сказал пожарный и руки молитвенно сложил, - никакой
возможности. Помрет девушка.
гуськом. В час долетим...
себя с остервенением. Потом, сидя на корточках перед пастью
печки, голову засовывал в нее, чтобы хоть немного просушить.
после такой поездки. И, главное, что я с нею буду делать? Этот
врач, уже по записке видно, еще менее, чем я, опытен.. Я ничего
не знаю, только практически за полгода нахватался, а он и того
менее. Видно, только что из университета. А меня принимает за
опытного."
Одевание было непростое: брюки и блуза, валенки, сверх блузы
кожаная куртка, потом пальто, а сверху баранья шуба, шапка,
сумка, в ней кофеин, камфара, морфий, адреналин, торзионные
пинцеты, стерильный материал, шприц, зонд, браунинг, папиросы,
спички, часы, стетоскоп.
таял, когда мы выехали за околицу. Мело как будто полегче.
Косо, в одном налравлении, в правую щеку. Пожарный горой
заслонял от меня круп первой лошади. Взяли лошади действительно
бодро, вытянулись, и саночки пошли метать по ухабам. Я залался
в них, сразу согрелся, подумал о крупозном воспалении, о том,
что у девушки, может быть, треснула кость черепа изнутри,
осколок в мозг вонзился...
выучился... угу... гу...
свистнула сбоку, сыпанула... Меня начало качать, качало,
качало... пока я не оказался в Сандуновских банях в Москве. И
прямо в шубе, в раздевальне, и испарина покрыла меня. Затем
загорелся факел, напустили холоду, я открыл глаза, увидел, что
сияет кровавый шлем, подумал, что пожар... затем очнулся и
понял, что меня привезли. Я у порога белого здания с колоннами,
видимо, времен Николая И. Глубокая тьма
часто, потом стало срываться, тянуться в нитку. У меня
похолодело привычно под ложечкой, как всегда, когда я в упор
видел смерть. Я ее ненавижу. Я успел обломать конец ампулы и
насосать в свой шприц жирное масло. Но вколол его уже
машинально, протолкнул под кожу девичьей руки напрасно.
потом обвисла, тело напряглось под одеялом, как бы замерло,
потом ослабело. И последняя нитка пропа у меня под пальцами.
одеяло, припала и затряслась.
врач страдальчески покосился на дверь.
никому ничего не сказали, увели конторщика в дальнюю комвату.
можем делать. Вы нас мучаете, работать мешаете!
рукав его праздничной жениховской сорочки и впрыснули ему
морфий. Врач ушел к умершей, якобы ей помогать, а я задержался
возле конторщика. Морфий помог быстрее, чем я ожидал.
Конторщик через четверть часа, все тише и бессвязнее жалуясь и
плача, стал дремать, потом заплаканное лицо уложил на руки и
заснул. Возни, плача, шуршания и заглушенных воплей он не
слышал.
заблудиться, - говорил мне врач шепотом в передней. -
Останьтесь, переночуйте...
что меня сейчас же обратно доставят.
ночью должен видеть.
передней счел кусок ветчины. В животе потеплело, и тоска на
сердце немного счежилась. Я в последний раз пришел в спальню,
поглядел на мертвую, зашел к конторщику, оставил ампулу морфия
врачу и, закутанный, ушел на крыльцо.
метался.
на нем уже не было), - а остаться бы вам переночевать...
хочет ехать.
факел, - в поле нехорошо-с.
меня тяжело больные - и полез в санки.
где беда, где я бессилен и бесполезен, казалась мне
невыносимой.
качнулся, и мы проскочили в ворота. Факел исчез, как
провалился, или же потух. Однако через минуту меня
заинтересовало другое. С трудом обернувшись, я увидел, что не
только факела нет, но йалометьево пропало со всеми строениями,
как во сне. Меня это неприятно кольнуло.
я. Нос на минуту высунул и опять спрятал, до того нехорошо
было. Весь мир свился в клубок, и его трепало во все стороны.
залалился поглубже в сено на дно саней, как и лодку, счежился,
глаза закрыл. Тотчас выплыл зеленый лоскут на лампе и белое
лицо. Голову вдруг осветило: "Это перелом оснований черепа...
да, да, да... Ага-га... именно так!" загорелась уверенность,
Шилова Юлия
Зыков Виталий
Трубников Александр
Афанасьев Роман
Круз Андрей