том, что мой роман пока не издан в нашем городе. Я еще не носил его в наше
издательство.
не предложили вам достойных условий публикации?
агент...
бугра" ему больше не досаждали. Видимо, мистер Хейли - фамилия была явно
знакомая, хотя Рагозин мог поклясться, что ничего ею подписанного не
читал, - оповестил коллег о поразительной несговорчивости гениального
русского.
душевные силы и, угробив на то всю субботу, сдал скопившиеся на кухне
бутылки из-под минералки и лимонада. Потом снес в закуп кой-какую лежалую
беллетристику и на толчке спустил траченного жучком Пикуля первому
подвернувшемуся книголюбу за червонец. Вырученные деньги он отдал знакомой
машинистке, и та с неохотой приняла его рукопись на перепечатку, посулив
вернуть не раньше, чем через месяц - работой завалили... Однако же спустя
сутки она уже переминалась с ноги на ногу на пороге рагозинской квартиры,
в одной руке держа авоську с пухлыми картонными папками, а в другой комкая
червонцы и рублевки. Ее глаза были увлажнены. Еще не было сказано ни
слова, а Рагозин прослезился тоже. Она отказывалась брать за это
наслаждение деньги, потому что таким не торгуют. Она готова была для
Рагозина на все, и от крайностей ее удерживал только возраст. Она
благодарила его за то чистое, светлое, высокое, к чему он великодушно
позволил ей прикоснуться. Во имя этого она совершила невозможное, почти
подвиг: перепечатала все за одну ночь, побив официальные рекорды
скорописи. Отныне она иначе смотрит на жизнь, роман открыл ей глаза на
себя и на мир, она только что выгнала прочь сожителя-пьяницу, а сразу от
Рагозина идет в детский дом усыновить или, там, удочерить, как получится,
какого-нибудь ребеночка, потому что ее душа переполнена любовью к людям, и
если этой любовью не поделиться, то можно умереть. На месте, от разрыва
души. Она ушла, а Рагозин долго еще стоял на замызганном коврике в
прихожей, в обнимку с авоськой, с дензнаками в кулаке, и тупо глядел на то
место, где только что была эта недавно склочная, вредная и жадная баба. Он
уже совсем ничего не понимал.
тому, чтобы отнести рукопись в издательство. Рагозин как смог отутюжил
брюки, надел самую свежую сорочку и самый консервативный галстук, сбрил
щетину и направил стопы в последнюю земную инстанцию, что отделяла его
детище от всеобщего, планетарного признания.
с того света. Создавалось впечатление, что люди, обитавшие там, не
понимали обращенной к ним речи. Они слушали Рагозина и по-прежнему
бессловесно переглядывались между собой, и в их затравленных взорах
читался один немой вопрос: что этому человеку от нас нужно, почему он
здесь, почему не уйдет и не оставит нас в покое?! Не добившись от
сидельцев в таинственной комнате ни единого связного звукосочетания, кроме
нелепых мычаний и всхрюкиваний, Рагозин потрясенно вышел в коридор и уже
там прочел на дверной табличке надпись: "Бухгалтерия". Постановив для себя
прежде читать надписи, а уж потом травмировать занятых людей глупыми
домогательствами, Рагозин медленно двинулся по устланному ковровой
дорожкой коридору. В некоторых комнатах он вообще не находил никого.
Табличка "Отдел художественной прозы" показалась ему наиболее
притягательной. Он воспрянул духом, расправил плечи, прочистил горло и
потянул за дверную ручку. Но дверь, обитая черным дерматином, не
поддалась. Озадаченный Рагозин подергал еще и только после пятой попытки,
когда глаза привыкли к полумраку, рассмотрел подоткнутый под табличку
бумажный листок с корявой почеркушкой: "Отдел закрыт - все ушли на
свеклу".
рыба, которую дрессируют жить на суше. Ему хотелось рычать от досады. Но
до сотрясений воздуха не дошло. Когда к Рагозину вернулась способность
трезво рассуждать, он пораскинул мозгами и сразу успокоился. Во-первых, с
чего он решил, что здесь его будут ждать с распростертыми объятиями, что
его визит важнее, чем свекла для города, что эта ковровая дорожка
раскатана специально к его приходу, а не подарена какими-нибудь шефами и
потому ее не жаль топтать круглогодично, подарят еще? Во-вторых, свекла -
это не навечно, ее можно убирать долго, ее можно вообще не убрать и
погноить, но рано или поздно наступит день и час, когда с уборочной
кампанией будет покончено. Всякое бывало, но никто еще не заставлял никого
дергать свеклу в сорокаградусные морозы, какими славилась зима в Энске.
Следовательно, заветный отдел неминуемо вернется с полей за рабочие столы,
и уж тогда-то Рагозин осчастливит их своим опусом. А в-третьих...
дверью послышались шаги, в замке провернулся ключ, и сезам отворился. На
пороге стояла очень худая, изможденная девушка в бежевом свитере и
затертых джинсах, на ее измученном лице криво сидели толстенные очки, а в
руке пребывала грязная пересохшая джезва. Некоторое время автор и редактор
молча смотрели друг на дружку. Потом девушка переместила взгляд на
рагозинскую авоську, отягощенную двумя экземплярами романа, а Рагозин в
свою очередь заглянул поверх ее головы в комнату. Он сразу понял, что ему
при любых обстоятельствах здесь рады не будут: на стеллажах, на столах, на
подоконниках, на полу - всюду громоздились десятки, сотни, горы картонных
папок. Точно таких же, как и у него в авоське.
Рагозин.
девушка и закашлялась.
сморкалась и вытирала слезы, Рагозин думал только о том, что он
законченный негодяй, требующий от человека невозможного. А у нее, может
быть, туберкулез в последней стадии. Ее даже на свеклу не взяли.
обсуждено на литкружке. Впрочем, вы можете пустить все это, - она
крутанула джезвой, повторив ею бесформенные очертания авоськи, -
самотеком. Но тогда придется ждать и ждать. В порядке живой очереди. И к
самотеку у нас несколько особое отношение... Что, станете ждать?
плечами. Девушка хмыкнула, вернулась в пустую комнату и взяла телефонную
трубку.
приступом...
настоящим, подлинным писателем, человеком, которого Рагозин глубоко и
безусловно уважал. И то, что он сунулся в издательство, минуя Пал Саныча,
сейчас представилось ему не очень-то красивым.
полная авоська. В трех книгах... Как, как?.. Ага... ага... Даже вот как? -
она покосилась в сторону помертвевшего Рагозина огромным сквозь многие
диоптрии блекло-зеленым глазом. - Ага... ага... Ясно...
манускриптов у стен. С трудом влезла в карман узких джинсов и выгребла
оттуда сплющенную пачку сигарет. Закурила, по-прежнему глядя куда угодно,
только не на Рагозина. Поперхнулась, пережила еще один приступ, не
переставая курить. Рагозин внезапно поймал себя на том, что медленно, по
миллиметрику, пятится прочь.
почти с достоинством: - Куда сложить?
изорванных в клочья книг на одном из столов. - Наутро вернется зав, пусть
решает...
поспешно вывалил все шесть папок и ударился в паническое бегство. Уже на
улице он остановился и, переведя дух, вдруг отчетливо осознал, что никогда
еще в жизни ему не было так страшно!
издательство, принести рукопись и препоручить судьбу ее попечению живого
редактора!.. Нет, Рагозин не почитал себя за молокососа в литературе. С
десяток рассказов и миниатюр, что ему в разное время удалось пристроить в
отраслевых газетах и даже в журнале "Советское енотоводство", о чем-то да
свидетельствовали. Но одно дело прийти на почту с тонкой, перегнутой
пополам и заранее запечатанной в большой конверт писулькой, уплатить
сколько положено безразличной женщине в грязном халате за стеклянным
барьером и с глаз долой, из сердца вон. И совсем другое - явиться самому,
своими ногами, и т.д., и т.п.
должно быть, чувствует себя роженица, заслышав крик новорожденного. Он
брел пешком через весь город, сверху его мочил мелкий дождишко, снизу
облизывала раскисшая глина, и все это не имело никакого отношения к тому
Орлов Алекс
Русанов Владислав
Посняков Андрей
Ильин Андрей
Шилова Юлия
Прозоров Александр