кукла говорила:
на этом самом месте была эта красота...
того вой ветра перерос в оглушительные, яростные завыванья, тут же полчища
снежинок хлынули в лицо Эльги.
не могла отвернуться.
эта мрачная картина ничем не отличалась от иных, которые так часто (да почти
всегда), были перед глазами Эльги: но теперь она узнавала среди
перекореженных, перегнувшихся стволов, те стройные, солнечные деревья,
которые красовались на картине. В одном месте лес расходился, и там, во
мраке, зловеще темнело обмороженное поле - там с тяжелым гулом
перекатывались ледяные вихри, и она даже почувствовала, как трясется от их
передвижения земля. Наконец, она почувствовала, как ледяные иглы пронзают ее
сердце, и вот взмолилась, прошептала слабым голосом:
сияющая, словно живая картина - и как же хотелось верить, что все это есть
на самом деле! Даже и жизнь не жалко было отдать: лишь бы хотя бы ненадолго
оказаться на тех полях, лишь бы увидеть тот высокий небесных свод в жизни, в
созидательном движении. И она прильнула к этому полотну губами, и поцеловала
- хотелось плакать, но слез уже не было - была лишь мучительная, гнетущая
усталость. Она шептала:
это, а я... а я даже и не знаю, что это за сила... Может, с ней можно
бороться - я бы отдала все силы на борьбу, но сейчас никаких сил не
осталась...
Эльгу за руку - теперь ее ладонь казалась не деревянной, но мягкой. -
Подойдем к нашему дорогому гостю - он все знает, он все расскажет...
сидели скорбные, облаченные в темные тона гости; а с другой - красовались
щемящие сердце словно живые пейзажи. И по мере того, как они шли все дальше
и дальше, Эльге хотелось подбежать к каждому из этих полотен, проверить -
быть может, хоть одно из них настоящее, быть может - можно вырваться, навек
позабыть обо всем этом, мрачном. Но вот и окончание стола - там стояли два
высоких кресла, а между ними возносился спинкой почти к самому потолку
золотой трон. Одно из кресел пустовало, и Эльга поняла, что оно
предназначено для куклы, на втором кресле сидел облаченный в царскую мантию
старый колли, с очень печальным, совсем человеческими глазами (впрочем, у
всех зверей в этом зале были человеческие, светящиеся разумом глаза). Ну а
на золотом троне сидел... Михаил.
изумлялась, и с болью видела, как тяжко эти два часа отразились на Михаиле.
И хотя при первой встречи она не смогла разглядеть его толком, все-таки
помнила, что он был худым, изможденным, со щетиной на щеках - теперь он
производил ужасное впечатление разлагающегося трупа. На оплывшем лице
выделялись обтянутые желтой, ссохшейся кожей скулы; все лицо как бы было
вдавлено, смыто; волосы болтались безжизненными грязными тряпками, в глазах
была пронзительная, исступленная боль, и лучше даже было вовсе в эти глаза
не глядеть - казалось, отчаяние от них темным пятном расползалось в воздухе.
Подбородок Михаила, а также синие изгибы провисшей под глазами плоти
подрагивали; также подрагивали и руки, которые он нервно сжал на коленях -
одет Михаил был в какую-то немыслимо грязную, изодранную одежку, а еще от
него исходил нестерпимый перегар. Вот он увидел Эльгу, сначала вытянул к ней
дрожащую руку, затем - уронил ее, и застонал, мучительно глухо.
король-колли, и, привстав, протянул Михаилу украшенную изумрудами чашу, в
которой пузырилось и пенилось какое-то снадобье.
бы знал, что напиток отравлен (при этом, все-таки расплескал едва ли не
половину содержимого себе на колени) - выпил, скривился, и некоторое время
сидел с опущенными глазами, чувствуя себя так, как преступник посаженный на
высокое место, на всеобщее обозрение. Вот он вновь поднял взгляд на Эльгу, и
вновь потупился - видно было, как дрожат его руки. А кукла шептала тем
временем:
знает, кто он на самом деле. Быть может, великий дух леса мог бы дать ответ,
но великий дух замерз, и не в наших силах растопить холод сковавший его
сердце. Да - никто не знает, что он: но одно известно точно, он наделен
великой силой, и он может остановить великую тьму... Но - нам не на что
надеяться... Так говорят наши сердца - он один способный остановить тьму,
так ее и не остановит. Но мы еще на что-то надеемся - как и ты, когда хотела
проверить, каждое из окошек, тогда как в сердце уже знала, что видишь только
картины. Потому мы в скорби и в слабой-слабой, словно затухающий огонек
надежде... Ведь скоро ничего этого не будет - все-все заполнит темный ветер
смерти...
все-таки слышал их - и он многого не понимал; кое о чем смутно догадывался,
и одно только знал точно - он один повинен в боли всех этих существ, которых
он любил как братьев своих и сестер, он один повинен в том, что вместо
настоящих пейзажей окна украшают всего лишь картины. Иногда он пытался
обмануть себя, убеждал, что повинна некая внешняя сила, некий враждебный ему
мир, но тут же понимал, что, прояви он где-то волю, соверши даже необходимый
подвиг, и этот мир остался бы в целости. И еще он надеялся, что ему скажут,
что надо делать, чтобы искупить свою вину, чтобы исправить совершенное - и
он знал, что, несмотря на разбитость, на слабость, отдавал бы этому делу все
силы - но он знал также и то, что никто ему не скажет, что делать, так как
никто, собственно, этого и не знал - все ждали каких-то слов, или действий
от него - а он все чувствовал себя как преступник на суде, и сидел в
напряжении, даже не смея взгляда на них поднять - и еще повторял про себя:
"Простите вы меня; пожалуйста, пожалуйста - простите..." Все-таки, тот
напиток, который поднес ему король-колли подействовал - блаженное тепло
разлилось по его тело; и то, что он чувствовал теперь, не имело никакого
отношения к тому водочному помутнению, когда все тело горело, разрывалось на
части, когда в голове били, шипели, надрывались, раскаленные пары - нет,
теперь он почувствовал некоторую легкость, да и ненужное, изжигающее
напряжение почти пропало - теперь он мог размышлять более связно.
которые сидели за столом - Михаил тоже хотел подняться, но ему сделали знак
оставаться на месте, и он, конечно, послушался. Наступила тишина - никто не
шевелился; никто, казалось даже и не дышал - и в этой тишине особенно
отчетливо проступил леденящий вой ветра, и грохот буранов, которые темнели
над полем - и теперь те стены, которые казались такими надежными, виделись
уже совсем ничтожной преградой против той темной мощи, которая искорежила
весь их мир - казалось только по невнимательности, или посчитав просто
совершенно никчемным их собрание, ветрило чуть не усилил свою мощь, да и не
смел, не унес их в пустоту. И в этой страшной, воющей тишине, Михаил увидел
торжественную процессию старичков-лесовиков, впереди которых выступал
массивный, весь заросший темным мхом леший. Этот леший торжественно, на
вытянутых руках нес красочный поднос, а на подносе этом стояла неприметная,
грязная даже коробка. Король-колли тем временем говорил:
увидели ее, так почувствовали, что не имеем права ее открывать, так как она
связана с высшими, непостижимыми для нас силами. Мы так и не знаем, что в
ней, но ты, пришедший из неведомого нам, должен ее открыть...
барабанную дробь, заколотилось его сердце. Кровь ему в голову ударила, и он
все-таки не сдержался, соскочил с трона, бросилась к этому лешему, который
оказался в два раза его выше, выхватил коробку, отбежал в дальний угол,
положил на стоящий там столик, и встал, заслоняя его от молчаливого зала.
Что-то очень сокровенное было в этой коробке - он помнил, что уже прикасался
к ней когда-то, и тогда, этот мир был еще светел. Он стоял, испытывая
трепет, и в тоже время, боясь к ней прикоснуться. Зал по прежнему
безмолвствовал, и вскоре он позабыл про существование всех этих зверей, и
даже про существование Эльги. Был только он, ледяной, неумолимо подступающий
ветер, и эта шкатулка...
выпустила облачко темной пыли. В шкатулке толстой кипой лежали пожелтевшие
листки, он склонился еще и ниже, и прочитал то, что было написано на верхнем
из них:
видел сегодня в своем сне. Подробнее см. в личном дневнике.
Надеюсь, что получится:
Глуховский Дмитрий
Никитин Юрий
Корнев Павел
Майер Стефани
Прозоров Александр
Володихин Дмитрий