Чтение 2–й страницы книги ~Свора пропащих~

отряда, рыжий Агильберт, был еще простым пехотинцем, грозный Изенбард сжег
женский монастырь. Простыню с кровавыми пятнами, на которой насиловали
монахинь, он сделал своим знаменем. И когда кровь на ткани становилась
коричневой, ландскнехты обновляли алый цвет, обмакивая полотнище в
кровавые раны новых жертв.

Но Изенбард мертв, и со дня его смерти минуло уже пять лет. И почти
все солдаты, помнившие его бородатое лицо с грозно вывороченными ноздрями,
тоже в могиле. А сейчас умирает предпоследний.

- Плохо, что Мартин отойдет без причастия, - говорит Эркенбальда
солдату, налегающему плечом на телегу. Под дождем подружка Мартина похожа
на драную кошку. Остренький носик синий от холода, светлые глаза глядят
безумно, длинные белые волосы уныло свисают из-под насквозь промокшего
капюшона.

Имя солдата - Ремедий. Он высок, широкоплеч и очень силен.
Темно-русые волосы липнут ко лбу, где не перестает кровоточить рана.
Тяжелая аркебуза горбатит серый плащ на его спине. Солдат обвешан
боеприпасами, как дерево идолопоклонников греховными подношениями: с шеи
свисает плотный кожаный мешочек с пулями; потертая перевязь отягчена
патронташем, который безбожники-ландскнехты именуют "одиннадцать
апостолов"; на поясе болтаются прочие нехитрые причиндалы, которые важнее
хлеба. Без хлеба не живет только солдат; без шомпола для чистки,
оловянного пузырька для смазки, ветошки, запальных фитилей не живет
аркебуза, а она куда важнее солдата. В другом мешочке - деньги: четыре
гульдена жалованье, пара золотых женских сережек - добыча, взятая в
Айзенбахе.

Ремедий был уверен: хрупкая Эркенбальда ухитрилась взять гораздо
больше. Бесстрашная баба, прет прямо в пролом, пока еще не рассеялся дым
от выстрелов, - скорее, покуда всю добычу не расхватали другие. Двужильная
Эркенбальда, подумал солдат с неприязнью, поглядывая на длинноносую фею со
впалыми щеками. Ее дружок Мартин, который сейчас отдает концы в проклятой
телеге, был Doppelsoldner, а она - Doppelfrau. Пока солдат получал двойное
жалованье, его подстилка брала двойную добычу.

- Мартин умрет, как жил, - сказал Ремедий. - Полагаясь только на
себя. При жизни он не слишком нуждался в Боге и его служителях. Думаю,
после смерти в раю ему не обрадуются.

- Надеюсь, черти обдерут хрен нашему капеллану, - сказала женщина и
грязно выругалась. - Сунулся грабить, скажи, какой храбрец. Теперь гниет
во рву вместе с проклятым булочником.

- Сучий выродок, - равнодушно согласился Ремедий. - Кто-нибудь
подобрал библию?

Женщина махнула рукой. Когда в ров сбрасывали трупы, она вместе с
остальными бегло обыскивала тех, кто казался одет побогаче. Забрали пули,
сняли кольца, серьги, цепи. А книгу никто даже искать не стал. Кому она
сдалась, книга-то? В отряде грамотных не было. Да и крест на покойном
капеллане был железный, плохонький.

- К вечеру доберемся до деревни, - крикнул капитан Агильберт, проходя
мимо широким шагом. Из-за завесы дождя сквозь хлюпанье ног и копыт снова
донеслось: - К вечеру будем в деревне.

- Мартин не дотянет до вечера, - сказала женщина, невидяще глядя
капитану в спину. Она прошла немного вперед, задрала юбки и на ходу
полезла в телегу.

- Сука, - сквозь зубы вымолвил Ремедий, вытер каплю крови, попавшую в
глаз и посильнее налег плечом.

Мартин лежал головой ко входу, и его закаченные белесые глаза слепо
уставились на Эркенбальду. Он был еще жив. Губы умирающего шевельнулись,
широкая борода задергалась.

- Пришла, - хрипло вымолвил он и перекатил голову - слева направо,
справа налево.

Женщина молча устроилась рядом, уставилась в сторону.

- Что приперлась? - повторил умирающий. - Полюбоваться, как я сдохну?

- Да, - не поворачиваясь, сказала Эркенбальда.

Телега несколько раз дернулась и остановилась. Похоже, завязла
всерьез. Донеслась брань Ремедия, который часто поминал "проклятую бабу".

На мгновение Эркенбальда высунулась из-под навеса, гаркнула на
солдата, окатив его проклятиями, и снова вернулась к Мартину.

Он тяжело дышал, широко открыв рот и блестя зубами.

- Давит, - выговорил он, наконец.

- Это бесы у тебя на груди сидят, - отозвалась женщина, но
перекреститься поленилась.

- Монаха не нашли? - спросил Мартин и осторожно перевел дыхание -
боялся закашляться.

Эркенбальда расхохоталась ему в лицо.

- Монаха тебе! Монах тебя благословит, пожалуй... прямо в ад!

Мартин хрипло вздохнул.

- Устал я, - сказал он.

Снаружи опять загалдели голоса. Потом кожаные занавески отодвинулись,
и показалось незнакомое лицо мужчины лет сорока. За ним маячила сияющая
физиономия Ремедия - как будто невесть какой алмаз в грязи отыскал.

- А еще говорят, что молитвы не помогают! - сказал он. - Гляди, что я
выудил в луже! Монах!

- Тьфу! - от души плюнула Эркенбальда.

Монах в темной мокрой рясе пристально посмотрел на нее.

- Ты действительно веришь, что из встречи со мной тебе может
приключиться дурное? - с интересом спросил он.

Эркенбальда проворчала:

- А то, крапивное семя.

Внимательные светлые глаза монаха разглядывали ее так, будто пытались
прочесть что-то сокровенное в простой душе маркитантки.

- Да сбудется тебе по вере твоей, женщина, - сказал монах и, протянув
руку, с неожиданным проворством схватил ее за волосы и вышвырнул из телеги
в жидкую грязь. Лошадка испуганно шарахнулась назад, но телега ее не
пускала. Бедная кляча заржала, и Ремедий подхватил ее под уздцы.

Не обращая ни на кого внимания, монах запрыгнул в телегу и опустил за
собой занавески.

Мартин рассматривал неожиданного исповедника без всякого интереса.
Глаза его уже туманились.

- У нас с тобой мало времени, - сказал ему монах.

- Из какой задницы ты вылез, святоша? - осведомился умирающий.

- Какая разница?

- И то верно. - Мартин опустил ресницы. - Скажи, это правда, что на
груди у меня сидят бесы?

- Нет, - тут же ответил монах. - Во всяком случае, я их не вижу.

- Так и думал, что проклятая сука все врет.

- Ты умираешь, - сказал монах негромко. - Тебе лучше примириться с
небом и с самим собой.

- Я ландскнехт, - проворчал Мартин. - Мы все тут прокляты. Ты видел
наше знамя?

- Да, - сказал монах.

- Я сам купал его в крови. - Мартин открыл глаза, яростно блеснул
белками.

- Я отпущу тебе грехи, - спокойно произнес монах. - Для того меня и
позвали.

- Ну, спрашивай, только учти: я перезабыл все молитвы. Ты уж подскажи
мне, какие слова принято говорить на исповеди.

- Не надо слов, какие принято говорить. Ты еще помнишь десять
заповедей?

- Я убивал, - заговорил Мартин, прикрыв веки. - Я крал. Я
лжесвидетельствовал. Я прелюбодействовал...

- Значит, госпожа Осень приходит к деревьям, а не к людям, так, мама?

- Да, сынок. К людям приходит только Смерть.

Когда тело Мартина, завернутое в старую мешковину, забросали сырой
землей и воткнули в свежую могилу две палки, связанные крестообразно,
капитан жестом подозвал к себе монаха. Тот подошел, почти не оскальзываясь
на мокрой глине, остановился в двух шагах, откинул с лица капюшон.

Нехорошее лицо у монаха. Угрюмое, с тяжелым подбородком, рубленым
носом. И губы сложены надменно, изогнуты, как сарацинский лук. При виде
таких служителей божьих суеверные бабы спешат обмахнуться крестом.

- Уж очень вовремя ты появился, - сказал ему Агильберт вместо
благодарности. - Мои люди впали бы в уныние, если бы знали, что им
предстоит умереть без исповеди.

- Иисус сказал: "Исповедуйтесь друг другу", - напомнил монах, глядя
на капитана своими странными, очень светлыми глазами.

- Всегда лучше, когда работу делает профессионал, - возразил
Агильберт. - Мои ландскнехты обучены убивать. Смею тебя заверить, они
делают это добросовестно. А ты обучен отпускать им грехи. Пусть каждый
будет занят своим делом, и в мире воцарится госпожа Гармония.

Монах шевельнул бровями и еле заметно раздвинул губы в усмешке,
которая была и не усмешкой вовсе.

- Ты что-то хотел мне сказать.

- Да. Оставайся с нами, - прямо предложил Агильберт. - Ты бродяга,
как мы, привык к походной жизни. И ума у тебя побольше, чем у нашего
Валентина. Не станешь соваться под пули.

- Валентин? - переспросил монах. - Так звали вашего капеллана?

Агильберт кивнул.

- Храбрец был, - добавил капитан, желая показать этому незнакомому
монаху, как велика понесенная отрядом потеря и как мало надежды ее
возместить.

- Валентина застрелил булочник в Айзенбахе, когда святой отец полез