Георгий Михайлович Брянцев
По тонкому льду
военно-приключенческих повестей и рассказов.
* ЧАСТЬ ПЕРВАЯ *
ДНЕВНИК ЛЕЙТЕНАНТА ТРАПЕЗНИКОВА
от роду, но сорванец отчаянный. Вооружился хворостинкой от веника и принялся
щекотать у меня в ноздре. Хотел дать ему шлепков, но он так заразительно
хохотал, что я смилостивился и не стал портить ему настроение.
в затылке тупая ноющая боль. Ее происхождение понятно. Вчера у нас были
гости, и мы по-настоящему кутнули. Кутнули по случаю появления на свет
тридцать один год назад такого чудесного парня, как мой друг Дмитрий
Дмитриевич Брагин.
соления, винегреты, заливная рыба, творожники и мое любимое блюдо - беляши.
нее-то, видно, и побаливает у меня в затылке. Надо бы, справедливо
рассуждая, подлечиться, хватить небольшую чарочку этой самой колдовской
наливки, но неудобно. Запах никуда не денешь, а день-то предстоит рабочий.
поплясали, наговорились. Все бы ничего, если бы... не одно "но".
друзья, Дим-Димыча, мы в то же время отметили утрату своего старого друга
Геннадия Васильевича Безродного. В этом и заключается "но".
с ним. Геннадий жив. Его здоровью может позавидовать любой из нас. Он никуда
не уехал. Просто мы вынуждены были вычеркнуть Безродного из списка наших
друзей. А сказать точнее - сделал это он сам.
нас было трое - Безродный, Брагин и я. Теперь двое - Брагин и я.
срочно вызвали в Москву. Там он пробыл восемь дней и вернулся обратно в
звании старшего лейтенанта. Тут же был отдан приказ о назначении его
начальником отдела, в котором восемь дней назад он руководил отделением.
управления, без которого такое смелое выдвижение обойтись не могло.
пытались разгадать причины столь неожиданного выдвижения. Геннадий
перемахнул через звание и через должности помощника и заместителя начальника
отдела.
секрет, что каждый человек обладает своим "потолком". Для Геннадия этим
"потолком" была должность начальника отделения. В ней он и сидел. И вдруг
Геннадий возглавил отдел. Но, как говорится, начальству виднее. Приказы мы
имеем права обсуждать лишь в той части, как их лучше выполнить.
решительностью и предприимчивостью. По служебной лестнице он карабкался
медленно, со скрипом: подчинялся чужой воле, редко проявлял инициативу,
избегал риска, самостоятельных решений. На его челе нельзя было обнаружить
признаков хотя бы потенциального таланта. Главный и, пожалуй, единственный
талант Геннадия состоял в том, что он был усидчив, мог много и упорно
работать. А вот организовать работу отделения в отсутствие своего
заместителя ему не удавалось. Он плохо знал и понимал людей, не мог
затронуть их душевных струн.
появилась необыкновенная важность. Он сразу как бы поумнел и возвысился в
собственном мнении, стал самоуверен.
что изменить походку так же трудно, как изменить, допустим, голос, а вот
Геннадий опроверг это убеждение Он изменил походку. Куда девались резкость,
угловатость, этакая несообразность в движениях... Они стали бесшумными,
неторопливыми, мягкими, какими-то эластичными. Он усвоил величаво-небрежные
манеры. При встречах не здоровался за руку, не останавливался и вместо
приветствия только снисходительно кивал.
госбезопасности. Я уже кое-что повидал, но быть свидетелем такого быстрого и
разительного перевоплощения мне еще не приходилось.
Дим-Димыч, со свойственной ему наблюдательностью, правильно подметил, что
Геннадий прямо-таки изнемогает от припадка служебного рвения.
втроем под одной крышей, в одной комнатушке. Были дни, когда мы укрывались
втроем одним одеялом, ели из одной тарелки, делили поровну скудную еду.
Геннадий был старшим из нас. Ему сейчас сорок один год. На нашей дружбе не
отразилась моя женитьба пять лет назад и женитьба Геннадия четыре года
назад. Мы лишь разъехались на разные квартиры. Но не проходило ни одного
воскресенья, ни одного праздника, чтобы мы не встречались у кого-либо из
троих. Мы старались попасть в отпуск в одно время, и часто это нам
удавалось. Тогда мы ехали на Украину, где родился и вырос Геннадий, или на
мою родину, в город Ржев.
дружба наша дала трещину, а теперь окончательно развалилась.
кабинет Геннадия. Я предупредил его, что завтра день рождения Дим-Димыча и
что по старой, освященной десятилетием традиции мы должны собраться. Он