другу в любви, а потом оба краснели под хозяйскими откровенными словами.
обжитого человеческого места. Тетя Саша только улыбалась, наблюдая
удивленное лицо гостьи. Как быстро и смело хозяйка обжилась в утробе
чужого незнакомого города.
просто объяснила хозяйка.
сочувственно качала головой, когда Соня рассказала свою историю, а узнав,
что Евгений до сих пор томится в том самом прежнем месте и наверное еще
толком ни о чем не подозревает, заохала и пустила скупую торговую слезу.
За поздним временем поставили чай, кое-как без аппетита поужинали и решили
не путаться с электричкой, а ночевать здесь вместе.
думала, куда жизнь повернется. - Хозяйка поудобнее устроилась на подушках,
ей не спалось. - Ты думаешь, я каменная, живу как ни в чем не бывало? Да я
вот даже в церковь ходить стала. Зайду, стану и гляжу в иконостасы,
говорить чего - не знаю, а только повторяю: Господи, спаси от нечистой
силы.
наука и научный прогресс способствуют росту религиозности и оккультизма.
Мол, чем сложнее наука, тем меньше народу понимает ее абстрактный язык, и
следовательно, воплощение научных достижений в жизнь, в технику, в металл
увеличивает число непонятных, то есть чудесных явлений природы. Она тогда
не поверила ему, а сейчас призадумалась.
то, что на Северной было, но и воруют соответственно, и тут же охнула,
вспомнив о земляках, мол, никого не осталось из всего провинциального
населения, только один алкаш с подбитым глазом встретился, узнал ее и
теперь часто клянчит денег. Но и как она откажет, ведь он хоть и опущенный
человек, а все-таки немножко как бы родной. Потом опять начала жаловаться
на торговлю, на приезжих, что, мол, дикий народ, тянут все из города и
только культурную жизнь портят своим невоспитанным нравом. Соня еле
слушала ее, стараясь не столько вникать в смысл, сколько ловить интонации
тети Сашиного голоса. По ним Соня сразу вспоминала, что хозяйка тоже знала
Евгения, говорила с ним, и следовательно, и на ней есть его отпечаток. Но
вдруг что-то неприятное, еще не дошедшее целиком до ее сознания, поразило
и заставило напрячь внимание.
жить, ей бы подошло, очень как подошло. Она, как птичка бедненькая в
клетке за твоим отцом была, снаружи все чин чином, песенки пела, с рук
водичку пила, а внутри - ой-й, что внутри. Ведь она, Соня, не любила отца
твоего.
отец, опять чужие люди пригрели ее, неустроенную и одинокую. Может быть,
это он для мамы старался, вот ведь и город какой придумал. Да нет, здесь
Ученик явно, папа не смог бы, он даже и простое электричество в доме не
умел исправить...
бедняжку, дурачеством своим блаженным, она ведь на людях стыдилась его. Я
же видела. И еще хуже ревновал, да не от сердца, не больной душой, а нудно
как-то, с расчетом, все проверял, прикидывал, где да с кем, что та
комиссия из торга, тьфу...
расчетливым - нет, никогда, она своим умным сердцем чувствовала, что этого
не может быть. Но тут вспомнила его искаженное гневом лицо и странную
громкую реакцию на ее поход к постояльцу тети Саши.
крылом перламутровым, - тетя Саша продолжала, не представляя особых
аргументов, и только покрепче сжимала сонину ладонь, - уже ножки упругие
почти оторвала, и на тебе, выследил, накинул сеть, опутал цепями, а она,
добрая душа, еще и переживала, как же я так могу обмануть такого хорошего
человека. А чего обмануть? Разве ж дело в обмане, дело в любви, не может
соколица с воробьем жить! И как же ей было не мучиться, если сокол ясный
уже прилетел в зеленую дубраву, запел свои сладкие песни. Красивый,
статный, денег куры не клюют, в столицу зовет, все добро свое предлагает,
будь моей царицей - предлагает. Ах, какой мужик, какой мужик ладный, сизое
перо. Бывало, придет, шампанское на стол поставит, фруктов диковинных,
апельсин разложит, сядет, ждет, глаза горят как угли. Скорей, скорей,
королева, приди. Он так и называл ее: моя королева, царица моей жизни...
чужому счастью. - У меня они встречались, в той самой комнатке, где и вы с
Евгением шуры-муры крутили. Да, да, был, наезжал, ручки целовал, - с
особым удовольствием настаивала хозяйка. - И меня не забывал, всегда
какую-нибудь дорогую вещь подарит, деньги даже предлагал, ну, как, мол, за
койкоместо, а я отказывалась, потому что очень они любили друг дружку. -
Тетя Саша замолчала, и теперь Соня уже не могла отступиться от незнакомой
информации.
чаще. Приедет, зайдет с вокзала в магазин, я ему ключик заветный, и ей
сигнал особый тут же посылаю...
отведена, и то не каждой. - Тетя Саша вздохнула. - Придет, кулачки сожмет,
а сама аж дрожит от радости, на меня не глядит, к нему, к нему быстрей,
подышать свежим столичным воздухом. Вот тут истинная красота и
раскрывается, будто алая розочка на кровяном соку, не идет, а летит
соколицей. И где она его нашла, не знаю, видно, раньше еще в златоглавой
встретились. Не знаю, не говорила.
жаль отца. Страшная это вещь - нелюбовь родителей, нелюбовь, от которой в
детстве ее уберегли, а теперь вот решили вернуть. Но тут не только это,
еще что-то, какая-то неприятная черточка, или нет, не черточка, запятая,
как будто продолжение следует, подступает, дергает за платье костлявыми
ручонками.
И зачем она его жалела? Не хотела, чтобы он узнал, не вынесет он,
говорила. Как же, не вынесет, жил себе припеваючи, денежки зарабатывал
космическими лекциями, а потом еще в конце концов нашу родненькую сторонку
космическим аппаратом покорежил, супостат. Все хотел доказать, придурок...
постой, куда пойдешь, ночь ведь, тьма кромешная.
неба спустится, обратно каменный город перевернется, и народится снова
наша бедная, заморенная Застава? Садись, хоть посиди до электрички. Я уж
тоже устала... Я ведь говорю, а сама и не верю уже, что все это было. Все
как корова языком слизала, только государственный дом с музеем и остался.
- Соня присела на стул. - Всем нам теперь одна дорога, в дурдом, потому
как никому не скажешь, никто не поверит. - Хозяйка помолчала и опять
принялась вспоминать. - Я его застукала в коридоре, стоит в темноте,
скукожился и прислушивается, как они там, голубки, шепочут. Меня увидел,
глаза белые, как сахарный песок, только вскрикнул и бежать, бежать. Я его
светом напугала, слышь, думаю, кто это забрался ко мне в дом, воришка
какой, что ли. Свет включила, а там сам наш учитель. Только вскрикнул
точно баба, зажал рот рукой и бежать...
соколицу с пути свернул. Соколица, она должна летать по воздуху, а не в
пустом космосе, сейчас летать, а не в далеком времени. А потом я ей все
рассказала, чтоб он, не дай бог, внезапно ее чем не огорошил. А она мне
сказала: "Не жить больше мне. Пока он не знал, еще куда ни шло, ведь он
любит меня, а я...". Кто любит, кого любит, все у нее перевернулось. Так
знаешь, чего он сделал? А ничего, ничего, как будто и не был он у меня в
коридорчике, ни слова не сказал ей, в глаза ей молча смотрел. И она-то
сокола побоку, говорит мне, не любовь то была, а увлечение, страсть к
тайне, так и сказала, теперь ничего не осталось. И то правда, стаяла Елена
Андреевна быстро, за две недели. А может, и отравилась... - Хозяйка
остановилась, чуть раздумывая, и все ж таки сказала: - А может быть, он ее
и отравил?
грязно-желтым лабиринтам. Мелькали глухие стены, колодцы, лестничные
переплеты, черные замызганные окна. То здесь, то там попадались мусорные
ящики цвета красной ржавчины, следы людского помета, сонные, еле раскрытые
глаза дворников. Кое-как она вырвалась на простор. Наконец вывороченные
внутренности города исчезли и она, не оглядываясь на строгие классические
фасады, поспешила вдоль чугунной ограды, вдоль серого, припорошенного
пылью, заснеженного русла Мойки, дальше, дальше от этих страшных
несправедливых слов.
Лукьяненко Сергей
Березин Федор
Контровский Владимир
Шилова Юлия
Глуховский Дмитрий
Суворов Виктор