Далия ТРУСКИНОВСКАЯ

СЕКУНДАНТЫ

Жизнь понемногу наладилась.

Убедившись, что Валька вовек не заработает больше двух тысяч в месяц,
тесть, теща и Татьяна вдруг успокоились, да и его оставили в покое. Даже
по утрам будить перестали.

Но Валька все равно слышал, как первой вставала теща, возилась в
ванной, потом на кухне, минут через двадцать вставал тесть, тоже возился в
ванной и перебирался на кухню, потом теща на цыпочках, уже совсем одетая,
приходила в Валькину с Татьяной комнату вынуть из кроватки двухлетнюю
Илонку. Заодно она будила Татьяну, и та осторожно перебиралась через
Вальку - он любил спать с краю.

К восьми утра дома уже никого не было.

До девяти Валька слушал лежа радио или маг, потом брел на кухню.
Завтракал он медленно и наслаждался одиночеством - за все сутки только эти
полтора часа принадлежали ему безраздельно, и он их любил. Потом, застелив
тахту, Валька одевался и ехал на завод - бездельничать.

За что ему платили эти два куска, почему еще не уволили - он понять
не мог. Если совсем честно - не очень и пытался. Работа свелась к
присутствию в крошечной конурке возле склада инструментального цеха, где
Валька числился контролером ОТК. А фактически он несколько лет проработал
художником-оформителем, хотя никакого художественного образования не имел.
Начальство рассудило на редкость здраво. Чтобы размалевать дурацкий экран
соцсоревнования, диплом не нужен, да и не положено такой штатной единицы -
оформитель с дипломом. Опять же, без экрана ему, начальству, почему-то
нельзя было, бескорыстно корпеть над ним никто не станет, и проще всего
спрятать молодого и неприхотливого балбеса с гуашью и ватманом в конуру
возле склада.

Как год назад, как два года назад, Валька ощутил на щеке поцелуй
жены, но сон еще длился, вываливаться в утро не хотелось. Хотелось разве
что включить радио, но как-нибудь так, чтобы без малейшего движения. И
очень осторожно, по капельке перелиться из тьмы в свет, из ночи - в
обыкновенное утро.

Потомившись минут пятнадцать, Валька высунул из-под одеяла руку,
стараясь зря не расходовать драгоценное ночное тепло, включил радио и
сразу же услышал начинающуюся песню.

Такие песни должны любить пенсионеры, подумал Валька, потому что вся
она была насквозь старомодная. Но было в ней и обаяние, прелестная печаль
о несбыточном, да и не хотелось второй раз высовывать руку, гонять
настройку. Вот почему Валька просто лежал и слушал.

- Ночь весенняя блистала свежей южною красой, тихо Брента протекала,
серебримая Луной, - описывал итальянскую ночь мнимо-беззаботный голос. -
Отражен в волне искристой блеск прозрачных облаков и восходит пар душистый
от зеленых берегов...

Валька от души позавидовал тем, кто в такую ночь катается в гондоле.
Еще и потому, что вот раскинулись на заднем сиденье, полоща холеные пальцы
в адриатической воде, а лодка скользит, а над глазами - большие южные
звезды. Прямо сон наяву.

Пока он так завидовал, песня подошла к концу и оказалось, что он ее
толком и не услышал, так, хвостик поймал, про то, что смолкли пышные
забавы, все спокойно на реке, лишь Торкватовы октавы раздаются вдалеке...
Осталась лишь тоска, совершенно не утренняя, по той далекой гондоле и той
поющей женщине, и тоска это вдруг сложила в голове кусочек песни,
откуда-то из середины - и вдали напев Торквата гармонических октав... Что
за октавы такие, подумал Валька, почему они звучат ночью над рекой?

Растревоженный немудреной песней, Валька выбрался из постели и на
автопилоте побрел в ванную, думая, что Лешка наверняка скажет ему про эти
Торкватовы октавы, его в детстве как раз на фоно играть учили целых три
года, до бунта и вооруженного сопротивления.

По коридору Валька брел медленно, зная за собой способность со сна
стукаться об углы. Но он все же споткнулся и чуть не влетел лбом в
закрытую дверь. Это была упакованная пачка книг, судя по всему - толстых.
Квартира иногда под завязку набивалась такими вот пачками. Теща наладилась
промышлять дефицитными изданиями. Откуда-то она их привозила, куда-то
увозила и даже похудела от этого бурного бизнеса. Валька в ее дела носу не
совал. Но краешек бумаги он оторвал, чтобы посмотреть, что это за
кирпичные тома. Стоя на корточках, он попытался прочитать слово на
корешке, но буквы из серединки не складывались ни в какое знакомое слово.
Тогда Валька осторожно вытащил всю книгу.

Это был солидный том в прекрасном темно-синем переплете и на газетной
желтой бумаге. Наслушавшись за столом тещиных монологов, Валька стал в
таких вещах разбираться. Автора звали Александр Корнилович. Валька открыл
том, оказавшийся вторым, и прочитал - "История Петра Великого".

Со вздохом Валька засунул книгу обратно в стопку. Такую историческую
тягомотину он бы и за деньги читать не стал. С него вполне хватило того
Корниловича, которого еще в школе проходили. Теща в душе тоже не одобряла
повального интереса к прошлому и позапрошлому веку. Но раз за Корниловича
народ был готов платить деньги, даже за двухтомник на газетной бумаге, то
и разговора нет!

На кухне Валька обнаружил макаронник, бутерброды с сыром и чайник со
свежей заваркой. Чтобы не возиться с посудой, он поставил на стол всю
сковородку, благо она достаточно остыла, и стал наворачивать макаронник
прямо оттуда, особенно радуясь его поджаристым бокам. Бутерброды он решил
унести в комнату и жевать их под хорошую музыку... впрочем, тот куплет так
и не сложился, хотя явно записался на внутренний Валькин магнитофон. А
музыка вот внутри слышалась, и даже виделась женщина - в длинном простом
платье, с тяжелым узлом темных волос на затылке, с изящным профилем,
сидящая почему-то не в гондоле, а за маленьким пианино. Рядом стоял
круглый столик на ноге, на столике ваза, в вазе был большой букет. За
столиком обнаружилось раскрытое окно. На подоконнике лежали скомканные
перчатки и свернутый в трубочку лист бумаги.

Вот такое наваждение случилось утром с этим самым Валькой, невысоким
блондином щуплого телосложения, примечательным разве что ясными и широко
распахнутыми голубыми глазами, и с наваждения началась история настолько
странная, что, когда он попытался ее толком осознать, ему пришлось
набросать на бумажке краткий план событий, причудливо зацепившихся друг за
дружку именно таким образом, а не каким-либо другим. Впрочем, перед тем,
как войти в кабинет следователя, он эту бумажку, сплошь исчерканную за
время сидения в коридоре, выбросил и на все вопросы отвечал четко и
кратко.

Да, с Изабеллой Гронской познакомился на заводе, в марте, числа не
помнит. Встречались несколько раз у нее в мастерской, что на озере. Она
консультировала его перед поступлением на дизайнерские курсы.

В мастерской познакомился с ее соседями по дачному поселку и с
Анатолием Широковым. Широков приезжал заказывать зайца. Он писал пьесу,
где по ходу действия должен появиться почти натуральный заяц. Гронская
обещала ему сделать зайца из папье-маше.

Об ответственности за дачу ложных показаний предупрежден.

Свое положение осознает.

Да, провести вечер в Доме работников искусств предложила она. Она
хотела познакомить его с Микитиным. Они пошли искать Микитина по номерам.
Нашли. Потом сидели в чьем-то номере и говорили... ну, о дизайнерских
курсах, о чьей-то выставке. Там еще была супружеская пара, друзья
Микитина. Кто такие? Об этом лучше спросить его самого. Потом Микитин
пошел провожать их на предпоследнюю электричку. Еще заходила женщина в
брюках, принесла Микитину газеты. И пришли посидеть двое мужчин, принесли
бутылку сухаря.

Гронская в это время ходила в гости на другой этаж. Да, она просто
хотела познакомить его с Микитиным, чтобы тот помог насчет курсов. Она
вернулась, когда все разбрелись, а Микитин еще не вернулся.

Она была очень сердита. Пожаловалась, что к ней в каком-то холле
привязался пьяный. Чтобы не пошел следом, она обещала ему через пять минут
прийти в этот холл на пятом этаже. Или в коридор. Или в холл. Где-то там,
на пятом этаже. И удрала.

Валентин сам вызвался шугануть пьяного, чтобы не шастал по номерам в
поисках Гронской? Вроде бы сам. Она попросила обойтись без шума, просто
сказать пьяному, чтобы шел спать. Или, если понадобится, вывести его на
свежий воздух поаккуратнее. Описала ли она пьяного? А зачем?

Приходилось ли Валентину слышать в мастерской у Гронской такое имя -
Александр Миллер? Никогда в жизни.

По дороге к холлу он никого не встретил. Очень просто - он спустился
с шестого по лестнице, а там все ездят на лифте. В коридоре горело лишь
несколько лампочек. Да, было темновато. Пьяный стоял у огромного, во всю
стену, окна. Расстояние между ними было... шагов десять? Пьяный услышал
шаги и обернулся? Наверно... Он стоял на ковре? Конечно, там всюду
ковровые дорожки. И Валентин стоял на ковре? Стоял. Так и окаменел.

И когда распахнулась дверь пятьдесят второго номера? Ну, стоял. Он
просто ничего не понял. На том же месте. Его отпихнул толстяк в розовой
рубашке. Или в бежевой. Потом закричали женщины. Толстяк пихнул его. К
окну или от окна? Кажется, от.

Где была Гронская? Наверху. Ждала его. Потом он опомнился и побежал к
ней. Рассказал... Ее реакция? Растерялась. Ошалела. Допила то, что
оставалось в бутылке. А вообще она как, пьет? Всякое бывает... А вообще в
этом Доме работников искусств пьют - будь здоров!

И ничего не сказала про пьяного? Сказала... повторить? Крепко про
него сказала, на ту тему, что допился человек. Она его знала? Похоже, что
не знала. Или очень плохо.