Чтение 19–й страницы книги ~Топор гуманиста~

работает на интересы отдельных особей, на амбиции одного вождя, банды
четырех или какой-то кодлы товарищей. Однако Западная культура вся
зациклена на отдельных особях, здесь уже добились, что девяносто процентов
населения может успешно выживать, жрать, пить, трахаться вдоволь.
Правительства поняли, что от них требуется, и стараются поддерживать этот
процент. О чем-нибудь другом на Западе и помыслить бояться.

- Но посмотрите, доктор, сколько на Западе спортсменов, скалолазов,
путешественников, все торопятся рискнуть жизнью ради неведомого.

- Они торопятся попасть в газеты и участвовать в рекламных кампаниях.
А начинают от скуки, когда успешно насытили внутренние органы и решают
навечно внести свое имя в летопись свершений.

Вот поц. Я понимаю, вещал бы это какой-нибудь Амон-Ра, а то ведь
сидит передо мной мелкий субъект с рыжей бороденкой и хитрыми глазками. Но
может и мне попробовать позаниматься психотерапией?

- Вы бывали в настоящих переделках, Деларю? Если бывали, то,
наверное, заметили, как хочется жить своей конкретной жизнью, а не
какой-то всеобщей.

- Я был военным врачом в специальном подразделении. В случае войны
предстояло действовать на Кольском полуострове. И я заметил, что в минуты
сверхопасности человек отрешается от самого себя и начинает смотреть на
все со стороны. И вы тоже наверняка это замечали, судя по вашей непростой
биографии. Так вот, мы хотим, чтобы каждый существовал именно "со
стороны", причем, не только в состоянии шока, но и всегда. Всегда. И тогда
резко возрастет взаимосвязь каждого с живыми и неживыми элементами мира.

- Пожалуй, в этом что-то есть. Однако никоим образом не годится для
массового и практического применения. Надо еще поработать с теорией,
доктор.

- Я так и знал, что ты меня поймешь, Ник.

- Ник? Мы разве уже подружились?

- Безусловно. Ты просто не заметил этого. Зови меня Клод.

У Клода зазвенело в пиджаке. Доктор-мудодей достал телефон и немного
побормотал в него.

- Ну, Ник, ты - счастливый человек, - сказал он, завершая
воспитательно-преобразовательную беседу. - Сейчас столь многое будет
всплывать в твоей голове, появляться перед глазами, лезть в уши. Ты не
борись с этим, иначе застрянешь над пропастью. Двигайся вперед.

Я подошел к окну.

- В движении вперед можно обойтись без бронебойных стекол? А, шеф?

Но шефа уже и след простыл.

Делать было практически нечего, ни тебе научно-популярных книжек, ни
порнографических журнальчиков, ни телека. В такой ситуации ставить цели,
задачи и вообще позитивно мыслить как-то не хотелось. Смеркалось, свет
никто не включал, тени сгущались. Стало казаться, что мебель совсем не на
тех местах, где была раньше.

Ощущение ужаса, желание броситься к двери и в то же время полное
отсутствие воли. Просто как во сне-кошмарике.

Я посмотрел на ножки рояля и неожиданно они мне показались невероятно
сексуальными. Я погладил клавиши - до чего же приятное ощущение.

Но потом я заставил себя отшатнуться. Я высвобождаю сновидению и
неудержимо становлюсь ДРУГИМ. А хочу ли я становиться другим и черпать
полной ложкой из новой бочки с дерьмом? А не дать ли мне деру отсюда?

Я попробовал взять стул и шарахнуть им в пуленепробиваемое окно. Не
вышло. Венские стулья до одного были на крепчайших болтах и без ключа
соответствующего размера не стоило к ним и подступать. Все тут было
приклепано и посажено на цепь с замком: и тумбочка, и шкаф, и рояль-сука.
Отломать его крышку тоже не вышло, она держалась на жутких стальных
петлях. В общем, весь рояль был бутафорный, из стали, которую снарядом не
прошибешь. Постукивание моего малогабаритного кулака по стеклышку ничего,
конечно, не дало, также как и каратистские пинки ногами. Впрочем сейчас на
ногах были не армейские боты, а легкие тапочки.

В общем бился я с углепластиковым стеклом, как Евпатий Коловрат,
устал до такой степени, что слюна потекла.

Все, попалась птичка, стой. Я притиснул глаза к умопомрачительному
стеклу. За бортом психушки текла нормальная жизнь. Я даже различал
знакомого мне пенсионера, который опять-таки любовно стриг живую изгородь
у своего аккуратного домика. Везет же людям, была у гражданина канадца
честная работа, а теперь честный отдых.

Вначале я позавидовал ему, а потом разозлился. Микроб же он.
Человекообразный микроб в питательном бульоне. Вкусненькое поглощает,
невкусненькое выделяет, задницу держит поближе к теплу, ножки экономит,
ездит на колесиках, любит уют и все ему в этой стране способствует.
Склепал наверное двое-трое ребятишек, тем и доволен. И будут они такими же
микробами, как и он. А я не такой. Я не входил в тощее стадо старого
"советского" образца, не войду и в жирное стадо нового "американского"
типа.

И неожиданно преграда растаяла, и стекло, и стена. И даже пейзаж за
окном. Я видел только канатики из клейкой слизи, протянувшиеся от неба до
земли, вдоль и поперек. По этим тяжам ползали слизневидные существа,
соплевидные сгустки живого теста. Сгустки побольше втягивали сгустки
поменьше, слипались и разлипались, выдавливали из себя гадость, делились
пополам. Я теперь понимал, каков наш мир в истинном обличии и это вызывало
законное омерзение. Я так хотел, чтобы дыхнуло огнем на всю эту дрянь.

Я полетел вдоль слизневых тяжей как электрический импульс. То есть, я
конечно не знаю, что чувствует электрический импульс, когда разбегается по
множеству проводков, но вот такое сравнение пришло на ум. Я образовывал
стаю птиц. Они были лишь следствием моего движения, того изменения,
каковое я производил в реальности и в нереальности. Не будь меня, они
мгновенно бы обратились в ничто, а так я задавал их судьбу, их время. Я
озирал землю сверху, она до смешного была похожа на шлейф из хлебных
крошек, тянущийся от полюса к полюсу, на бесконечную дорогу, уходящую в
вечность...

Затем я как бы сорвался с большой высоты, разверзлась пустота в
животе, поташнивать стало, в общем развезло...

Падение закончилось благополучно, я, чувствуя облегчение, очутился в
каком-то темном зале, с широкими колоннами по сторонам. Впрочем у зала не
было одной стены и в него просачивался довольно сумеречный свет. Я пошел
ему навстречу и вскоре оказался в очень малоприятном мирке. Белесое
плоское небо, коричневые горы с совершенно вертикальными склонами,
кубические белые холмы. Изведав минуту-другую полной растерянности,
наконец въехал в ситуацию - я нахожусь в комнате, только стал слишком
мелким, мышью что ли или какой-то другой крохотной гадиной. А затем ощутил
импульс, к которому принадлежал теперь. У меня были свои узкие тоннели,
разрешенные и запрещенные пути, полюса притяжения. О, сыр и крупа, вечные
объекты страсти, о бесчисленные серые подруги, источники вожделения, в вас
мое бессмертие...

Потом я был стеной и шкафом, просто сквознячком. Вскоре я не мог
разобраться, кто же я, что меня тянет и что отталкивает, я стал то ли
всем, то ли ничем, как запутавшийся герой песни "Интернационал". Я никогда
не исчезал, я был всегда и везде...

Потом зрение мое замутилось, как ветровое стекло автомобиля
где-нибудь в Череповце, и я едва добрался до мягкой поверхности, чтобы
опуститься на нее задницей. Когда взгляд прояснился, то первом делом
вперился в работающий экран. Там показывали мне Бекки и Хелен. Мисс
Федорчук что-то лопотала и зыркала похотливыми глазами-блестками на Бекки.
Та вела себя расслаблено, понимая, что от податливости зависит ее
благополучие. Увы, обе бабы сейчас выглядели для меня какой-то пакостью.

Другой экран показывал жену мою Риту, она была грязной и оборванной,
ползала в каком-то засраном подвале, словно опарыш. Я понял, что эфир
прямой. Но как ни искал в себе жалость, ничего такого не нашел.

А затем спиной уловил, что не один. Обернулся и в самом деле - в
кресле с высокой спинкой, что располагалось у окна, сидела мать. Как раз в
той одежде, в которой ушла на последнюю охоту.

- Ты здесь? Значит, все обошлось. Хорошо, что ты добралась до этого
хреновенького канадского городишки, который немногим лучше, чем Няксимволь
- здесь тоже хватает шаманов.

Я подошел ближе. Какая там мать. Это была Хелен. Странно, что я их
спутал.

- В самом деле, какая разница. Посчитай, сколько у тебя было мамаш за
несколько миллионов лет? - предлагает Хелен.

Мне кажется это правильным. Наверное, я окончательно свихнулся.

- Как такие спорные суждения вылетает изо рта руководителя солидной
фирмы?

- Более чем солидной. С полудня мы обладаем многомиллионными
активами.

- Значит, ваш вирус урыл "ролл-оновские" фирмы, мисс Федорчук?

- Первая часть операции завершилась, Ник. Мы резко приблизили
Слияние.

- Как же вы, мисс Федорчук, рассуждаете о Слиянии после этих
лесбийских штучек.

Хелен отреагировала на упрек спокойно.

- Эти кроватные выкрутасы только для прорыва. Если что-то тебя
сдерживает, прорвись.

- Отлично. Я не прочь прорваться к вам. Может, юркнем в койку.

Мисс Федорчук рассмеялась сухим почти старческим смехом.