Чтение 24–й страницы книги ~Завещание Колумба~

квартиру вне очереди, санаторий только в Сочи, машину для
любовника, дочку - двоечницу - в московский институт... Все
готовы отплатить за ее расположение и внимание...

- Все? - усомнился я. - Разве Коростылев доставал у
Салтыковой вкусную жратву? Или, может быть, фирменные
шмотки брал?

- Коростылев! Он человек особый был! Он за неделю до
смерти сказал мне: "Меня, Алешка, сильно огорчает, что люди
забыли и обезобразили слово "приличный". Я тогда еще
удивился...

- А, что он имел в виду?

- То, что употребляют это слово в смысле "подходящий",
"приемлемый", а Коростылев считал, что приличия - это то,
что ПРИ ЛИЦЕ человеческом достойно быть. Вот он и не любил
Салтыкову, неприличным человеком полагал ее...

- Да, это на него похоже. И, наверное, не скрывал от
нее?

- Нет, не скрывал. И боялся, чтобы энергия предубеждения
против матери не излилась на дочь. Нервничал из-за этого.

- А в чем можно было усмотреть предубеждение против
девочки?

- Коростылев твердо решил выставить ей двойку по русскому
языку за год. Не аттестовывать перед выпускными
экзаменами...

- Так-так-так..

- Он собирался поставить этот вопрос на педсовете на
прошлой неделе - итоговый педсовет за год, но не успел.
Умер.

- Директор, конечно, знал?

- Знал. Знала Вихоть, еще несколько человек были в курсе
дела...

Оюшминальд Андреевич Бутов занимал маленький неуютный
кабинет, а может быть, он только казался маленьким, как вся
мебель в нем - хрупкой и хилой, поскольку весь объем комнаты
заполнялся обильным телом директора.

Но ощущения величавой значительности эта масса не
создавала. По-прежнему казалось, что огромного
младшеклассника поймали за курением папиросок из потертого
кожаного портсигарчика и в ожидании наказания усадили за
директорский стол. Он томился, терпеливо готовясь к
предстоящим взысканиям.

- Оюшминальд Андреич, так вы уж мне поясните насчет
педсовета, - подгонял я его ровно, но неотступно. - Когда
он состоялся?

- В прошлую пятницу.

- А Коростылев умер в четверг...

- Не понимаю, какая тут связь может быть, - запыхтел
Бутов и, как преследуемый пароход, попытался скрыться за
дымовой завесой папиросы, печально блеснули затуманенные
иллюминаторы его очков в сизой полосе.

- Возможно, что никакой, я просто выстраиваю
хронологическую цепь событий, - сказал я не спеша. - А что,
допустил педсовет до экзаменов Настю Салтыкову? Выставили
ей тройку по русскому?

- Да, мы допустили ее до экзаменов, - шумно задышал
Бутов, капельки пота выступили у него на лбу - Настя,
конечно, слабая девочка - но ведь мы должны учитывать все
факторы... И в семье не слишком благополучно... И
способности не ахти какие... И, чего лукавить, для школы
это был бы сильный прокол... Существуют, никуда не
денешься, и учетные показатели, и репутация школьная...

- Ну, и не будем с вами сбрасывать со счетов такой
фактор, как мама Салтыковой - человек в городе не последний,
- заметил я серьезно.

И Бутов легко согласился:

- Да, и мама Салтыковой. Если бы мы не допустили Настю к
экзаменам, нас бы мамаша до смерти затаскала по
инстанциям...

Я надеялся, что он еще, что-то скажет, но Бутов круто
замолчал. Через растворенную в коридор дверь доносились до
нас гулкие ребячьи голоса, перекатывающиеся эхом по пустой
школе. Оюшминальд страдальчески морщил лицо. Я почему-то
подумал, что он должен хорошо играть в шахматы - с
деревянными фигурками ему проще взаимодействовать, клетчатая
доска должна дарить ему свободу уединения, радостное
ощущение самостоятельности.

- Вы знаете, что такое гамбит?

- Да, - растерялся он. - Шахматная комбинация. А что?

- По-итальянски "гамбит" значит "подножка"...

- Не понял... - покачал он головой, огромной мясной
башкой затюканного житейскими проблемами мыслителя.

- Телеграмма, которая была прислана Коростылеву, - это
гамбит. Возможно.

- Почему вы так думаете? - испугался и удивился
одновременно Бутов.

- Давайте вспомним вместе кое-что...

- Давайте, - покорно согласился он.

- Ну-ка, вспоминайте, что вам сказал Коростылев на
прошлой неделе, когда сообщил о своем решении не
аттестовывать Настю Салтыкову... Только вспоминайте,
пожалуйста, подробно. Все вспоминайте...

- Я постараюсь... Это был долгий, сумбурный разговор...
Как я понял, решение Николая Иваныча было принципиальным...
Он говорил, что никогда не сделал бы этого, если бы девочка
собиралась стать парикмахером, продавцом или стюардессой, но
она собиралась поступать в педагогический институт.

- В педагогический? - пришла пора удивиться мне.

- Да, так сказал Николай Иваныч... И я думаю, что это
правда. Мол, Настя Салтыкова хвасталась перед
одноклассницами, что ей приготовлено место в пединституте,
что якобы мать уже обо всем договорилась... а самой Насте
наплевать, где учиться, важно получить диплом...

- И, что по этому поводу говорил вам Коростылев?

- Он считал, что если мы это допустим, то совершим
геометрически множащийся аморальный поступок...

Я перебил Бутова:

- Коростылев вам наверняка сказал, что нельзя
демонстрировать детям, как жульничеством, трусостью и
корыстью, молчаливым согласием равнодушных можно
расхватывать удобные места в жизни...

Оюшминальд кивнул:

- Да, Николай Иваныч повторял все время, что русский язык
и написанная на нем литература - это мировоззрение народа и
он не поставит Насте за это убогое знание, за искривленное
уродливое мировоззрение оценку "удовлетворительно", ибо оно
никого не может удовлетворить.

- И скорее всего он сильно сомневался в профессиональном
будущем девочки? - спросил я, хорошо представляя себе весь
разговор.

- Наверное, - горестно вздохнул Бутов. - Коростылев
сказал, что родившиеся - сегодня дети придут через несколько
лет к молодой учительнице Салтыковой в класс, и она
воспитает в них свою убогую торгашескую философию...

- И после этого вы позавчера на педсовете допустили Настю
к экзаменам?

Оюшминальд тяжело, багрово покраснел, бессильно развел
руками:

- Педсовет - коллегиальный орган. Решения принимают
голосованием.

- Особенно если им энергично и целенаправленно руководит
завуч.

Бутов мучительно сморщился и вяло стал возражать:

- Ну, напрасно вы так... Сгущаете вы. И против
Екатерины Сергеевны у вас предвзятость... Тенденция, так
сказать... Она человек сложный, но душевный... Да,
душевное тепло есть у нее...

- Ага, - согласился я. - Правда, ее душевное тепло надо
измерять в джоулях...

"Жигули" с разгона легко влетели на взгорок, и крутизна
подъема задирала капот машины вверх, будто поднимался я в
гудящей кабинке аттракциона "иммельман", и когда ощущение
полета к небу превратилось в уверенность, что автомобильчик
сейчас оторвется от пыльной дороги, подпрыгнет и я повисну в
нем вниз головой над сиренево - дымчатым Рузаевом в белесом
редком воздухе и увижу весь городок сразу - стеклянно -
бетонный центр, фабричную окраину с тусклым стелющимся дымом
над трубой и зеленое кладбище с другого конца, - в этот
момент в лобовом стекле возник деревянный маленький дом
Кольяныча, гребень дороги переломился, выровнялась машина,
земля стала на место, взлет не состоялся, и я резко