Чтение 34–й страницы книги ~Любовница смерти~

их господин Неймлес, Эраст Петрович -- вот как.

-- Эраст Петрович Неймлес? -- повторила Коломбина странное имя и не
утерпела, спросила. -- А почему вы именуете его "сиятельством"?

Швейцар загадочно ответил:

-- У нас на настоящих господ глаз наметанный, хоть Замухрышкиным
назовись. Только зря вы, барышня, приехали -- нету господина Неймлеса, не
возвращались еще. Камердинер ихний, тот дома.

-- Японец? -- на всякий случай уточнила Коломбина. -- Маса?

-- Масаил Мицуевич, -- строго поправил служитель. -- Очень
обстоятельный господин. Желаете его видеть?

-- Желаю. Раз уж Эраста... э-э-э... Петровича нет.

-- Извольте. Моя супруга вас проводит. Феня! Фень! Проводь барышню! --
крикнул привратник, обернувшись к открытой двери швейцарской. Ответа не
было. -- Видно, вышла. А я и не приметил, -- удивился чернобородый. -- Да
ништо, не заплутаете. Вдоль стеночки идите. После повернете за угол -- там
ступенечки и крыльцо.

Нужное крыльцо отыскалось быстро, но на стук долго не открывали. В
конце концов терпение Коломбины лопнуло -- тут ведь каждая минута была на
счету, и она сердито ударила по створке ладонью. Дверь оказалась незаперта.
Скрипнула, подалась, и в следующий миг гостья уже была в маленькой,
спартанского вида прихожей, где на вешалке рядом с военными шинелями и
цивильной одеждой висели какие-то ремешки, хлысты, уздечки и прочая сбруя.

-- Маса, где вы? -- позвала Коломбина. -- У меня срочное дело! Скоро ли
будет господин Неймлес?

Из-за двери, украшенной парижской афишей с изображением стремительных
танцовщиц, донеслись шуршание и шепот. Осердившись, Коломбина решительно
двинулась на звук, дернула ручку и замерла.

Японец стоял в манишке и манжетах, но без брюк и помогал дородной,
много выше его, особе женского пола втиснуться в ситцевую юбку.

Явление нежданной посетительницы произвело эффект. Пышная особа
взвизгнула и присела, прикрыв руками впечатляющий бюст, а удивительный
камердинер господина Неймлеса приложил круглые ладошки к голым ляжкам и
церемонно поклонился.

-- Какое деро, Коромбина-сан? -- спросил он, разогнувшись. --
Сротьное-сротьное ири просто сротьное?

-- Срочное-срочное, -- ответила она. На неодетую толстуху и безволосые
ноги японца старалась не смотреть, хотя сейчас было не до условностей. --
Нужно немедленно ехать и спасать человека, иначе произойдет непоправимое.
Где ваш хозяин?

Маса насупил редкие бровки, ненадолго задумался и решительно объявил:

-- Гаспадзин нету. И терефон не звонир. Теровека спасать буду я. -- Он
поклонился своей пассии, все еще не вышедшей из оцепенения, и подтолкнул ее
к выходу. -- Отень вам брагодарен, Феня-сан. Прошу рюбить и зяровать.

Феня (очевидно, та самая, которую не мог дозваться привратник)
подхватила башмаки, кофту, чулки и выскочила за дверь, Коломбина же
отвернулась, чтобы азиат мог спокойно завершить свой туалет.

Минуту спустя они уже спешили к воротам, причем Маса так ходко
перебирал своими короткими ножками, что спутница за ним едва поспевала.

Долго ехали на извозчике, потом никак не могли отыскать в темноте
номера Кляйнфельда, наконец нашли: трехэтажный серый дом напротив
Петровского парка. Гдлевский, как и положено поэту, снимал комнатку на
чердаке.

Когда поднимались по лестнице (японец впереди, Коломбина следом), она
все повторяла: "Только бы успеть, только бы успеть".

Дверь оказалась заперта. На стук не открыли.

-- Спуститься за дворником? -- спросила Коломбина дрожащим голосом.

Маса ответил:

-- Не нада. Тють-тють в сторонку, Коромбина-сан.

Она отступила. Японец, издав своеобразный утробный звук, подпрыгнул, с
ужасающей силой ударил ногой в створку, и дверь с грохотом слетела с петель.

Столкнувшись плечами в узком коридорчике, ринулись в комнату.

Первое, что Коломбина заметила в сумраке -- прямоугольник распахнутого
окна. И еще ударил в нос острый, странно знакомый запах. Так пахло в мясном
ряду, когда она в детстве с кухаркой Фросей ходила на базар, -- покупать
требуху и кишки для домашней колбасы.

-- Да, нада быро отень сротьно, совсем сротьно, -- вздохнул Маса и
чиркнул спичкой, зажигая керосиновую лампу.

Коломбина закричала.

Поэт лежал ничком, упав лицом в большую поблескивающую лужу. Был виден
светло-русый затылок, весь мокрый от крови, бессильно раскинутые руки.

Опоздали!

Как же он торопился -- вот первое, что подумала Коломбина.

Содрогнувшись, отвернулась. На столе, возле лампы, лежал листок.
Подошла на негнущихся ногах. Прочла ровные, без единой помарки строчки:

Внезапно качнулись гардины --

Сквозь сон зашептала парча,

На старом бюро без причины

Взяла и погасла свеча.

Какие-то струны задело

Перстами грозовых теней.

Неужто Она разглядела

Мерцанье лампады моей?

Ужель наконец-то стихает

Болезненных грез круговерть

И жизнь, как свечу, задувает

Дыханием девственным Смерть?

Не та, о которой мы пишем,

Едва научась рифмовать, --

Иная, которою дышим,

Когда уже нечем дышать!

-- Господи, -- простонала она. -- Ну куда же он так спешил?

-- Паскарей уйти, пока не заметири, -- откликнулся Маса, зачем-то
уткнувшись носом в подоконник, а потом и вовсе высунулся наружу. -- Сдерар
деро и порез обратно.

-- Кто полез? -- всхлипнула Коломбина. -- Куда полез? О чем вы?

Японец ответил неожиданное:

-- Убийца. Врез по позярной рестнице, проромир тереп и вырез обратно.

-- Какой убийца? Гдлевский сам наложил на себя руки! Ах, ну да, вы ведь
ничего не знаете!

-- Сам? -- Маса поднял с пола обрезок железной трубы. -- Вот так? -- Он
снял котелок и изобразил, будто бьет себя сзади по затылку. -- Так,
Коромбина-сан, отень трудно. Нет, мородой теровек сидер у стора. Кто-то
зарез в окно. Мородой теровек перепугарся, побезяр к двери. Убийца догнар и
стукнур зерезкой по макуське.

Он присел на корточки над телом, поковырял пальцем в кровавой каше.
Коломбина схватилась за край стола, потому что комната вдруг поплыла у ней
перед глазами.

-- Терепуська вдре-без-ги, -- с видимым удовольствием выговорил японец
звучное слово. -- Отень, отень сирьный убийца. Таких маро. Это хоросе.
Гаспадизну будзет регче найти.

Коломбина все не могла прийти в себя от нового потрясения. Так
Гдлевский не покончил с собой? Его убили? Но кто? Ради чего? Бред, морок!

-- Надо послать за полицией, -- пробормотала она.

Хотелось только одного -- поскорей выбраться из этой жуткой комнаты с
ее запахом свежей убоины.

-- Я сама. Я спущусь к дворнику!

Маса покачал головой.

-- Нет, Коромбина-сан. Снатяра гаспадзин. Пусчь смотрит. Порицию потом.
Зьдите тут. Я иду искачь терефон.

Он отсутствовал минут двадцать, и это были худшие двадцать минут в
жизни Коломбины. Именно об этом она думала, стоя у окна и глядя на огоньки,
что светились за черной массой Петровского парка. Обернуться боялась.

Когда сзади послышался легкий шорох, она зажмурилась и втянула голову в
плечи. Представилось, как с пола поднимается мертвый Гдлевский, поворачивает
свою расколотую голову и движется к окну, растопырив руки. Нет ничего хуже,
чем стоять к неведомой опасности спиной. Взвизгнув, Коломбина развернулась.

Зря. Лучше было бы этого не делать.

Гдлевский с пола не поднялся, лежал все так же, ничком, но его волосы
непонятным образом шевелились. Присмотревшись, Коломбина увидела, как в ране
копошатся, принюхиваясь, две мыши.

Подавившись криком, она ринулась к двери, вылетела на лестницу и
столкнулась с поднимающимся Масой.

-- Звонир из нотьной аптеки, -- доложил он. -- Гаспадзин дома. Сейтяс
приедет. Отень вам брагодарен, Коромбина-сан. Вам мозьно ехачь домой. Я
дорзен бычь тут и не могу проводзичь вас до извосика. Мне нет проссения. --
И японец виновато поклонился.

Господи, как же она бежала от проклятых номеров Кляйнфельда! До самой
Триумфальной -- только там встретился ночной извозчик.

Немного отдышавшись и собравшись с мыслями, вдумалась в смысл
случившегося. Смысл получался простым, ясным, страшным.

Раз Гдлевский не покончил с собой, а убит (Маса неопровержимо это
доказал), то совершить это могло лишь одно существо -- если, конечно,
возможно назвать эту силу существом.

Никто не влезал в чердачное окно по пожарной лестнице. Туда вошел не