шевеля губами под светлыми усишками, - пятнадцать годов езжу, а
все привыкнуть не могу.
двухэтажный корпус, на небеленые бревенчатые стены
фельдшерского домика, на свою будущую резиденцию - двухэтажный,
очень чистенький дом с гробовыми загадочными окнами, протяжно
вздохнул. И тут же мутно мелькнула в голове вместо латинских
слов сладкая фраза, которую спел в ошалевших от качки мозгах
полный тенор с голубыми ляжками:
Москва, витрины... ах, прощай.
отчаянии думал я и рвал чемодан за ремни негнущимися руками, -
я... хотя в следующий раз будет уже октябрь... хоть два тулупа
надевай. А раньше чем через месяц я не поеду, не поеду в
Грачевку... Подумайте сами... ведь ночевать пришлось! Двадцать
верст сделали и оказались в могильной тьме... ночь... в
Грабиловке пришлось ночевать... учитель пустил... А сегодня
утром выехали в семь утра... И вот едешь... батюшки-с-светы...
медленнее пешехода. Одно колесо ухает в яму, другое на воздух
подымается, чемодан на ноги - бух... потом на бок, потом на
другой, потом носом вперед, потом затылком. А сверху сеет и
сеет, и стынут кости. Да разве я мог бы поверить, что в
середине серенького кислого сентября человек может мерзнуть в
поле, как в лютую зиму?! Ан, оказывается, может. И пока
умираешь медленною смертью, валишь одно и то же, одно. Справа
горбатое обглоданное поле, слева чахлый перелесок, а возле него
серые драные избы, штук пять и шесть. И кажется, что в них нет
ни одной живой души. Молчание, молчание кругом".
выпихнул его прямо на меня. Я хотел удержать его за ремень, но
рука отказалась работать, и распухший, осточертевший мой
спутник с книжками и всяким барахлом плюхнулся прямо на траву,
шарахнув меня по ногам.
претензий не предчявлял - ноги у меня были все равно хоть
выбрось их.
- Эй, кто тут? Эй! - закричал возница и захлопал руками, как петух крыльями. -
Эй, доктора привез!
прилипли к ним, хлопнула дверь, и вот я увидел, как заковылял
по траве ко мне человек в рваненьком пальтишке и сапожишках. Он
почтительно и торопливо снял картуз, подбежал на два шага ко
мне, почему-то улыбнулся стыдливо и хриплым голоском
приветствовал меня:
Уж мы вас ждем, ждем...
понес. Я захромал за ним, безуспешно пытаясь всунуть руку в
карман брюк, чтобы вынуть портмоне.
ему нужен огонь. Направляясь в мурьевскую глушь, я, помнится,
еще в Москве давал себе слово держать себя солидно. Мой юный
вид отравлял мне существование на первых шагах. Каждому
приходилось представляться:
завести, вот что". Но очки было заводить не к чему, глаза у
меня были здоровые, и ясность их еще не была омрачена житейским
опытом. Не имея возможности защищаться от всегдашних
снисходительных и ласковых улыбок при помощи очков, я старался
выработать особую, внушающую уважение, повадку. Говорить
пытался размеренно и веско, порывистые движения по возможности
сдержать, не бегать, как бегают люди в двадцать три года,
окончившие университет, а ходить. Выходило все это, как теперь,
по прошествии многих лет, понимаю, очень плохо.
нарушил. Сидел, скорчившись, сидел в одних носках, и не
где-нибудь в кабинете, а сидел в кухне и, как огнепоклонник,
вдохновенно и страстно тянулся к пылающим в плите березовым
поленьям. На левой руке у меня стояла перевернутая дном кверху
кадушка, и на ней лежали мои ботинки, рядом с ними ободранный,
голокожий петух с окровавленной шеей, рядом с петухом его
разноцветные перья грудой. Дело в том, что еще в состоянии
окоченения я успел произвести целый ряд действий, которых
потребовала сама жизнь. Востроносая Аксинья, жена Егорыча, была
утверждена мною в должности моей кухарки. Вследствие этого и
погиб под ее руками петух. Его я должен был счесть. Я со всеми
перезнакомился. Фельдшера звали Демьян Лукич, акушерок -
Пелагея Ивановна и Анна Николаевна. Я успел обойти больницу и с
совершеннейшей ясностью убедился в том, что инструментарий в
ней богатейший. При этом с тою же ясностью я вынужден был
признать (про себя, конечно), что очень многих блестящих
девственно инструментов назначение мне вовсе неизвестно. Я их
не только не держал в руках, но даже, откровенно признаюсь, и
не видел.
инструментарий прелестный. Гм...
стараниями вашего предшественника Леопольда Леопольдовича. Он
ведь с утра до вечера оперировал.
зеркальные сияющие шкафики.
свободно можно разместить сорок человек.
утешал меня Демьян Лукич, а Анна Николаевна, женщина в короне
поседевших волос, к чему-то сказала:
удивительно. Вы на студента похожи.
слово!"
не было только птичьего молока. В темноватых двух комнатах
крепко пахло травами, и на полках стояло все что угодно. Были
даже патентованные заграничные средства, и нужно ли добавлять,
что я никогда не слыхал о них ничего.
Пелагея Ивановна.
и проникся уважением к таинственному, покинувшему тихое Мурье,
Леопольду.
Флинт Эрик
Русанов Владислав
Андреев Николай
Афанасьев Роман
Шилова Юлия
Пехов Алексей