Чтение 74–й страницы книги ~По тонкому льду~

по физиономии?

Старик Полонский, я уже понял, бесспорно, относился к числу тех русских
людей, которые все могут выдержать и не опустить головы. И я знал их. Вот
так, видно, держали себя перед врагом Прохор, Прокоп, Урал, Крайний,
Аристократ.

На короткое мгновение в его старческих, помутневших глазах мелькнул
суровый, неумолимый огонек. Мелькнул и исчез. Он лишь сдвинул свои седые
клочкастые брови и спросил:

- Бить по лицу старика? Это что, рекомендовано уставом цивилизованной
германской армии, несущей на своих знаменах так называемый новый порядок?

Этого и я не ожидал.

Начальник гестапо опешил. Кровь схлынула с его морщинистого лица. Он
встал, сжал кулачки, разжал их, сел, откинулся на высокую спинку стула и
дико захохотал.

- Однако вы смелы, черт вас подери!

- Когда пройдешь через многое, то угрозы воспринимаются не совсем так,
как некоторые рассчитывают.

- Принципиальный старикан. Но ближе к делу! Ответьте мне: вам фамилия
Райнеке о чем-нибудь говорит?

- К сожалению, да. Бандит с большой дороги.

- Что? - разинул рот штурмбаннфюрер.

- А вы считаете его красой германских вооруженных сил? Что ж... мы
расходимся во взглядах.

- Довольно болтать! - ударил кулачком по столу Земельбауэр. - Зачем
Райнеке приходил в ваш дом?

- Мне думается, что об этом лучше всего спросить его самого.

- Думается, думается... Я могу сделать так, что вам вообще нечем станет
думать.

- Я его, этого Райнеке, не приглашал.

- Но на вашей шее сидит девка, которая...

- Моя шея, - шевельнул головой Полонский, - тонка для того, чтобы на
ней кто-либо сидел.

- Для петли неважно, какая она у вас: тонкая или толстая. Тонкая даже
лучше. Райнеке завлекала в дом ваша девка.

- Ложь! - сказал Полонский. - Она боялась его.

Штурмбаннфюрер решил выложить свой последний козырь и спросил:

- Вам известно, что убитый ротенфюрер Райнеке подобран вблизи вашего
дома?

- Неужто! - выпрямился старик и осенил себя крестом. - Вот уж кому я не
пожелаю царствия небесного.

Земельбауэр опять откинулся на спинку стула и застыл, покусывая нижнюю
губу. Этот немощный, бессильный старик говорил все, что хотел.

- Он идиот, - пробормотал штурмбаннфюрер после долгой паузы. - Его
можно жарить на угольях, а он будет в ладоши хлопать. Попадались мне такие.
Или он не понимает, куда попал? Что с ним делать? Позвольте!.. Скажите ему,
что я прикажу сейчас приволочь его шлюху. Эту Любу. С нее и надо было
начинать. И скажите, что уж ей-то придется заговорить так, как нам хочется.

Я перевел.

Полонский горько усмехнулся, одарил меня укоризненным взглядом и
произнес:

- Скажите своему шефу, что за моей дочерью ему надо будет съездить в
Германию. Она там. Давно. Полгода. Если только еще жива.

Сострадание к старику сжало мое горло.

- Кончайте! - взвизгнул гестаповец. - Переведите ему протокол. Пусть
подпишет.

- Не стоит, я сам прочту, - сказал вдруг на чистом немецком языке
Полонский. - Я сам умею. Я бывал в Германии. Дрезден, Мюнхен, Кельн,
Лейпциг, Франкфурт. Я пел. Мне аплодировали!

- А что же вы ломались? - взорвался Земельбауэр.

- Меня не спрашивали. И потом, я бы все равно отвечал только по-русски.

Когда затихли звуки его шагов, штурмбаннфюрер вскочил, прошелся по
комнате, плюнул с остервенением.

- Ну, знаете ли! Если бы он не перекрестился...

Что было бы, он не договорил. Вспомнил о моем присутствии, подумал и
произнес уже спокойно:

- Вы тоже свободны.

С облегченным сердцем я покинул гестапо.

На дворе стоял последний зимний месяц, но снег еще звонко поскрипывал
под ногами.

Свернув за угол, я увидел бредущего Полонского. Он, как слепой,
ощупывал палкой дорогу и медленно и осторожно ставил ноги. Около витрины, на
которой обычно вывешивалась местная газета, он остановился. Но не затем,
чтобы прочесть ее, а чтобы передохнуть.

Мне захотелось пожать руку этому смелому человеку. Я подошел к нему
вплотную и тихо сказал:

- Я горжусь вами. Разрешите? - протянул я руку.

Старик взглянул на меня и сейчас же отвернулся. И в глазах его была не
ненависть, даже не отвращение, а скорее всего брезгливость.

Рука моя упала. Что-то обожгло сердце, точно огнем. Вжав голову в плечи
и стараясь не смотреть в лица прохожих, я быстро зашагал своей дорогой.

Вечером я встретился с Костей и передал ему для Наперстка радиограмму
за подписью Перебежчика. В ней было сказано:

"В ночь с восьмого на девятое вывозятся для выброски на нашу территорию
завербованные мною и обученные гауптманом Штульдреером "агенты" абвера:
Чекунов Василий Тарасович, кличка Кипарис, Огарков Петр Данилович, кличка
Реванш, и Криволапое Александр Федорович, кличка Проходящий. Общий пароль:
(Дело идет к весне". Приземление намечено на отрезке желпути Плавск-Чернь
между часом и двумя ночи. Желательно встретить".

А Костя передал радиограмму, адресованную Андрею:

"Первое: Освобождение Солдата от руководства группой и ваше назначение
одобряем.

Второе: Поздравляем Перебежчика, Цыгана, Костю, Усатого и Наперстка с
награждением орденом Отечественной войны второй степени. Аристократ
награжден посмертно.

Третье: Розыск оберштурмбаннфюрера Себастьяна Андреаса прекратите. Он
был Is Энске в декабре прошлого года пролетом и сейчас находится в Берлине.
О выезде его в Энск уведомим".

20. Архив приказал долго жить

Неспроста я согласился идти с Костей на операцию. Это было необходимо
мне как разведчику, как участнику боевого подполья. Демьян сказал мне
однажды: "Чтобы эффективно командовать людьми, надо не только знать, что они
делают, но и уметь это делать самому". Правильная мысль.

План налета на дом с архивами вызревал долго. Все это время объект
находился в фокусе нашего внимания Мы тщательно готовились, стараясь не
упустить ни одной детали, которая могла бы потом помешать нам. И вот подошел
срок. Он пал на семнадцатое февраля. Эх, если бы у меня осталась хоть одна
из тех замечательных "зажигалок"! Как бы это облегчило нашу работу... Но,
увы, последние я отдал под Новый год Трофиму Герасимовичу. В нашем
распоряжении был только бензин - три фляги бензина. Бензин, конечно, тоже
горит, но это не то... Далеко не то.

Погода изменилась. Температура поднялась почти до нуля. Дороги
развезло, точно весной.

Вечером, без нескольких минут одиннадцать, я выбрался на
Административную улицу - параллельную Восточной. Засел в развалинах
четырехэтажного жилого дома, разрушенного бомбой. Здесь мы договорились
встретиться с Костей.

Город спал. С неба сыпались снег и дождь. Было сыро, слякотно и
холодно.

В одиннадцать Костя не пришел - подобного с ним никогда не случалось. Я
высунул голову, В провале улицы маячила беленькая точка. Иногда она
становилась ярче, потом меркла и наконец исчезла. Кто-то курил. Возможно,
Костя. Напрягая до боли зрение, я всматривался в темноту. Послышалось
шлепанье сапог. Звуки приближались. По тротуару, в каких-нибудь десяти шагах
от меня, прошли люди. Я услышал немецкую речь. Патруль!

Не успели затихнуть шаги, как рядом со мной возник Костя. Будто из-под
земли выскочил.

- Видели? - тихо спросил он. - Четыре эсэсовские морды сразу. Чуть не
напоролся, пришлось дать задний ход. А погодка, а? Заляпаемся как черти.

В этом был весь Костя. Идя на трудное, опасное, связанное с риском для
жизни дело, он мог говорить самое обыденное. Неужели важно: забрызгаемся мы
или нет?

- Хлопцы где? - спросил я.

- На постах. Все в порядке.

Речь шла о двух ребятах из группы Кости. Они должны были дежурить
неподалеку от дома и в случае опасности предупредить нас.

Костя присел на корточки у моих ног и полез за пазуху.

- Спички достал, - сказал он. - Непочатую коробку. На службе спер.

Спички составляли на оккупированной территории острый дефицит. Мы
пользовались зажигалками.

- Пошли! - предложил я.

Мы выбрались на узенький тротуар. Осмотрелись. Ни души. С восточной
окраины города доносились какие-то непонятные звуки. Будто бросали с машины
на землю полосовое железо. Идти по улице было рискованно, да и не входило в
наши планы. Маршрут пролегал дворами. Мы свернули в калитку, миновали один