Чтение 13–й страницы книги ~Падаль~

огромный, в десятки раз больший чем самые высокие деревья танк стал
надвигаться на них.

- Стой на месте, - повелела молодая барышня, - тебе от него не убежать
сейчас - он стал частью самого тебя. Стой и жди.

Так и стоял он перед ней на коленях, а разрезающий своей башней небо танк
стремительно надвигался на них, поглощая под своими гусеницами горизонт.
Ломал он деревья, дома, выплескивал из берегов реки; трещала от его
неимоверной тяжести матушка земля, покрывалась трещинами и из них
поднимался, заслоняя собой простор, кровавый туман.

Вот танк уже над ними; трещат деревья, гибнут под его гусеницами дети...
Иван на коленях прополз ближе к барышне обнял ее ступни, покрыл их поцелуями
и своими слезами.

Свет дня померк, черная тень нахлынула на них, наполнив все рвущимися
детскими криками и хрустом дробящихся костей...

Когда Иван поднял голову, то увидел, что лежит у подножия золотящегося в
небесной дымке трона на котором восседала... барышня? Она ли? Лик то ее, но
эта дева... - она была соткана из облаков, из света звезд, из всего самого
прекрасного, что доводилось видеть Ивану. От тонких черт лица ее веяло
внутренней силой и наполненном скорбью и вечной думой спокойствием. По обе
стороны от нее, на маленьких золотых стульчиках сидели дети - среди них Иван
увидел и свою Иру, а рядом с ней другую девочку - ту самую в белом платье к
которому не приставала никакая пыль, у ее ног свернулся калачиком в сладкой
дреме большой пес. Эти две девочки живо, но не громко переговаривались о
чем-то меж собой, но когда заговорила дева, разговор их затих...

- Смотри же, Иван!

Гусеницы исполинского танка промелькнули, разрезая темный воздух и
обнажили темную, обагренную блеклыми отсветами взрывов долину... Это были
знакомые Ивану места - холмистая долина на которой стоял Цветаев. Но теперь
города не было, лишь унылые развалины с укором взирали разорванными
глазницами окон на царящий вокруг хаос. С низко провисшего черного купола
провисали к земле темные полосы и падали время от времени, одетые пламенем
самолеты... Вся долина до самого горизонта, на котором клубились черные
ураганы заполнена была стальным окровавленным крошевом, и среди этих
обрубков железа, шли и шли без конца перепачканные в грязи солдаты; они шли
низко опустив головы и бросались иногда друг на друга и били руками и
ногами, или же рвали крючками и вбивали в тела своих врагов гвозди. Среди
них проезжали какие-то уродливые машины, и терзали, разрывали своими
шипастыми гусеницами холмы и самих солдат. Кровавые ручейки текли в этой
цвета зажаренного гниющего мяса земле.

И вдруг к лежащему у подножия трона Ивана подбежал один из них, весь
залитый грязью и закричал:

- Что же ты, Иван?! Не узнаешь меня, я же Свирид? Ну что вспомнил?

- Свирид!

- А-а!! Ну-ну! Вспомнил таки, да - это я, Свирид! А ты ведь про меня и не
вспоминал все это время. А ведь убили меня, Иван. Убили! Кто убил не знаю -
пулю пустили и все, болтал я слишком много. Но теперь то я могу сколько
угодно болтать - никому ведь дела нет. Я ведь мертвый Иван, мертвый, и ты
Иван мертвый!

Вдруг Свирид стал таять и, обратившись в часть окружающего трон сияния,
растаял в воздухе.

Иван вновь взирал на возвышающуюся над ним, словно бы плывущую в воздухе
деву.

- Что это? - прошептал он. - Я не хочу все это видеть. Зачем все это,
скажи? Ведь мы все жили просто и счастливо, без этих надрывов. Почему же
пришло все это? Объясни мне, мудрая, какой безумец мог сотворить это, - он
кивнул на извивающуюся залитую страданиями и пустотой долину, - скажи мне
почему так стало? Ответь, почему я вижу это?! - но отвечал он себе сам, -
Это ведь все от людей исходит - это все ими создано - это ведь мир созданный
ими, так ведь? Ведь мир, который видел до этого; тот огромный солнечный мир,
с детским смехом и дивными закатами - это ведь мир, созданный богом или
природой - главное, что не человеком - это мир, который был до человека и,
быть может, будет и после него. Но ведь все это безумие создано человеком,
из его мозга исходит. Человек ведь на многое способен и на прекрасное, и,
напротив, на ужасное... Что же мне теперь делать, я уже мертв... я уже
мертв...

Она спокойно, с материнской нежностью взирала на него с высоты своего
трона, а за ее спиной, в долине, поднимались из земли и возносились
неудержимо вверх бесчисленные колосья и березы. Своими колосьями и стволами
они разрывали груди металлолома, и солдат тоже поглощали в свою плоть,
обращали их в цветы: в розы, в подсолнухи, в одуванчики, в гладиолусы.
Чистыми холодными ключами выплыло из глубин земли сияющие озеро и река
живой, плещущей рыбой дорогой улеглась между спокойных холмов.

- Это все возродиться, - печальная, похожая на прикосновение воздушной
руки, улыбка, коснулась ее губ. - Этого вам не победить - да оно и живет все
время, также как и звезды и облака, только вы часто видеть и чувствовать
этого не желаете. А если бы чувствовали и любили так легче бы вам жилось и
не было бы ада... А теперь...

В воздухе перед Иваном составился из солнечных лучей яркий человеческий
контур.

- Ты узнаешь его? Это тот человек, которого ты задушил во рву, в грязи.
Его зовут Питер. Посмотри-ка...

Золотистый контур объял его и в несколько мгновений перед глазами Ивана
пролетела вся жизнь этого человека. Светлые видения детства, бурлящая от
маленький водопадиков речушка и любимый кот; а вот и первая любовь,
заполненное цветами, выгнутое к яркому небу поле и девушка со звонким
голосом; а потом мрак и огни костров, и рвущиеся отрывистые слова, и ревущая
многотысячная толпа, частью которой он себя ощутил и орал восторженно и
безумно о владении всем миром; не вдумываясь в слова. Дороги и взрывы, холод
и голод и снег, без перерыва валящий с неба. Он бредет по ним, потеряв счет
дням, наполняясь глубокой злобой и подвывая время от времени. Долгие месяцы
мучений и страха в одну секунду вспыхнули перед Иваном... Но увидел он и
другое - был, оказывается, у Питера светлый негнущийся все это время
стебелек в душе. Вспоминал он об парке в его родном немецком городке. Как
красив был этот парк в осеннюю пору, как покойно шуршали на его длинных
дорожках листья, как приятно было посидеть на лавочке под яркой волной
осенней листвы и вдыхать в себя прохладу. Только воспоминаньями об этом
парке и о девушке, которая, по его разумению, сидела, ждала его на одной из
лавочек и придавало ему сил возвращаться, идти бессчетные километры из
чужой, холодной страны...

- Я прощаю тебя, Иван, - услышал он вдруг незнакомый, чистый и свободный
голос. - Живи с миром, найди себя покой - а я нашел свой дом.

За спиной контура открылось окно из которого дохнуло ранней осенью. За
окном видна была уходящая вдаль парковая дорожка и падающие искрящиеся в
воздухе лиственные водопады. Вдалеке на скамеечке Иван различил какой-то
контур, а еще дальше, или это ему только показалось? - яркую звездный мост
перекинувшийся в... вечность?

- И я не держу на тебя зла, Питер. И я прощаю тебя... всех вас прощаю,
иди с миром...

Окно закрылось, а рядом с Иваном пробежали дети и рядом с ними виляющая
хвостом собака, радуга засияла на небе.

С надеждой стал вглядываться Иван в лицо прекрасной девы и черты ее
задрожали плавными изгибами...

* * *

Над ним склонилась Марья, и еще рядом он чувствовал присутствие Саши и
Иры. Мяукнул где-то совсем рядом кот и золотая рыбка мягко плеснулись в
аквариуме. На улице светило яркое солнце, и его свет рассеивался по всему
дому, делая его теплым таинственным и каким-то сказочным. Было легко и
покойно. Тихо... Часы мирно тикали в соседней комнате "тик-так, тик-так". Он
не слышал тиканья часов с того самого дня, когда началась война... Значит
война кончилась!... А может и не было никакой войны, быть может был только
кошмар, долгая болезнь, от которой он теперь излечился и все вернулось назад
в светлые дни? Да, конечно же!

Он уже поверил в это, и с облегчением понимал, что все виденное им - лишь
пустые образы, ушедшие вместе с болезнью. Он даже улыбнулся искренне
вглядываясь в черты Марьи... Какое же у нее, все-таки красивое лицо:
сильное, волевое и в тоже время женственное... Но складки на лбу - Иван даже
передернулся - уродливыми широкими бугорками отметилось то месте где
проворачивалось когда-то, вгрызаясь в плоть дуло автомата. Неужто было?

- Они ушли, - просто проговорила Марья и поцеловала его в губы, потом
осторожно провела горячей рукой по лбу... тогда он заметил, что она поседела
- несколько таких почти белых прядей млечными путями протянулись средь
густой черноты.

- Они ушли, - повторила она подрагивающим, льющимся нежностью голосом. -
Сегодня последний день осени и впервые за многие дни небо очистилось. Оно
такое яркое. Прямо слепяще яркое! Весь мир словно горит солнцем изнутри,
представляешь? Это солнце тебя оживило. Ты ведь долго так пролежал Иван,
словно мертвый...

- Это ты за это время поседела?

Марья промолчала, опустила голову и еще раз поцеловала Ивана - на этот
раз в лоб.

- Как меня нашли, - слабо проговорил Иван, черпая в душе силы на ответ -
сможет ли он любить Марью так сильно, как была она этого достойна.

- Сашенька тебя нашел. Ты до ночи не возвращался, вот мы и пошли тебя
искать. Ну вот: темно уж было, а Сашенька тебя в канаве все равно увидел. Не
знаю уж как - там ведь темень кромешная. А он все равно увидел... Достали
тебя, а ты мертвый уже, промерзший насквозь, и сердце не бьется. Только я не
верила, что ты мертв. Знала я, что не мог ты умереть. Ну принесли мы тебя
домой... Уже к рассвету дело было...