Чтение 20–й страницы книги ~Облака~

* * *

Катю выписали из больницы в один из последних августовских дней.

О - как же давно ждала она этого дня! Как много раз, прохаживаясь по
дорожкам, пышного больничного парка, смотрела она на стену. А в глазах было
спокойствие - спокойное, похожее на речной поток стремление, выйти на
свободу.

Она бы давно бежала, если бы не родные, любимые ей люди - одно понимание
того, что таким побегом доставит им новые волнения, останавливало ее...

И вот этот день наступил! Дома устроили праздник, где во главе стола
сидела Катя, и все заботились о ней, дарили подарки, старались рассмешить.

И Катя благодарила, Катя улыбалась, но улыбалась из вежливости. Потом, по
просьбе гостей, села она за рояль, наполнила гостиную музыкальными волнами,
среди которых с особым чувством прозвучало "К Элизе"...

Взгляд ее очей часто затуманивался, и многие отметили, что прибывает она
в задумчивости, а самые проницательные сказали бы, что она - влюблена.

Да, Катя была влюблена. Влюблена в того, безымянного для нее юношу,
которого лишь мгновенье видела.

Девушка от природы спокойная - и любовь ее была спокойна. Без пламени,
без жара день ото дня, несла она в себе это чувство...

В дневнике ее были такие строки:

"...Пыталась отвести его из своего сердца. Нет - поняла, что, если
отведу, то буду не искренна со своей совестью. Если одно мгновенье вдохнуло
в меня любовь на столькие месяцы, то не это ли любовь, не это ли небесное
предначертанье? Ведь бывает так, что общаешься с хорошим человеком и день, и
месяц, и год, и ничего, кроме чувств дружеских к нему не испытываешь -
значит, с таким человеком и суждено остаться друзьями. А тут - от одного
только мгновенья - на целые месяцы, а в дальнейшем, может, и на годы так
ясно я Его помню. И он останется в моем сердце. Верю, что судьбе будет
угодно свести нас еще раз..."

И вот в последний день лета, Катя подошла к памятной скамейке, уселась
так же, как и тогда, смотрела на фонтан, и не заметила, как теплые слезы
покатились по щекам ее...

Лицо ее - по прежнему светлое, по прежнему теплое, нежное... Вот только
печаль разлилась в сферах очей ее, и, выплескиваясь оттуда покойными
осенними волнами, придавало и всему лику ее, вид возвышенный - подобный,
наполненный внутренними грезами, созерцанием небесного лик можно было
встретить разве что на иконах...

Да - еще остались несколько маленьких, искусно зашитых шрамов под правым
глазом. И ходила она заметно прихрамывая - ведь раздробленная некогда
коленная чашечка, хоть и срослась, никогда уже не станет прежней - и врачи
ей категорически запретили бегать.

Вот он - столь памятный тополиный дворик. За лето листва на этих древах
отяжелела, погустела и, кой-где, пробивалась уже солнце-златистыми или же
бардово-рассветными вкрапленьями. Собираясь в дорогу, кружили в синеватом,
спокойном небе дворовые птицы, а старушки, так же, как и за несколько до
того, сидели на своей лавочке под тополями, да кумекали, повторяя без конца
о последних происшествиях, показавшихся бы постороннему человеку ничтожными,
для них же - преисполненными особой значимости - ведь происшествия эти, так
или иначе, были связаны с их двором.

Катя поспешила пройти в подъезд, поднялась по лестнице - чердачный люк
оказался запертым цепью, но девушка была настроена самым решительным
образом. На одной из лестничных площадок нашла она железную скобу, вернулась
к люку - поддела скобу под цепь - дернула - цепь, выдрав часть прогнившего
люка, вылетела, змеей закачалась в воздухе.

Катя прошлась по чердаку: сухая трава на полу - ее, видно, ворошила
милиция, но она вновь улеглась спокойно и благоуханно. По прежнему ниспадали
колонны солнечного света, так же кружили в них пылинки. Также сидели,
грелись в траве голуби. При приближении Кати, они поворачивали к ней свои
головки, разглядывали эту девушку со спокойным лицом, негромко ворковали да
возвращались к своим голубиным думам.

- Петя. Машенька. - позвала Катя и, хоть голос ее был негромок, его можно
было бы услышать в любой части чердака.

Она звала их, хоть даже и не надеялась, что они выйдут. Звала, хоть и
готова уже была провести сколь понадобиться долгое время в их поисках -
обойти все чердаки, все подвалы в районе - часы и часы потратить на поиски в
трущобах, лишь бы только найти их.

Но они были на чердаке! Раздался звонкий смешок и вот уже бежит,
распахнувши свои объятия, смеется Машенька. Девочка больше прежнего
исхудала, платьице на ней совсем износилось - однако искусно было заштопано,
недаром Петя говорил про свою сестричку, что она, несмотря на возраст,
мастерски владеет иглою.

Девочка зазвенела смехом - Катя наклонилась к ней, и вот они обнялись.

Машенька счастливо заплакала:

- Катя. Катенька. Вернулась. А мы тебя так ждали!

Подошел Петя, он, видно, старался скрыть свои эмоции, однако, ему это
плохо удавалось. Он смущенно улыбался и, наконец, тоже подошел, встал на
колени, взял Катину руку и поцеловал ее. На глаза его выступили слезы, и он
негромко, но с чувством, молвил:

- Катя, нам известно все, что вы ради нас пережили. Как бы мы хотели
отблагодарить вас, да, ведь, нет такой благодарности! И слов таких нету!
Позвольте только еще раз руку вашу поцеловать. - и он взял Катину руку,
осторожно, как святыню поцеловал ее.

Девушка вздрогнула, когда несколько теплых слезинок прокатились по ее
пальцам. Она смутилась и почувствовала, что тоже плачет.

- Как же я рада, что вас нашла. Но, Петя, Машенька - ладно, не стоит
благодарностей, расскажите лучше, как вы все это время жили. Я то и не ждала
вас на этом чердаке найти...

Петя, с обожанием вглядываясь в лицо ее, вот, что поведал:

- В тот день, мы убежали далеко-далеко, на самые городские окраины. Там
провели мы несколько дней, ну а потом вернулись сюда. Знаете ли: на этих
городских окраинах, все так холодно, неприютно - везде там сталь и бетон. А
в этом старом доме, особенно на чердаке, живая душа, тепло есть. Вот мы и
вернулись. И с тех пор вот как живем: днем тут сидим, ну а ночью, в поздний
час, когда все уже спят мы потихонечку выходим... Тут после милиции, все
люки закрыты были, но мы один вскрыли...

- Теперь я еще один сорвала.

- Придется пристраивать цепь так, будто ее никто не трогал. Здесь жильцы
такие - увидят, что цепь сорвана - сразу донесут... Так вот, Катя - только
ночью мы выходим. Идем по подворотням, сторонясь больших улиц и даже
случайных прохожих. Доходим мы до свалок и ищем там еду. Большая часть еды -
непригодная, сгнившая, но, порой, находим и почти свежую, ей и питаемся...
Вы так испугались, Катя, побледнели, но знайте, что для нас такая еда вполне
пригодна... Другого нам не хватает. Вы ведь отдали тогда рюкзачок - а в нем
книги. Там и сказки были, и стихи, и даже два романа. Так знайте, что все
эти книги я прочитал - читал вслух, Маше. А сказки даже по несколько раз
были прочитаны. Катя, нам не хватает книжек. Я знаю, что есть очень-очень
много хороших книжек, к сожалению на свалке ничего, кроме старых журналов,
да газет не найдешь. Так вот - можно ли у вас попросить, чтобы вы принесли
еще книг.

Катя обняла одной рукой Петю, другой - плачущую, целующую ее в щеку
Машеньку и, сама плача, не сдерживая уж своих слез, говорила:

- Я не только книги вам принесу. Я и еду вам буду носить - забудьте
теперь об помойке! Слышите: даже и не вспоминайте больше про эту мерзость.
Теперь и отныне каждый день, я возьмусь за ваше воспитание...

Да - Катя сдержала свое обещание. Впрочем - разве ж кто сомневался?

На следующий день начались институтские занятия, однако, Катя почти
забросила учебу. И с утра не на лекции она спешила, но легкая и быстрая,
никем не замеченная, проходила в подъезд, поднималась на чердак, где ее уже
ждали Петя да Машенька.

Отныне не рванье, но вполне приличная, принесенная Катей из дома одежда
была на них. На Машеньке: темно-голубое, длинное платье, да еще белые
туфельки, которыми она очень гордилась. Для Пети же была темная рубашка,
темный свитер, темные брюки и темные ботинки (он как-то сказал Кате, что
любит одежду темных тонов).

Один за другим, день за днем, на чердак были принесены стулья, несколько
полочек для книг - сами книги, числом не менее ста; маленький раскладной
столик, а также каждый день прибывала в достаточном количестве еда.

Как то Петя спросил:

- А что, у тебя дома не замечают, как пропадают книги, стулья, еды в
холодильники становиться меньше?

На это Катя совершенно честно ответила (впрочем, неправду она никогда не
стала бы говорить - а просто бы промолчала):

- Стулья, раскладной столик - то из нашего сарайчика. Эта мебель все
равно стояла без дела. Книги же - то мои любимые детские сказки - они лежат
у меня в ящиках - туда никто и не заглядывает. Что же касается еды - то, в
последнее время мама заметила, что я много еды беру с собой в институт.
Хорошо еще, что она не спросит - ей бы я, даже ради вас, не смогла бы
сказать - ей бы я всю правду рассказала...

Катя учила этих детишек грамоте, ведь выяснилось, что ни Петя, ни
Машенька совсем не умеют писать. Учениками они оказались способными - да и
аудитория, что не говори - была хороша... Клекот голубей, спокойные,
медленно поглощающие друг друга минуты, уставший от жизни шелест лиственных
облаков - даже отдаленный, кажущийся ровным гул машин - все навевало мысли
на спокойный лад, на вдохновение, на учение.

Катя оказалась учительницей доброй и талантливой.

Преданные ей Петя и Машенька самозабвенно проделывали те задания, которые
она им оставляли; и, зная, что это ей принесет радость - просили еще,
дополнительных заданий.