занавеску.
потоки воды: капли, больше похожие на жирные струи, хлестали по дрожащему
карнизу и отскакивали дребезгами; из всех щелей дуло и брызжало мелким
веером воды, отчего на подоконнике и на полу под ним уже образовались
округлые лужицы; за окном же стояла сплошная серость и даже соседние дачи
терялись во мгле. Дождь лил третьи сутки.
растекались чмокающей склизью под сапогами, они поняли, что выехать в
Город будет невозможно, потому что они всерьез завязнут на первом же
повороте.
чувствовали себя богами - что им ливень, который обязательно пройдет. Это
даже хорошо, что есть на свете грозы, приносящие хоть какие-то разрушения,
а иначе жизнь казалась бы уж совсем-совсем благоустроенной. В любой
ситуации они знали, придет кто-то и устранит эту досадную неисправность -
разве они не боги, которые сообща знают и могут все, еще их деды успешно
правили миром? В этом они были бесповоротно убеждены от ежедневного
наблюдения что во вселенной осталось одно людское - люди и людское, и что
все, или почти все освоено, оседлано, приручено. Они подозревали, что то
немногое что еще осталось неосвоенным, скрыто - где-то за всеобъемлющим
дымом завода, под многослойным асфальтом, за непоколебимыми стенами
бетонных домов - осадки, насекомые, инфекции, но это не более, чем
недоразумение и щедрость божеская разрешала им это оставить.
кофеварку.
так-то едва принимаемые здесь радиостанции и от веселеньких метеосводок
пришлось отказаться. Телевизор они не взяли, рассчитывая вернуться скоро.
И тогда кольцо осады сузилось до предела. Хотя кое-кто из них обрадовался
пленению - и взрослому иногда хочется потеряться, но потом это переросло
рамки вдохновения. В маленьком садовом домике делать было абсолютно
нечего, если на улицу не высунешь носа. Даже когда они пару минут загоняли
"черепашку" под навес - и то вымокли с головы до пят и весь вечер сушились
у камина за игрой в карты. А ночью настал кошмар. Буря швырялась яростными
плевками, молотила по крыше, стеклам дождевыми хлыстами, буря хотела смыть
весь свет и находилась недалеко от цели.
ставни он пробудился, но тут же накрылся одеялом. За долю секунды взгляд
выхватил колодезную глубину неба в рамке окна, диск луны и постороннее
движение в углу комнаты: жеманилась серебристая ткань занавески, громко
стукнула форточка, впустив хлопок прохладного воздуха, и ткань
превратилась в огромную летучую мышь, взмахнувшую крылами под потолок;
причудливо сгущая вкруг себя мрак. Если бы Егор был уверен в этом мире,
нет сомнения, он смело выглянул бы и убедился в напрасном испуге, что
никого в углу нет, что если там не должно быть никого, то и нет, и
почудилось. Но Егор не был уверен в этом мире. Чем больше он размышлял о
самых глубинах - и пропасть эта звала его, кружила открываемыми
перспективами голову, наполняла сладкими грезами счастья созерцания
гармонии, но всего лишь созерцания, - чем больше грезил, во сто крат
отдаленней находил себя в мыслях от сего мира, становился немыслимо чужим
и единственная и последняя сила, что еще удерживала их друг у друга - то
что мир был один и отвернуться было некуда. Тогда Егор начинал бороться со
своими страхами, он то из любопытства желал подсмотреть за непонятным, то
вдруг отступал и тогда на арене появлялись два Егора, две рваные неравные
половинки, и бились, и снова бились. Обе кричали, что смерть -
противнейшее из состояний, но одна - что отсутствие любопытства, а значит
информации, а значит контроля за окружающим смерть, а другая - что тот,
кто сейчас стоит с топором в углу (а ведь это неудивительно в зверином
мире) может подойти и, используя физическое преимущество потребовать за
продолжение существования чуть больший выкуп, чем ты можешь себе
позволить. И тогда ты начинаешь быстро скатываться с той горы, на которую
с превеликим трудом был вознесен обстоятельствами. Кстати, вдруг пришло в
голову, неподкупный человек это не тот, который просит за себя больше чем
могут дать, а просящий больше чем того стоит.
края одеяла. Но опять было боязно пошевелиться, лишнее движение могло
привести к непредвиденным и страшным последствиям. Впрочем, могло и не
привести. Егор резко вскочил на кровати, вдохнул, зыркнул по сторонам,
вперившись почему-то в окно. Там по пленке стекла завораживающе сползали
гигантские слезы неба.
"шлеп-шлеп" и вздыбилось крыло летучей мыши и опять удар форточкой. Егор
спрыгнул, шаря скорее выключатель, а как свет - сразу оглядывает комнату,
но никого нет, только Поэт начинает шевелить губами во сне.
грязный зеленый след через весь потолок, который будто оставило одиноко
проехавшее колесо...
хозяев, запачканная засохшей краской табуретка и пылесос с незаходящим в
паз штепселем, из-за которого, мягко скажем, сидеть на нем удобно не было.
Они переглянулись и... Егору достался пылесос.
ароматного, дурманящего, черного с намеком на бахрому молочно-белой пены у
стенок.
меньшей и, вообще, это получалось у него как-то автоматически; а сам в то
время думал о постороннем, в разговоре не участвовал - лишь улыбался,
отвечая на улыбки, а потом Миня стал рассказывать байки - так они
застревали в мозгу, варились и бултыхались. И как во снах - все
подсознательное зримо, а у него, в частности, про город, про город.
помойкам и залитым зловонной жижей подвалам, взносясь под лучом фонарика
на отсыревшие, обросшие бурой щетиной бетонные стены, и как космонавты
летят на орбиту, и как про министра, который жрет как лимузин. И как
кто-то еле дышит в переполненном ржавом автобусе, а за кем-то заезжают на
золотом "высокородном" отвезти на базу отдыха на краю бора - ухоженное
озеро, прохладный воздух, лиловый пряный вечер. И как про полевые учения -
кислый дым, разъедающий глаза, стрельба по странным мишеням, а потом
бросок на Южный фронт, где повсюду груды кровоточащего человечьего мяса, и
опять стрельба по странным мишеням. И как про мир повальной дискриминации,
где из тех кто "делает" выигрывает "первый". Генетически и физически
здоровые люди в большей мере владеют миром, чем остальные. Энергичные
стоят выше ленивых. Урожденные какой-либо местности увереннее приезжих.
Специалисты предпочтительнее невежд, а интели стратегически сильнее
неучей. Вторые, наверное, крепче стоят на ногах, но первые впереди - они
могут успеть проскочить между Сциллой и Харибдой, а вторые могут не
успеть. Эдакая философия успеха: чем больше людей устремляются вперед, тем
же для них и лучше...
Виола. - Так мы никогда не выберемся, если будем только в карты играть.
Выгляни на улицу.
какого-то плаща-балахона, висевшего на вешалке и выскочил на крыльцо. В
легкие сразу ворвался мокрый крепкий воздух, ветер ударил грудью о грудь,
а кривые ятаганы дождевых струй полоснули по штанам из-под козырька.
Ветер-хищник обтек Егора и протаранил дверь избушки.
когда изнутри заперлись на замок, порыв поутих, но все же остался грозным.
условности и сел на мокрую лавочку. Он почувствовал себя беззащитным
ребенком: перед ливнем, перед холодной мерзкой водой, просочившейся до
кожи и уже нет защиты и ты - голый перед дождем. А может и не мерзкая
вода, а очищающая; жидкое зеркало, фокусирующее взор в колодезь души,
открывающее лицо Богу. Ведь только поток чистой воды всегда может очистить
человека от налипшей грязи, промыть ему глаза и прочистить уши. Если бы
человек мог очиститься сам, он бы давно это сделал - а он не может. Нужна
внешняя сила. Как дождь. Дождь не ждет - льет. Он грозит тебе пальцем - не
шали! Всего лишь придумав краску, научившись использовать кремний и варить
пластмассы, ты не стал равен Создателю Вселенной.
которую едва проглядывали контуры соседских домиков. Земля набухла и
превратилась в сметану, она больше не впитывала море влаги и каплища
Корнев Павел
Гюго Виктор
Шилова Юлия
Каменистый Артем
Каменистый Артем