настоящее... Чорт его знает что. Другой раз хочется веселиться, другой
раз - плакать. Гадость.
филыч. - Маруся, кофейку!
мер, бросать жену на чужой стороне, беспомощную женщину, это чепуха?
насмешливо проговорил Дмитрий Панфилыч.
нились?
ся чей-то стон.
ва.
ню... И вы успокойтесь, Коля, добрый мой. А Митя не виноват... Раз он
счастлив с новой своей... с своей... - она обхватила седую трясущуюся
голову руками и заплакала громко, злобно, надрывисто.
Дмитрий Панфилыч, и его красивое, краснощекое лицо с раздвоившейся чер-
ненькой бородкой осатанело. - Здыхай на морозе, здыхай! Чорт тя задави!
Не жалко.
крикнула сестра Мария.
Как же, старая помещица оженила на себе молодого парня. Тьфу, твое бо-
гатство, твое именье! У большевиков оно... Корова у тебя осталась от
твоего богатства-то, да и та здохла.
брови сдавили переносицу. Ему хотелось кричать громко, оскорбительно, но
слова останавливались в горле. И он тихо, но прыгающим голосом сказал: -
Я не ожидал этого, сестра Мария. Я вас представлял себе другой. До сви-
данья, сестра Мария, - поклонился и порывисто вышел вон, ударившись в
косяк плечом.
Утром он плотно подкрепился, заплатил эстонцу за гостеприимство и
расспросил его про дорогу к Народному Дому. Путь лежал мимо сестры Марии
и прямо в лес. Юноша шел низко опустив голову, ему не хотелось ни с кем
встречаться. День был пасмурный, насыщенный изморозью. С грустным кар-
каньем летали ленивые вороны, и юноше стало грустно, как только может
быть грустно в праздник на чужбине.
ра Мария. Она схватила его руку двумя руками и с виноватой, просительной
улыбкой сказала: - Какой вы злюк... Ай, как не хорошо...
на него ясные глаза. - Очень грустно, очень...
фальшивит. - Я все-таки не могу понять.
Скажить, куда идете? В Народный Дом? Где вы ночеваль?
ны сосен спешат назад.
ра Мария оглянулась.
нужно бы его знать. Девчонка вы, что ли? Вы все оглядываетесь назад...
Идите скорей. Он чертовски ревнив.
новатость, злоба, скорбь. - До свиданья, Коля... А я вас... я вас,
все-таки... Но вы не можете поверить... Ах, Коля, милый... Не так все,
не так... Вы спешите? Да? Вечером увидимся. Я буду в Народный Дом. Но я
ненавижу эту старый женщина. Ненавижу!..
щий, пугающий взгляд Марии.
того сосняка. В нем никто не жил, по глубоким сугробам протоптаны свежие
тропы, и люди с топорами в руках, весело пересмеиваясь, срывают с зако-
лоченных окон доски. Всю ночь топились две времянки, в доме густеет си-
зое угарное тепло. Сцену драпируют гирляндами из хвой. Зажигают нес-
колько керосиновых ламп под потолком. Актеры в шубах, в шапках кончают
репетицию. Разбитое стекло затыкают какой-то рванью.
су слышно дряблое пение хором и еще, в другом месте. Ближе, ближе. И вот
с двух дорог подходят к дому две толпы молодежи, с красными флагами, с
плакатами: "Елагу ватабус!". Приветствия, шутки, смех. Многие навеселе.
Белобрысые лица праздничны. Голоса мужчин тонки и тягучи, как у скопцов,
в движеньях сдержанность, отсутствие бесшабашной удали и хулиганства.
Все чинно, все прикалошено, причесано, в перчатках. Николай Ребров срав-
нил эту толпу эстонских поселян с своей родной, крестьянской, и сразу
понял, что здесь России нет. А народ все прибывал, мужчины и женщины,
пешие и конные, в крытых коврами маленьких повозках, с лентами в гривах
низкорослых лошаденок, с бубенцами под дугой. Стало темнеть. Желтые ог-
нистые квадраты окон гляделись в мглу наступавшей ночи, западная часть
неба над темным бархатом пихт и сосен стала голубеть, показался, раздви-
гая облака, двурогий месяц.
Народ - русские солдаты и эстонцы - проходили мимо него многоголосой ве-
реницей, но он далек отсюда, он был в мечтах. И только два радостных го-
лоса: - О, приятель! Пойдем! Чухны комедь ломают... - ненадолго возвра-
тили его к действительности.
и только в его глазах - просторный, залитый яркими огнями зал. Посереди-
не, под потолок, вся в блестящих погремушках, в звездах, рождественская
русская елка. Нарядная толпа детей плывет в тихом изумительном танце, и
все дрожит, колышется, мерцает. Юношу вдруг потянуло туда, под родную
чудодейственную елку, в гущу смеющихся беззаботных детских лиц. И он сам
- не сам, он веселое дитя, и мать улыбается ему издали, машет рукой, зо-
вет... Но вот что-то взорвалось: треск - грохот - крики - все сразу по-
меркло, елка разлетелась в дым, и пред глазами - маленькая сцена с ма-
ленькими человечками, тысячи голов, аплодисменты, жалкий свет скупых ог-
ней, пред глазами все та же нищая, нагая явь.
раясь между рядами, разочарованно опустился на свободный стул. Он снача-
ла ощутил горячее дыханье на своей щеке, потом тихий захлебнувшийся шо-
пот:
рука крепко легла на его колено. От руки шел неуловимый властный ток, и
глаза юноши загорелись. Сестра Мария была в черном платье, рубиновые
серьги блестели в ее маленьких порозовевших ушах. Она дышала прерывисто,
опьяняя юношу запахом распустившейся черемухи. - Глядить на сцена, -
шептала она, прижимаясь к нему плечом, но он разглядывал ее профиль с
влажными, красивыми губами, и ему захотелось поцеловать ее.
она повернула к нему лицо, и вот два их взгляда как-то по-особому вмиг
слились.
и оттолкнули.
все вышло.
поднялся навстречу подошедшей девушке.
мгновенно загорелась вся его душа: - Варечка, милая! Вы живы?.. Получили
ль вы мое письмо?
вдруг померкло. - Знаете, Коля, милый?.. Ведь папа умер... да, да, да.