Чтение 2–й страницы книги ~Судья неподкупный~

звучать громко в Сиппаре, да и нигде не земле - виданное ли дело, чтобы
голос раба где-нибудь звучал громко? - а кто их знает, ордынцев, могут
ведь и услышать.

Под Ордой жили вавилонские города тридцать шестой год. С той поры,
как поросло травой забвения Великое Кровопролитие, жили, можно сказать, не
тужили. Орда напоминала о себе нечасто. В Сиппар два раза в год
наведывался на косматой лошадке низкорослый кривоногий человек с узкими
глазами на плоском лице; с ним еще десяток таких же узкоглазых.
Бэл-пахату, городской голова, с нижайшими поклонами выносил дань - большой
холщовый мешок, набитый серебряными слитками, каждое клейменое, лучшего
качества. Ордынец даже в здание мэрии зайти не всегда соизволит, только в
мешок заглянет, проверит, точно ли серебро. Навьючит на лошадь; с тем и
уедет. Ни здрасьте, ни до свиданья.

В самом начале ордынского владычества, на втором или третьем году
Великого Кровопролития, мэр города Аррапха решил подшутить над косоглазым:
вынес ему в мешке вместо серебра столько же по весу булыжников, из
мостовой выломанных. Ордынец мешок с данью взял, не проверив, да так и
уехал в степи.

Неделю Аррапха за живот держалась, чтобы пояс не лопнул от смеха.
Целую неделю поносила невежд-завоевателей. Косыми глазами своими не
отличают серебро от камней! Драгоценностью предстало варварам то, что
топчут ногами благородные граждане - вот каковы эти варвары!

На десятый день смеха вернулись ордынцы. Было их больше тысячи. Вошли
в город на рассвете вместе с большим торговым караваном. Разговаривать не
стали - вырезали все население, не пощадив ни женщин, ни детей. Заодно и
пришлых купцов из каравана истребили, хотя вот уж кто был решительно не
при чем.

Больше с данью никто шутить не решался.

В местные дела ордынцы носа не совали. Под солнцем их безразличия
процветали торговля и храмы, сельское хозяйство и ремесла обширной
Империи. Кто разберет темные души косоглазых - странный они народ,
непостижимый для цивилизованного человека.

Маячили ордынцы где-то в степях к северу от Вавилона, далеко от стен
городских. Каким богам молились, чем там, в своих степях, занимались?
Охота еще думать об этом...

Иной раз, случалось, испытывали ордынцы потребность в людской силе.
Однажды в Сиппар нагрянули - было это года через два после рождения
Хаммаку. От серебра на сей раз отказались, вынь да положь им двести
молодых мужчин.

Покуда отцы города думу думали, списки ворошили, рвали друг у друга
бороды, разбираясь, кто и сколько задолжал казне и с кого, следовательно,
надлежит снять большее количество молодых рабов, ордынцы решили вопрос
по-своему. Не стали дожидаться. Прошлись по улице, захватили столько
человек, сколько им требовалось, и, связав веревкой, угнали в степи.

Таким образом угодили в рабство несколько благороднорожденных. Потом
в Орду ездили родители знатных юношей, валялись у грязных сапог
косоглазого владыки, молили отпустить сынков, деньги трясущимися руками
совали. Ордынцы на деньги и не поглядели. Владыка же сказал отцам
сиппарским, над горем их посмеявшись: "Всего вашего серебра не хватит,
чтобы заставить нас в сиппарском полоне копаться, искать для вас сыновей.
Все вы на одно лицо, и противное это лицо". И ушли ни с чем отцы
сиппарские.

Но это было давно, года через два после того, как глаз Шамаша впервые
упал на Хаммаку.

Что же увидел глаз Шамаша в день нынешний, 11 арахсамну 36-го года?

Увидел он пиршественные столы, загромоздившие столовую покойной
госпожи Китинну. Не хватило одного стола рассадить всех гостей Хаммаку.
Пришлось нести еще два. Один взяли из кухни, другой у соседей заняли.
Заодно и самих соседей в гости зазвали. Аткаль постарался. Юлой вертелся,
у всех на виду, у всех на слуху: как можно без Аткаля?

Никак не можно.

Противно Шамашу.

Да и кому бы понравилось: стол весь в объедках, в винных лужах, морды
у гостей пьяные, распухшие, речи ведутся бессвязные.

Но вот поднял голову и вскричал Хаммаку, вспомнив неожиданно о брате
своем названном:

- Где Аткаль? Хочу видеть Аткаля!

Тотчас услышал его Аткаль, подбежал, мокрый рот растянул в счастливой
улыбке - дурачок дурачком с тех пор, как об асфальт стукнулся.

- Раб! - обратился к нему Хаммаку. И глубоко задумался.

Аткаль ждал с терпением. И любовь светилась во взгляде его темных,
слезливых от выпитой водки глаз.

И исторг Хаммаку такой приказ:

- Свечек желаю именинных числом двадцать семь!

Аткаль искренне огорчился:

- Да где ж я их возьму?

- Не знаю, - немилостиво произнес Хаммаку. - Ищи где хочешь, но чтобы
через пять минут были.

И ушел с пиршества озадаченный Аткаль - свечи именинные господину
своему искать. Где бродил и долго ли отсутствовал - того не понял никто,
включая и самого Аткаля, ибо все были чудовищно пьяны. Но свечки числом
ровно двадцать семь добыл. На вопрос, откуда добро (не похитил ли, а то
отвечай потом за дурака), только улыбался улыбочкой своей, таинственной и
глупой.

И Хаммаку рукой махнул: и впрямь, не все ли равно. Главное - вот они,
свечечки. А то какой день рождения без именинных огней? Мама - та всегда
пирог большой заказывала в пекарне. И приносили пирог маленькому Хаммаку -
огромный, как тележное колесо...

Не стало мамы, и наперекосяк все пошло. Вот и пирога нет, не
побеспокоился никто.

Повелел Хаммаку рабу своему стать на колени. Аткаль приказу
подчинился, на колени стал, лицо к брату названному поднял, улыбнулся.
Чуял, задумал что-то Хаммаку. Какую-то знатную шалость.

- Голову ровно держи! - прикрикнул на него Хаммаку.

И начал привязывать свечки к волосам Аткаля - одну за другой.
Тщательно привязывал - не хотел раба своего подпалить. Да и в доме пожар
совершенно лишнее дело.

Привязывал и приговаривал: "Подарок ты мой ко дню рождения..."

Потом зажигалку вынул из кармана.

Гости, смекнув, в чем забава, смеяться начали. И Аткаль смеялся, хотя
горячий воск стекал ему на голову, больно обжигал. Хорошую шутку отмочил
Хаммаку, с фантазией человек. Далеко пойдет, если не прирежут его по
пьяной лавочке.

Только когда свечи почти до самых волос аткалевых догорели,
соблаговолил господин Хаммаку - дунул. С третьего раза все загасил под
общий хохот и гром аплодисментов. Пнул Аткаля ногой - иди, не нужен
больше.

Поднялся Аткаль и вышел на улицу. Волосы слиплись от воска, на левом
виске обгорели немного, лицо в потеках сажи, хмель из головы выветрился.
Шел и давился слезами, а отчего так ломило в груди, и сам понять не мог.

Но всему приходит конец, и хорошему - скорее, чем плохому.
Закончилось материнское приданое. Все пропил Хаммаку на радостях, что нет
за ним больше глаза. Уплыли за полцены в жадные руки торговцев платья,
выкрашенные синей и пурпурной краской, драгоценности, особенно же -
диадема с зелеными камнями в трех зубцах. Даже кое-какую мебель продали.

Вокруг Хаммаку уже торговцы недвижимостью виться начали. Отпихивали
друг друга, вели с молодым хозяином липкие, многозначительные разговоры. И
впрямь, дошло уже до того, что начал прикидывать Хаммаку, не заложить ли
ему дом свой.

А потом неожиданно одумался. На удивление всем встряхнулся. И в
пропасть, для него заботливо приготовленную, так и не шагнул.

Друзьям Хаммаку это, понятное дело, не понравилось.

До того даже дошло, что то один, то другой тащил Аткаля в кабак,
угощал там за свой счет, а после жадно выспрашивал у него, пьяненького:
"Что это с молодым господином приключилось?"

Аткаль даровую выпивку принимал с охотой и, по обыкновению своему,
еще дружков приводил - пусть и тем перепадет немного радости. Приятели
Аткаля сплошь были дрянь и голодранцы, но дом Хаммаку стоил того - терпели
стервятники и Аткаля, и дружков его.

Однако только то и сумели из раба вытянуть, что ударился он головой
об асфальт, что господин Хаммаку далеко пойдет, поскольку фантазия у него
богатейшая, и что, возможно, откроет господин Хаммаку свое дело.

"Да какое дело-то?" - допытывались у Аткаля. Тот не отвечал,
поскольку и сам ничего не знал. Только так, догадывался.

Но так или иначе, а в деньгах Хаммаку нужду испытывал. И долго бы
ломать ему голову, к раздумьям не слишком привычную, если бы не счастливый
случай.

В начале зимы прибыл в Сиппар приказчик вавилонского банкира. Звали
приказчика Рихети.

Случай свел его с Хаммаку у торговых ворот, где приказчик привязал
своего осла, поручив пареньку из лавочки за небольшую плату стеречь
животину и ее поклажу. Сам же отправился по своим делам, устроив ослика,