открыт рот, и уж ей не страшна бездна,
она забыла про опасность, ее страшит иное.

- Степанушка, Степанушка, голубчик!.. Как мне жаль тебя.

- Правда моя в крови, - Зыков говорил скорбно, с убеждением и
страстью. - Грехи свои и людишек на мне, как камни. Боже, Господи! Неу-
жели у тебя не найдется милости ко мне? Неужели нет мне спасенья и поща-
ды?

У Зыкова бегут слезы по обветренному носу, на бороду, на грудь. Таня
тоже плачет, но не замечает слез.

- Слушай... Ведь не зря же я такой грех на душу взял... Ведь я не из-
верг, не тать, не убивец, я верный слуга Христов. И вот чую, все дело
мое рушилось. Рушилось, девонька, рушилось... Чую, идет против меня си-
ла, сильней меня. И у той силы другая правда... Ежели я прав, они меня
сломят своей силой, а ежели правы они - сердцу моему прямая погибель,
ведь от своей правды я не отступлюсь. Так стоит ли жить мне?.. Слышишь?

- Ты не любишь меня! не любишь!..

- Люблю... Вот увидишь, не расстанусь с тобой... Люблю.

Вот оно, самое узкое место. Осторожный конь едва уставляет свои ноги
на скользкой, точно отполированной, в аршин, тропе. Левые коленки всад-
ников задевают выступы скалы, правые же, вместе с круторебрым боком ко-
ня, висят над пропастью. Конь трепещет. Он наваливается на скалу, боясь
низринуться. Его копыта стучат по скользкому краю обрыва. Ах...

- Не любишь!..

- Сказал, люблю...

- Не любишь, не любишь, не любишь...

Солнце всходит, черное-черное, вот его лучи, они, как кинжалами, бьют
в глаза и в сердце.

Зыков заносит левую руку, чтоб оттолкнуться от скалы... Ах... Тогда
вмиг все трое, конь и всадники ухнут в бездну: смерть скорая, в крике, в
грохоте, в движеньи.

Зыков весь похолодел.

- Прощай! - крикнул он, накрепко сомкнул глаза, и с силой оттолкнул-
ся.

Все сразу ахнуло, рушилось, закувыркалось, горы скакали и крутились,
грохотом раскатывался гром, под ногами то солнце с небом, то земля, то
солнце, то земля - трах-трах-трах - вдруг искры, молчанье и тьма.

...............

... - О-о-ох... - надрывно выдохнул всей грудью Зыков и открыл глаза.
- Моченьки моей нет, рука не подымается... Любушка, любушка моя... Таню-
ха.

- Степанушка, Степан Варфоломеич! Что с тобой?

Зыков широко перекрестился и вытер рукавом крупный на лице пот. Он
весь дрожал и поводил плечами. Этот ярко представленный и пережитый им
миг смерти разом испепелил в нем все отчаянье, всю душевную труху. Он -
снова прежний - сильный, крепкий, как чугун.

Тропа повернула влево, в расселину, выбросилась на широкую площадку.
Извиваясь меж огромных камней и маленьких, уродливых сосенок, она стала
постепенно снижаться в лесистую долину.

- Ну, Танюха, будь, что будет, а только перед Богом ты жена мне. Так
полагаю, жизнь у меня настанет новая. А никакой власти я знать не хочу,
ни советской, ни колчаковской. Я сам себе власть. В Монголию уйду, либо
в Урянхай... И тебя с собой... Не отстанешь? Дело будет... Войско собе-
ру. За правдой следить буду. Ха, поди, испугалась? Поди, зашлось серд-
чишко-то?

Таня смеялась звонко, плакала радостно, целовала Зыкова, смеялась и
плакала вместе.

Солнце поднималось жаркое, и густые травы здесь были все в цветах.

Глава XIX.

Дул небольшой ветерок, перешептывались сосны, день клонился к вечеру.

Тереха Толстолобов сегодня не в духе: вырвавшийся из бани медвежонок
задавил двух гусаков и перешиб собаке позвоночник, собака на передних
лапах, волоча зад, уползла под амбар и там визжала дурью.

Тереха бил свою старую жену, а Степанида, вытаскивая из жаратка крин-
ки, ухмылялась. Но вот она услыхала во дворе голос Зыкова, и ее бока
вдруг тоже зачесались.

- Ладно, ладно, дружок Степанушка... - говорил у ворот Тереха, - уб-
лаготворим, как след быть... И какой это тебя буйный ветер занес опять?
Эй, Лукерья! Да не криви ты харю-то... Тьфу, бабья соль. Живо очищай
горницу, с девками в амбаре поживете, не зима теперича...

Пред Степанидой стоял Зыков:

- Здорово, молодайка. Отбери-ка самолучшие наряды свои... Вы ростом
одинаковы, кажись... Ты погрудастей только. Иди, оболоки ее... там, в
лесочке она... Награжу опосля... Ну!..

Степанида сразу все поняла, румяное лицо ее побелело:

- Степан Варфоломеич... А я-то, я-то...

Но в это время вошел Тереха, крикнул:

- Поворачивайся живо! бабья соль...

По двору бегали собаки. Сука под телегой кормила щенят. В трех скво-
решниках щелкали и высвистывали скворцы, их полированные перья сверкали
на заходящем солнце.

Дно котловины, где заимка, покрывали густые вечерние тени гор. Прямо
перед глазами спускался с облаков широкий желто-красный склон скалы, и,
как седая грива, метался по склону далекий онемевший водопад. Лукерья с
девками молча и деловито перетаскиваются в амбар. Кот хвост кверху, хо-
дит за ними взад-вперед. Под телегу по-офицерски пришагал петух, повер-
тел красной бородой, что-то проговорил по-петушиному и клюнул сосавшего
щенка в хвост.

Задами, чтоб не показываться людям, Таня со Степанидой прошли в баню.
Воды немного, но на двоих хватит, да Степаниде и мыться неохота, разде-
лась за компанию.

Таня все рассказала ей. Степанида разглядывала белую, стройную, стыд-
ливую Таню:

- Ну, и сухопара ты, девка. Какая ж ты можешь быть жена ему, этакая
тонконогая. Ты погляди-ка, какой он Еруслан... Ох, городские, городс-
кие... И все-то вы знаете... Поди, не спроста он прилип-то к тебе... По-
ди, зельем каким ни то из аптеки присушила...

Таня улыбалась. Горячая вода, белая мыльная пена действовали на нее
успокоительно. Она тоже разглядывала Степаниду. Степанида крепкая, ядре-
ная, как свежеиспеченный житный каравай, и пахнет от нее хлебом.

- А ты, должно быть, любишь Зыкова? - спросила Таня.

- Зыкова? Очень надо. У меня свой мужик, - раздраженно ответила баба,
плеснув на каменку ковш воды. - Это вы, городские, с чужими мужиками пу-
таетесь... Совесть-то у вас, как у цыгана... Да ты, девка, не сердись...

- Я не сержусь, - сказала Таня. - А про какую это Зыков Лукерью поми-
нал?

- Ну, это так себе... Хозяину моему родня... - Степанида сердито зах-
лесталась веником и, покрякивая, говорила: - А ты напрасно ему кинулась
на шею... Для баб прямо злодей он, хуже его нет. Жену бросил, говорят. А
мало ли девок через него загибло... И тебя бросит, а нет - убьет...

- От судьбы не уйдешь, - грустно сказала Таня, одеваясь и закручивая
в тугой узел темные свои косы.

Тереха угощал их на славу. Тереха рад: Зыков теперь ему не страшен, и
Степанидино сердце, Бог даст, образумится. Экая стерва эта Степашка,
чорт: все-ж-таки так и пялит глаза на Зыкова, а тот свою монашку по го-
ловке, да по плечикам точеным гладит. А хороша монашка... Ну, и дьявол,
этот самый Зыков.

- Кушай, Степан Варфоломеич, кушай, милячок... Татьяна, как тебя по
батюшке, пригубь. Самосядка хорошая, что твой шпирт. Эх, справлять