спящего Эгберта: лежит на спине, задрав нос к низкому потолку, мерно
храпит.
закрытыми ставнями послышались звуки - первые утренние звуки
просыпающегося города. Шлепая деревянными башмаками по вылитым за ночь
помоям и содержимому ночных горшков, пастухи гнали большое стадо свиней -
пастись за городские стены.
ночной рубахи повязала фартук, весь в пятнах жира.
вставила в кулак оловянному рудокопу - свадебный подарок Марты Фихтеле,
любимой тетки, матери Бальтазара.
хорошо помнила себя девочкой: стоит в кухне, влюбленно смотрит на эти
белые руки, ловко разделывающие тесто. Когда Бальтазар уходил из дома,
Марта едва доставала макушкой ему до плеча. А возвращения сына так и не
дождалась.
Хотя, как подумаешь, так поневоле на ум придет: гнать парня нужно вон,
покуда не наделал бед.
солнечный луч. Засверкают медью на беленых стенах кастрюли и сковородки,
доротеина гордость. По праздникам она начищает их до блеска, а в будни не
трогает. Вся еда варится в большой трехногой кастрюле, доставшейся еще от
бабки.
нарезала хлеб вчерашней выпечки. В очаге развела огонь, разогрела бобы,
сваренные с вечера.
"Ведьмины головы", называл их Бальтазар, когда оба они были детьми,
вспомнила Доротея.
голову", а потом, когда тетка Марта позвала их обедать, все подмигивал и
тишком корчил рожи, так что Доротея в конце концов подавилась. "Ты слопала
целую толпу ведьм, сестра", - шепнул он ей, улучив момент, с хитрым видом.
После этого девочка мучилась почти неделю, боялась - вдруг действительно
проглотила злых духов. Будет теперь одержима, как та несчастная бабка
Аулула, трактирная прислуга, которая то и дело бросалась на землю и вопила
на разные голоса...
может, и впрямь кто-то положил на нее дурной глаз? Как в воду глядел тогда
Бальтазар...
задумалась, что вздрогнула, когда сзади подошел Эгберт.
стол.
Молча стояла, ждала, пока муж позавтракает, чтобы можно было убрать за ним
посуду.
будто жена навязала ему подрывника на шею. - Все эти новшества до добра не
доведут.
отлично зная о том, что жена не слушает. - Я начинал еще в те годы, когда
твердь размягчали огнем, а не порохом. Раскладывали мы тогда перед
плоскостью забоя костерчик, повыше, чем те, на которых отцы Иеронимус и
Ремедий поджаривают оттербахских ведьм. Опасное дело было, чуть с
проветриванием недогляд - беда, все задохнутся.
Тяжело вздохнула, всей грудью.
потрескивает. Вобьешь в трещину мокрый деревянный клин, он разбухает и
камень крошится... Так и работали, хоть и опасно, но проверенно. А твой
Бальтазар чуть что - сразу сует свой длинный нос: подорвем да подорвем. От
его озорства Ханнес Зефцер оглох и головой трясет, а крепкий еще мужик
был...
вызывалась помочь с родами.
прислугах была.
извела.
баб вокруг. Попроси Катерину Харш, она поможет.
Медленно проходили мысли в голове у Доротеи.
знакомые, много раз пережеванные мысли.
спешить? Вчера они были и будут завтра.
неделя таких дождей - и не дай Бог не выдержит плотина, возведенная вокруг
шахты, чтобы не затопило ливневыми водами. Строили-то ее шесть лет назад,
еще при прежнем бургомистре.
ворота. Старый Тенебриус, известный в городе нищий, который знал все на
свете, относился к этому с нескрываемым неодобрением: для такой работы
лошади, мол, слишком дороги. И пускался в мутные воспоминания: в его-де
время ворот крутили рабы. "Да какие еще рабы, Тенебриус?" - ярился
Бальтазар Фихтеле, местный умник, наседая на старика со своими дурацкими
расспросами. Тот отмахивался, плевался - не хотел попусту тратить слова на
разговоры с молокососом.
шестьдесят. А можно и все сто. Можно и двести, но лучше об этом не думать.
большой рот без единого зуба. На загорелом до красноты морщинистом лице
горят крошечные черные глаза - невольно поежишься, если зацепишь их
взглядом.
берегу Оттербаха, у старого, давно уже обвалившегося забоя. Туда и
ходить-то не любили.
землей, в затопленных или засыпанных шахтах. С этим суеверием ничего не
могла поделать даже католическая церковь. Время от времени отец Якоб
вдохновлялся той или иной буллой, добравшейся из Рима до дикого горняцкого
прихода, затерянного среди Разрушенных гор. И отважно выступал в одинокий
крестовый поход против шахтерского язычества. Но его пламенные проповеди
скоро забывались, а страхи - вот они, страхи, каждый день рядом и забыть о
себе не дадут.
Чему-чему, а складно врать, подливать масла в огонь да стращать глупых баб
и суеверных рабочих в университете его научили. И нужно отдать должное
Бальтазару - истории он сплетал преискуснейше, просто мороз по коже. И
хочется уйти, а любопытство не отпускает, заставляет слушать дальше. Хоть
все и понимали, что подрывник Фихтеле - сумасшедший, а поневоле верили.
Больно уж убедительно врал.
пользовалась недоброй славой, вполне заслуженной. Ее называли "Обжора",
потому что там постоянно гибли люди - то обвал, то вентиляционный ствол
рухнет. Но больно уж много серебра добывали из ненасытного брюха Обжоры. И
горняки, в который уже махнув на все рукой, брались за выгодный подряд. И
Обжора проглатывала их, одного за другим. Так и шло год за годом, пока
Гуревич Георгий
Сертаков Виталий
Акунин Борис
Березин Федор
Глуховский Дмитрий
Майер Стефани