очень многое, пока Хромой выбирал оружие, пока он рылся в шкурах,
выискивая свою любимую, которую всегда брал на долгую охоту. А снаружи уже
топтался Безносый, задевал стену древком копья, нетерпеливо сопел. И Кошка
говорила, говорила, тыкая пальцем в углы Хижины:
Там резал, и вот там тоже резал. Потом раздвинул жерди. Полез в Хижину к
нам. Ты его ударил. А кто он, который лез убивать? Щенок?
нос постоянно шевелился от любопытства, умудряясь везде и всюду вынюхивать
для своей хозяйки интересное. И скрыть от нее что-нибудь было невозможно.
Вот и сейчас тоже. Ведь Кошка все утро просидела в Хижине, не выходила. Но
знает все, что говорили возле Святилища. Знает не хуже Хромого, который
там был. Как смогла? Сама не знает - как. Но смогла.
Безносый видел: Щенок плыл, а тот, который лез, он ведь упал в воду. И еще
потому, что Безносый видел: Щенок держался за голову, стонал. А Хромой
ведь бил его в голову - того, который лез...
Злился, бурчал, что Щенок сдох бы от страха, приди ему в голову напасть на
него, Хромого; но Кошка не соглашалась: Щенок с Ножом Странного - это
совсем другое, чем просто Щенок. Кто мог захотеть, чтоб Хромой молчал о
том, что сделал для Щенка? Щенок, кто еще! А лучше прочих молчат мертвые.
Они ведь очень долго молчат - всегда.
сказала вдруг:
смотрел беспомощно, как Кошка торопливо наматывает на себя шкуру за
шкурой, заталкивает в мешок недовольно сопящую Прорвочку...
выходу. Хромой поймал ее за плечи, развернул лицом к ложу, легонько
наподдал пониже Прорвочки. Кошка топнула на него, фыркнула задиристо:
Хижине - боюсь. Опять придет убивать - кто защитит?
Щенок. Тогда зачем бояться? Ведь Хромой идет его ловить, поймает еще до
заката - это же Щенок, его не поймать трудно. Или Кошка думает, что не
Щенок лез ночью сквозь пол? Тогда зачем говорит: Щенок?
поскреб макушку. Кошка ждала. В глазах ее - жалобных, просящих - стояли
слезы. Наконец Хромой решил:
вернусь.
изломанные продиравшимся Щенком - тоже. Труднее было отыскать его следы
дальше, на равнине, и еще труднее оказалось не потерять их.
траве, петлял, несколько раз брел по руслу мелководных ручьев...
небесная голубизна, креп, наливался силой душный звенящий зной, а они все
шли и шли, и конца не было видно этой погоне. Щенок уходил вслед за
Слепящим, и приметы усталости еще не читались в его следах.
не захотел обходить, и они увидели, наконец, четкий отпечаток его ноги, и
что-то странное привиделось в этом отпечатке Хромому.
тяжело сопел, отплевывался у него за спиной. И Хромой понял. Медленно
выпрямляясь, оборачиваясь к Безносому, он тихо сказал:
волосы, взметнувшиеся над перекошенным искаженным лицом, запекшуюся свежую
ранку на лбу... А еще он успел заметить рушащуюся ему на голову дубину.
огромная пасть, сухая, шершавая. Лижет, лижет, обдирает, гложет спину,
плечи, затылок... Что это? Перестал? Он ушел, этот, огромный? Нет. Снова
все то же. Снова и без конца.
гложущей пасти, из этого алого мрака, который вокруг, который давит и
душит? Почему не хочется стряхнуть с ног то, что впилось, больно ломает
щиколотки? Не надо стряхивать: отпустило само. И что-то ударило по пяткам,
и сразу утих этот, гложущий спину. Но не ушел, притаился рядом, готов
снова схватить... Болит голова. Наверное, раскололась, наверное, разгрыз
этот, огромный. Разгрыз, выпил то, что внутри. И Хромой больше не будет
умным...
широкую, блестящую потом; и увидел затылок, там, высоко-высоко, рядом со
Слепящим... Это Безносый. Не было того, огромного, который глодал; был
Безносый, волок за ноги по каменистой земле, по жесткой траве... Теперь
приволок. Куда?
всегда прикрытом свесившимися космами лбу. Ночью приходил убивать не
Щенок. Приходил Безносый. Не сумел убить ночью - стал убивать днем. За
что? И что это ревет, гремит, отвлекает, мешает думать?
Слепящего, сверкнули налитые кровью глаза. Всмотрелись, вспыхнули страхом
и злобой, и откуда-то снизу взмыла запятнанная красным дубина, взмыла,
нависла над головой, готовая рухнуть...
они легкие и послушные, и все дотлевающие в измученном теле силы вложил в
удар - удар пятками по напрягшемуся, выпяченному животу Безносого. Тот
вскрикнул, нелепо взмахнул дубиной и вдруг исчез. Совсем исчез, будто и не
было его никогда. Только еще несколько мгновений слышен был его вой,
оборвавшийся странным звуком - и все.
когда поднял их вновь, вокруг почему-то было темно, и холодные скорбные
звезды нависали над лицом, как нависала раньше дубина Безносого. Они были
белыми-белыми, эти звезды, они были огромными и тяжелыми - вот-вот
сорвутся, упадут, размозжат, раздавят... Хромой застонал, забарахтался:
перевернуться, спрятать лицо, не видеть... Он перекатился на бок, потом
лег на живот, утопил лицо в холодной росной траве. И долго лежал, не
двигаясь, силясь понять, почему вокруг все не так, как было. Ушел знойный
день, и Слепящего нет на небе. Но что-то осталось. Этот странный звук, не
то - рев, не то - гул. Он был, и он есть. И боль. Тупая ноющая боль в
голове - она не ушла, осталась. И слабость осталась тоже. А потом боль в
голове сделалась нестерпимой, и пришлось вынуть мокрое лицо из травы,
снова открыть глаза. И совсем-совсем близко оказались два огромных
мерцающих глаза, черный шевелящийся нос, весь в темных пятнах, и широкий
язык, слизывающий их, эти пятна...
ярость - не страх, не желание жить, а именно ярость обрушилась вдруг на
Хромого, захлестнула цепенеющий разум жаждой убийства. Он дернулся с
сиплым взревом, впился зубами в морду трупоеда, в его мягкий и скользкий
нос. И трупоед завизжал жалко и жалобно, шарахнулся в ужасе, оставив кусок
кровоточащего мяса в зубах Хромого. И вдруг исчез. Исчез внезапно и
странно. Как Безносый. И его раздирающий уши визг окончился тем же
непонятным звуком, что и вопль Безносого.
которого хочется изорвать в клочья, кровавой грязью размазать по траве -
убежал. Догнать! Вкус крови на губах оживил притаившиеся в теле остатки
силы, и Хромой пополз, вонзая скрюченные пальцы в густые травы, не думая и
не видя, куда он ползет. И вдруг почувствовал, что трава и земля, по
которым он полз, ползут вместе с ним - все быстрее и быстрее, и надоевший
уже, прилипчивый, как грязь, рев вдруг окреп и лавиной рванулся в уши.
жив? И если жив, то почему?
обволакивало тело пронизывающим холодом - раз за разом, волна за волной, и
в такт этим волнам накатывался и спадал негромкий шелестящий звук. И был
еще один звук - ровный и неизменный, властный тяжелый гул. А больше не
было ничего. Можно было разлепить ноющие веки, увидеть то, что вокруг, но
страшно, страшно смотреть, узнавать, пока не понятно то, главное...
стремительный, злобный поток подхватывает, швыряет в непроглядную черноту,
на осклизлые валуны, и мозжащие удары о них все сильней, все чаще...
удары в груди. Слабый, едва ощутимый стук, неровный и частый. Или его нет,
или это тоже воспоминания? Ведь он очень похож на что-то, этот стук... На
что? И потребность осознать, отделить то, что есть, от того, что было
когда-то, но не может существовать теперь, совершила не нужное,
нежелаемое: безвольно разомкнулись воспаленные веки, и в глаза тяжело
Суворов Виктор
Посняков Андрей
Соломатина Татьяна
Курылев Олег
Юрьев Сергей
Сертаков Виталий