еще хуже. Ведь он был Первый, понимаешь? Всякие там сорок седьмые
публиковались, и ничего, а у него рогатка за рогаткой. Он был лишним. Они
с Лешкой писали правду, только Лешка уже тогда за границу собирался, а
Чесс - нет. Помнишь его песни? Вся его надежда была на эти кассеты. Из
первого сборника половину стихов выкинули. Повесть он даже в издательство
не понес - так прямо, неоконченную, пустил по рукам. Он понял, что его
проза и стихи иначе не дойдут до людей, а больше он ничего делать не умел
и не хотел. И если бы случилось еще что-то скверное... ну, вот оно,
наверно, и случилось...
нельзя оставлять одного! Ведь он вышел в коридор - и тогда Чесс сделал
этот самый третий шаг! Наверно, Изабо и Толик напрасно его во всем
обвиняют. Он не удержал Чесса - вот и вся его вина. Но они меня не
слушают. Они все это понимают как-то иначе. А если бы они слышали, как он
сказал про этот третий шаг... может, они бы поняли?
бывал в мастерской.
он добрый, он так к Чеське был привязан, но они не видели, что Чеська из
другого теста, что он весь издерганный, что у него нервы - как волоски.
Они думают, все такие же толстокожие, как они сами!
чуткая, как она тебя понимает!
прощу. Ему же так тошно было, когда он к ней приезжал! Он приедет - а она
работает, и никто ей не нужен, и у нее свои проблемы. Чесс посидит,
посидит в углу, ну, где этажерка, и едет домой. А она, может, спасти его
могла! Только она в упор видеть не хотела, что с ним творится. А потом и
вовсе выгнала! Он же ей про третий шаг не говорил...
разволновавшись, вскочила, не рассчитала движения, поддела плечом книжную
полку над диваном и все посыпалось на Вальку. Он успел подхватить
магнитофон. А на колени ему лег гусар, при сабле, но без пистолетов.
возникла зацепка.
мало ли кто мог их записать, пока он пел? А может, он успел записать сам и
кому-то отдал?
у Второго, пьеса у Второго, роман у Второго!.. Ничего такого у него больше
нет. Были Чеськины стихи, которые в редакции завернули, - так он их давно
Толику отдал. А вы все из него злодея сделали! Он ведь очень даже неплохой
писатель. Я потом печатала его рукописи - когда уже ушла из университета.
И когда "Приют обреченных" к печати готовили, тоже здорово помог. Ведь это
мы втроем книгу сделали - Широков, Изабо и я. Она обложку нарисовала, в
типографию, как на работу, ездила, чтобы цветоделение не испортили.
Широков составил книжку, я перепечатала, корректуру держала... А Второй то
нужному человеку позвонит, то насчет бумаги договорится... Ой! Папа
пришел!..
шепот Верочка. - Пока он будет в холодильнике шарить...
велела Верочка, и дождался - поставив перед отцом разогретый обед, она
выскочила в коридор и вывела его к двери.
и он немедленно построил версию - как Димка Русаков сжалился над ним и
уступил ему свитер, а сам ушел домой в одной куртке.
так, чтобы сверху оказались все кружева и прошивки. Но поскольку кружева
были далеко от прошивок, пододеяльник складывали по-хитрому, диковинными
складками.
теща обхватывала пододеяльник голубой атласной лентой. - У Аленки
годовщина свадьбы. Тебя сегодня с какой-то девочкой видели. Что за
девочка?
ведь не морщился же он, когда дома случайно зашла речь о Наде из
бухгалтерии. Но на языке закрутилось и не желало исчезать этакое
небрежное:
не сорвались с языка. Потому что тем бы и кончились его хождения в
мастерскую.
хитросплетение спуталось. Начался спор о бантиках и розочках, лента
замелькала в опытных Татьяниных руках, и мгновенно пододеяльник,
перехваченный на иной лад, увенчался атласной розой с двумя хитрыми
листиками.
Валька. Он быстренько придумал, что Верочка может быть заказчицей
свадебного альбома. А потом - свадьба рухнула или в цене не сошлись, если
только Татьяна вспомнит.
Татьяна, любуясь пододеяльником. - Правда, прелесть? А на прилавке я таких
уже больше года не видела. И вообще никаких не видела...
времени запасов, когда пододеяльников в магазинах было - бери не хочу. И
наверняка теща с тестем по этому поводу совместную речь держали. Но отдали
без жалости - Алена считалась одной из самых близких подруг.
поделаешь?
Сегодня к вечеру так похолодало - я в Димкином пришел.
Свитер потрясный! Как раз к глазам и к новой куртке.
платье на доске. Потом она бегала в спальню переодеваться и краситься.
Потом торжественно вышла.
ручками хватать! - удержала девочку теща. - Валь, займи ребенка, а то
заревет.
изобразил языком несколько булькающих трелей - в общем, задание выполнил.
Девочка рассмеялась и не отпускала его, хотя полностью готовая Татьяна уже
сердилась в прихожей.
у дверей - ожидать, пока дочь с зятем отбудут. Они очень одобряли такие
выходы в гости. "Вы молодые, вам нужно встряхнуться", - каждый раз
говорили они. Сперва это звучало великолепно. Пять лет спустя - ругнуться
хотелось.
сигаретами. Их выставили покурить, пока жены носились по квартире с
тарелками, туфлями и младенцами. Татьяна радостно включилась в эту суету.
Потом всех малышей уложили в ряд на тахте, перемерянные туфли вернулись к
хозяйкам, даже тарелки в конце концов все разместились на столе. Мужей
впустили в комнату и предупредили, чтобы галдели потише - за стеной, в
спальне, спят дети.
был включен, но негромко, чтобы не мешать беседам, потому что танцевать
все равно было негде. Валька присоседился к магнитофону.
у Алены был дешевый. А последняя кассета оказалась и вовсе прескверная,
наверно, Алена мудрила сама, а техника женских рук не уважает. Но вдруг
сквозь запись прорезался из хрипов высокий и вибрирующий мужской голос.
Прорезался и исчез.
talking". Шипение продлилось пару секунд, не больше, и голос Чесса
явственно пропел: "Да беда, досуга нет, каждый день расстрелы". И снова
повторил эту загадочную строчку.
дерьмо собачье на такой кассете! Но тут Чесс запел совершенно незнакомую
песню.
плечи потолок и как нога скользит по краю... - пел он без надрыва, просто,
даже задумчиво. - И как улыбка на губах смерзается заиндевело, не хочет
Роллинс Джеймс
Херберт Фрэнк
Прозоров Александр
Маккэфри Энн
Шилова Юлия
Суворов Виктор