Чтение 61–й страницы книги ~Школа двойников~

доходного дома.

Комната была довольно большой, метров семнадцать-восемнадцать. Но из-за
высоченных потолков казалась колодцем. Веселенькие обои с желтенькими
цветочками полуободраны, в углах паутина, на полу пыль и следы осыпавшейся
известки. Мебель давно выкинули, на стенах -- квадраты невыгоревших обоев:
здесь стоял шкаф, здесь стол, тут диван. Лишь одна деталь была весьма
необычной -- печка. Обыкновенная, кирпичная, крытая ребристым железом и
выкрашенная голубой масляной краской.

Печка в доходном доме -- рудимент и атавизм. Пришелец из далекого
прошлого. Жертва парового отопления. В конце пятидесятых от печек
избавлялись с маниакальным упорством. Сохранились только печи, крытые
изразцами, или дворцовые мраморные камины, подлинные произведения искусства.
Все остальное безжалостные хозяева, в погоне за квадратными метрами (печка
-- это целый метр) и современными интерьерами, отправили на слом. Только
ленивые и жадные отказывались платить работягам из ЖЭКа и сохранили
бесполезную деталь обстановки.

Вот такой лентяй и жадина и жил в той комнате, куда посадили
журналистов и человека со шрамом. Посадили те, кто, ради сохранения тайны
двойников, уже отправили на тот свет не одного и не двух человек. А ведь они
трое -- не просто свидетели. Они... Лизавета закрыла глаза. Ей опять
захотелось темноты. Ведь свет означал, что за ними скоро придут. А
встречаться с хозяевами школы двойников и их прислужниками было опасно для
жизни.

КЛАССНЫЙ ЧАС

-- Черт, какая дверь! -- пробормотал Саша Маневич. Он так же, как
Лизавета, удивленно оглядывался. Его поразила новенькая стальная дверь,
этакий металлический монолит. Серая стальная дверь вполне могла бы украшать
вход в провинциальный банк.

Прежние хозяева комнаты, хозяева, пожалевшие старушку печку, явно не
имели к ней ни малейшего отношения. Дверь навесили новые обитатели дома. Те,
что позаботились еще и о том, чтобы забить кирпичами все окна и двери. Те,
что превратили три ничем не примечательных доходных дома на Надеждинской
улице в неприступную крепость.

-- Да, дверь знатная, -- согласилась Лизавета.

Георгий, осмотревший помещение их тюрьмы, еще когда Саша и Лизавета
валялись в полуобморочном состоянии, изображал из себя аборигена.

-- Обратите внимание на окна.

Два широких и высоких окна были тщательно заложены кирпичом. Кладка
аккуратная, швы ровные. Здесь работали на совесть и кирпичей не жалели.

-- Почти замок Иф... -- Саша постучал по нижнему кирпичному ряду.

-- А что я говорил? Выбраться отсюда невозможно.

-- Ты словно победу празднуешь! Можно подумать, это не нас засадили в
каменный мешок, а мы изловили злодеев и теперь радуемся, что они не сбегут.

Пока мужчины продолжали выяснять отношения, Лизавета уже при свете
осмотрела протори и убытки, нанесенные ее внешности и костюму в ходе ночных
боевых действий.

Хваленые итальянские колготки представляли печальное зрелище -- не
только здоровенная дыра на колене, но и множество стрелок на лодыжках и
выше. Причем с каждым движением их становилось все больше. Суровый закон
колготочной природы -- начавшие рваться колготки стремятся расползтись как
можно быстрее.

Французское пальто тоже шили не для драк и погонь. Помимо
отвратительных пятен, имелся еще порванный рукав. Наверное, авария
произошла, когда Лизавету уронили на запорошенный снегом асфальт. Ссадина на
колене была довольно большой, но уже не кровоточила. Болело и запястье, хотя
там видимых повреждений не было -- скорее всего, Лизавета подвернула руку во
время падения.

Может, и неплохо, что сначала они сидели в кромешной мгле -- если бы
Лизавета сразу увидела, как выглядит, ей стало бы худо. А так привыкала
постепенно. Она щелкнула замком заколки и распустила волосы. Расчески и
гребня, конечно, не хватает...

-- Вот! -- Георгий извлек из кармана пальто (он и в самом деле был
бездонным) круглое зеркальце и расческу. Запасливый мужик.

-- А перхоти у тебя нет? -- Лизавета внимательно оглядела расческу.

-- В данной ситуации это не важно. Лучшее средство, как известно,
гильотина. А если все же выберемся, придется попользоваться "Хед энд
Шоулдерз".

-- Неужели выберемся? -- шаловливо спросила Лизавета.

-- Свет -- хороший знак, -- совершенно серьезно ответил Георгий.

Некоторое время все молчали. Саша стоял у заложенного кирпичами окна и
шкрябал цемент. Лизавета пристроила на выступ подоконника зеркальце и
тщательно причесывалась. Георгий курил.

-- Они что же, так и думают сгноить нас здесь? -- Саша отковырнул
довольно большой кусок засохшего раствора. -- А потом раскидают по подвалам
наши тела. Милиция констатирует естественную смерть -- кто от голода умер,
кто от жажды, а может, и инсульт с инфарктом подвернутся! -- Он швырнул
комок цемента в угол.

-- Я же сказал, не все так безнадежно. -- Георгий аккуратно потушил
окурок и бросил его в тот же угол.

-- Правильно, чтобы пожара не было, -- одобрила его действия Лизавета.

Прошли еще полчаса. Или час. А то и два. Когда ждешь, причем и сам
толком не знаешь, чего именно ждешь, -- время тянется, как мыльная опера.

-- Интересно, уже утро? -- наконец спросила Лизавета.

Мужчины поглядели на часы.

-- Половина восьмого.

-- Мои стоят.

-- Тихо! -- Георгий, стоявший возле дверей, резко обернулся и отпрыгнул
к центру комнаты. -- Слышите?

Все замерли.

-- Это слуховые галлюцинации, -- констатировал Саша.

-- Сам ты галлюциноген... -- начал было Георгий, но договорить не
успел.

Двери с грохотом отворились. На пороге стоял высокий, почти
монументальный мужчина.

Лизавета узнала высокомерного хозяина школы телохранителей

-- Андрей Викторович!

-- Доброе утро. Ваши часы идут правильно. Сейчас действительно половина
восьмого!

Андрей Викторович ничуть не изменился. Такие же барственные интонации,
круглые фразы, надменная обходительность. Но то, что казалось если не
естественным, то вполне приемлемым в офисе европейского образца, теперь
смотрелось как унизительный наигрыш. Лизавета почувствовала холодок в
позвоночнике. Уж больно фальшивым был взятый Андреем Викторовичем тон.

-- Теперь вы с другим спутником, Елизавета Алексеевна. Вашего коллегу
зовут...

-- Александром... -- угрюмо буркнул Маневич и отошел в дальний угол.

-- Знаю, знаю, -- закивал Андрей Викторович, -- видел репортажи.

-- И понравились? -- Хозяин школы явно произвел на Сашу неблагоприятное
впечатление. Он видел его впервые -- интервью с Саввой не в счет, тогда
Маневич разгадывал тайну видеозаписи.

-- Не очень. Есть передержки...

-- Еще бы, -- моментально отреагировал Саша, -- там ведь показывают
арестованных преступников.

-- Что вы хотите этим сказать?

Лизавета, стоявшая в другом углу, подошла поближе к коллеге, ей
казалось, что рядом с ним безопаснее. Хотя думать и говорить о безопасности,
когда тебя захватили неведомые, но могущественные заговорщики, глупо.

-- Саша знает, что мы с вами спорили насчет частного сыска и его связей
с преступным миром. Теперь выяснилось, что они теснее, чем мы предполагали.
Вы -- живой аргумент! -- Лизавета старалась говорить спокойно и язвительно.

-- Это вы меня преступником назвали? Ну-ну... -- Хозяин школы
телохранителей чувствовал себя еще и хозяином положения. Журналистские
намеки его нисколько не тревожили. Ответить по существу он не посчитал
нужным. -- А вот вас я не знаю... У вас и документов с собой никаких не
было. Только пистолет... Так кто вы?

Георгий молчал. Вместо него опять вступил в разговор Саша:

-- А вы нас обыскивали... Очень прогрессивно... -- Маневич тоже решил
быть предельно ироничным.

Андрей Викторович и головы не повернул, он ждал ответа Георгия. Тот
медлил.

-- Так кто вы?

Георгий не торопясь обернулся, посмотрел на товарищей по несчастью.
Лизавету поразили его глаза, чуть прищуренные, усталые и -- говорящие. Он
хотел им что-то сказать, просил помочь и рассчитывал на помощь. Только
непонятно какую. Лизавета инстинктивно кивнула. Тогда Фельдмаршал вздохнул и
ответил:

-- Меня зовут Георгий...

-- Мы и так знаем, как вас зовут... -- раздраженно бросил Андрей
Викторович. -- Я не об этом спрашиваю.

-- А о чем?

-- На кого вы работаете?

-- Я из службы безопасности телевидения. Ребята попали в трудную
ситуацию и попросили меня помочь...

Хозяин школы не засмеялся, а загоготал. Что вовсе не вязалось с его
чванливыми манерами. Он ржал долго и искренне, будто конь, долгое время
возивший Лафонтена и привыкший к изысканным шуткам. Отсмеявшись, Андрей
Викторович строго сказал: