щели, опять на улице слякоть, опять нет ни солнца, ни звезд... господи, как
бы я хотел увидеть их! Но хватит, все - сегодня же я совершу это - хоть
одного подонка прирежу, хоть одной сволочью на земле меньше станет. Ну, а уж
со мной будь что будет, все одно - не смогу я так дальше жить, не смогу эту
ярость в себе дальше нести. Прирежу и, быть может, кому-нибудь гвозди в тело
вбивать не станут... Господи, а канонада то уже совсем близко, беспрерывно
уж орет - еще дня три и кончиться все. А Ирочка то - страшно мне в ее глаза
смотреть. Вон она уже проснулась и смотрит на меня, молчит как всегда, а
глаза то темные, бездонные - а ведь все она понимает, все чувствует...
церковь разрушенную и там у ликов древних встань на колени и душою помолись
усердно... Там ты лекарство и найдешь.
да и рот у нее не открывался, да вон она и спит... так я же видел ее с
открытыми глазами... глаза то ангела были... неужто привиделось только -
нет, все ясно видел... В церковь... нет, что за глупость - только время
терять, это ведь сказки все про бога то; мне уж раз ночью под звездами
привиделось такое, теперь жалею - тогда надо было этой "жерди" глотку
перерезать... Да если бы был бог, разве он допустил бы такое, да ему стоило
бы только пальцем махнуть и всего этого безумия не стало бы... А что же я
так часто поминаю его... Нет - все бред. Сегодня же я совершу это...
Непременно хоть одной твари глотку перережу, докажу всем, что все еще боец
я!"
войны, болезненно стонущих машин и танков. Где-то совсем уже близко за
городом ухало, часто сотрясали землю громкие разрывы... Он сжимал в кармане
тот самый, отброшенный им в далекую звездную ночь ножик. Как казалось ему -
с той памятной ночи небесная глубина все время была скрыта холодной грязной
занавесью и если занавесь эта и прорывалась где-то, так совсем ненадолго и у
самого горизонта.
мог больше вырваться он из маленького, клубящегося в кровавой пыли мирка...
железные изукрашенные погнутыми крестами стены которого двигались в зыбком,
леденящем кожу мареве, отплывали назад. И между этих стен шевелились,
заходясь часто руганью раздраженные безликие существа и Иван без конца
твердил про себя:
силой они бегут поджав хвосты. Испуганы теперь, следы свои заметают,
пытаются скрыть сотворенное; да не скрыть теперь - нет! Ведь среди этих
раздраженных, думающих о том как бы только поскорей ноги унести есть ведь и
те, кто прибивали тогда солдата к забору! И те кто другого штыками кололи и
женщину и младенца..."
части солдата. Он, как и Иван, вжав голову в плечи брел по обочине дороги.
По его неровной походке видно было, что он очень устал, шел издалека и, быть
может, был ранен, но из-за грязи этого точно было не понять.
и прирежу. Точно это он был тогда во дворе - помню, как он смеялся, когда
гвоздь нашему солдату в руку вбивал! - так с гневом, голосом совершенно
безумным выкрикивал он и плотная слюна стекала из его рта. И он
действительно убедил себя что этот безликий, уставший солдат был тогда во
дворе больницы - он хотел себя убедить, представить этого солдата полным
злодеем - чтобы вымести на нем всю накопившуюся за адские месяцы ярость.
схватил его за плечо.
Ивана - совсем еще мальчишка, усы только пробиваются над верхней, припухлой
губой, худющий, бледный, с огромными синяками под глазами.
то все понимают! - он достал из кармана несколько дней назад "взятую" у
"карапуза" маленькую бутыль с водкой. При этом совершенно не понимая, что он
делает из другого кармана он выхватил и нож.
дороги, напоить там этой водкой и затем совершить задуманное. Но даже ночью
в наполненном тишиной сарае (отступая немцы перерезали всю живность), когда
он обдумывал этот свой незамысловатый план, мысли его летели беспорядочно,
срывались панически из стороны в стороны, дрожали, как и зыбкий осенний
воздух. Теперь же он совершенно не понимал, что делает; словно бы в его тело
вселился демон, он уже не мог остановиться...
оглушительно дребезжащей, горой живого железа, которая двигалась с ними
рядом.
маленьком мирке, в котором передвигал он ногами и, как казалось ему, стоял
на месте - почувствовал, как острая боль ворвалась в его живот - именно туда
нанес Иван первый удар. И он не закричал, чем непременно привлек бы
внимание, а отшатнулся от этой боли назад. Его сознание уже было замутнено и
ему чудилось, что там позади стоит мягкая кровать, на которой он сможет
спать долго, долго... мягкая, со взбитыми подушками кровать...
так и незамеченный никем рухнул в него. Иван скатился следом.
нестерпимой болью, и рычащий от ярости Иван. Истекающий кровью солдат по
прежнему не издавал ни звука - он забыл, что у него есть рот, ибо слишком
долго он прибывал в одиночестве... Иван неудачно упал на дно оврага, он
вывихнул руки и выронил нож и теперь сжимал со всей силы дрожащие руки на
шее солдата. Тот же, вырываясь, раздирал его лицо давно не стриженными
ногтями, все норовил выцарапать Ивану глаза.
несколько мгновений задрожало в морозном воздухе эхо ближнего взрыва. Это
где-то под самым Цветаевым бомбили отступающих с самолетов...
барахтались в этой вязкой жижи и со стороны (если бы кто-нибудь мог их
видеть со стороны), не различить было где Иван, а где солдат.
все более уродливым, и оттого ярость в нем, пульсируя, восходила до
немыслимых пределов.
пока шея не затрещала и не размялась как пластилин под его пальцами. Тогда
изо рта этого безымянного солдата сильным потоком хлынула кровь, и,
смешавшись с грязью, превратило это юношеское лицо в нечто подобное тем
кускам изуродованной плоти, которые видел Иван во дворе тюрьмы.
дрожащего, истекающего кровью куска грязи, развалился в ледяной жиже, на дне
оврага. Только его голова, впечатавшаяся в мерзлую стенку возвышалась над
жижей.
только сильнее теперь мука тебе, убийца! Теперь я пал еще ниже, господи, да
есть ли конец этому падению...
совсем не слушались его, не гнулись, а, казалось, ломались с костным треском
при каждом движенье... Он не мог сделать то, что он хотел сделать -
расстегнуть пуговицу на погруженном в жижу кармане мертвого, но он ДОЛЖЕН
был это сделать, а иначе, от нестерпимой душевной боли, он бы стал рвать
зубами самого себя. И он, чувствуя как ледяной холод постепенно пронизывает
его тысячами тоненьких ветвистых игл, вновь и вновь пытался расстегнуть
карман; вцепился потом в него зубами, оторвал пуговицу и тогда, достал то,
что там было... Он был уверен, что найдет там это и он не ошибся...
держа в белых, промерзших руках, грязную промокшую фотокарточку...
а скорее и то и другое вместе, но мир для него стал совсем тусклым и
мертвым. От земли его голове передавалась дрожь, но грохот железа слышался
теперь размытым и невнятным, долетающим издалека.
задушенного Иваном парня... Фотография давно уже разъехалась и шлепнулась с
мягким хлопком в жижу, но Иван все еще видел ее и держал, в своем
воображение перед глазами. Девушка задвигалась, налилась цветами, чему Иван
совсем не удивился; по щеке ее покатилась слеза, а за спиной зажил,
задвигался огромный, просторный и светлый мир.
катились полные боли слезы.
по-прежнему чувствовал боль, но в тоже время ему было и легко, ничто не
давило его, в голове было ясно; а тела словно бы и не было - в любое
мгновенье мог он взмыть к небу.
барышня и чуть повернула голову в сторону колосящихся у самого далекого
горизонта полей. Засмеялись дети: маленькие девочки и мальчики одетые в
красивые летние одежды. Они играли у озерной глади и на полных густых теней
парковых дорожках.
остался, на место же его пришел... нет, не хочу вспоминать.
Русанов Владислав
Никитин Юрий
Лукьяненко Сергей
Ильин Андрей
Посняков Андрей
Сертаков Виталий