на заграничном языке, и остались только звуки, и они больно били по
барабанным перепонкам, и я больше всего хотел, чтобы это скорее все
закончилось. Потом подполковник сказал:
тронулась, и я увидел, что Альбинка, обернувшись в заднее стекло, что-то
кричит мне, но что, я так и не понял.
грузовика, который дал нам бензину, всеми забытый в суматохе, по-прежнему
стоит на обочине, судорожно прижимая руками к груди свое ведро, и широко
открытыми от удивления и испуга глазами смотрит на меня. Мне показалось, что
он один здесь сочувствует мне, и я, собравшись с силами, улыбнулся ему и
подмигнул. Но он вдруг бросил ведро на землю и плюнул в мою сторону...
Альбинас Юронис
меня, как дело было, не узнаете. Хоть сто часов допрашивайте, все равно буду
стоять на своем. Только бы Володька не раскололся. А я-то выдержу.
наверное следователь, посадил меня в маленькой комнате с решеткой на окне и
сказал:
ты такой, откуда ты взялся, как вы попали в такси и каким образом заехали в
наши края.
смысла. Можешь не спешить, продумай все. А я пока поговорю с Москвой, нам
надо кое-что уточнить про вас.
понял, что о нас уже известно все. Или почти все. А может быть, он только
прикидывается таким спокойным? Да нет, он же совсем не спешит. Но меня он
все равно с толку не собьет. Нас никто не видел, и я ни за что не признаюсь.
Я взял бланк с надписью "Объяснение" и стал писать нашу легенду. Только бы
Володька все подтвердил!
там написал. Потому что он все равно ни одному моему слову не верил, да и не
нужно ему было это, раз он знал гораздо большее.
бросил на стол, потом задумчиво сказал:
сидим на диктанте, и все другие мои дела замечательны, а вот с грамматикой я
подкачал. И прямо неизвестно теперь, принимать меня в тюрьму с плохим
знанием грамматики или отправить еще подучиться. Но я ничего не сказал. Я
боялся, как бы он не увидел, что я состою сейчас всего из двух чувств.
Ненависти и страха.
объяснением в ящик. И стол стал пустой и чистый, как вся эта маленькая
неуютная комната. От этого не на чем было задержать, зацепить, затормозить
взгляд. Я чувствовал, что мои глаза предательски шарят по всей комнате, они
выдавали меня каждую секунду, потому что я никак не мог посмотреть ему в
лицо. Да ему этого и не надо было. Он ведь все равно все знал. Вот мы и
сидели с ним и молчали. И в этом молчании я слышал, как течет время. Оно
размывало мою твердость, мою решимость не признаваться, быть до конца
мужчиной.
убийство? - спросил он неожиданно.
человек должен знать, что его ждет впереди.
злорадствовал, что они меня поймали, я бы, наверное, ему не поверил. Решил,
будто он запугивает меня или просто изгаляется.
в его голосе не было. И я опешил. Я облился весь потом, потому что понял:
мне уже ничего в жизни не будет, кроме следствия, суда и смерти. За эти
несколько часов с момента убийства таксиста я столько вещей узнал сразу, что
вот это, последнее, прямо убило меня. Как будто на меня скала обрушилась. И
ничего во мне не осталось теперь старого. Кроме жуткого желания выжить во
что бы то ни стало, любой ценой. Чтобы дышать, двигаться, шевелить пальцами,
увидеть еще людей и деревья. Чтобы когда-нибудь, хоть через двадцать лет,
вернуться в Паневежис, чтобы хоть еще совсем немного пожить, пожить...
убивал! Не хочу...
изменить. И этот тихий, спокойный следователь тоже ничего не может. Все уже
произошло. Мне бесполезно пытаться что-либо изменить, как если бы я вздумал
плечом спихнуть с рельсов паровоз. И я замолк.
детские сказки вроде той, что ты написал сейчас. Но дело ведь не в этом.
Дело-то в том, что вы с Лаксом убили человека. Я не знаю пока, кто нанес
удар ножом - ты или Лаке, - но сейчас это в общем-то и неважно. Важно то,
что вы оба, понимаешь, оба, убили человека. И нам с тобой сейчас спорить об
этом бесполезно. Потому что нас с тобой в комнате двое, и мы оба знаем, что
таксиста Попова убили вы. Но вслух я говорю, что это так, а ты говоришь, что
это не так. Ты пойми только одну вещь: твоя позиция, может быть, и помогла
бы тебе, если бы я хоть немного сомневался в том, что именно вы убили
Попова, и хоть самую малость верил тебе. Но я не сомневаюсь в том, что
именно вы убили таксиста, а тебе не верю совсем. Ты надеешься на то, что мы
не все знаем. Так я этого и не скрываю: мы еще многого не знаем. Например,
за что вы его убили, при каких обстоятельствах. Но сейчас не это важно,
важно, что мы знаем, кто убил Попова. А остальное мы еще узнаем. Ты это
понимаешь?
таксиста убили мы с Володькой. Ему ведь надо только доказать это по их
законам. И он наверняка докажет. И напишет, что у меня не было
чистосердечного раскаяния. Тогда меня расстреляют. Володька ведь все свалит
на меня. Даже если и не свалит, меня все равно расстреляют. Я умру, и ничего
не будет. Совсем ничего не будет никогда! Никогда! Никогда! А я жить хочу.
Господи, как я хочу жить! Как мне еще хочется пожить! Ведь я еще ничего не
видел! Когда я буду умирать, мне даже вспомнить нечего будет - приятного
или хотя бы интересного. Я не хочу умирать! За что мне умирать? Я ведь не по
злобе убил таксиста. Я ведь не знал его даже! Я просто не подумал, я не
хотел его убивать! Если бы он сам отдал деньги, я бы никогда не ударил его
ножом! Мне ведь все равно было! Они же не поверят; что я не хотел его
убивать. Я не хочу умирать. Я бы всю жизнь работал на семью этого таксиста.
Пусть только меня не убивают тоже. Это ведь глупо было убивать его, я не
думал в этот момент ни о чем. Пусть только оставят мне жизнь, я никогда
этого больше не сделаю. Никогда не буду!
меня по щекам...
Записка по ВЧ
52-51 задержаны Лакс Владимир и Юронис Альбинас, объявленные в розыск,
сводкой No 17 от 21 июня 1967 года.
Владимир Лакс
от яркого солнечного света, и не проходило ощущение, будто я много-много
дней не спал. Я тяжело, как пьяный, ворочал языком, односложно отвечая на
все вопросы - да, нет. Запираться не было смысла - они нас задержали не за
угон машины. Они нас задержали как убийц. И я уже все рассказал. Сквозь
усталость и отчаяние проскальзывало у меня удивление: как смогли они так
быстро и так четко сработать? Да вот сумели, теперь об этом раздумывать
нечего. Вечером нас, по-видимому, повезут назад, в Москву. Там будет тюрьма,
следствие, суд. На суд вызовут отца. От этой мысли вся моя сонливость
пропала. Я подумал о том, как мне придется посмотреть ему в глаза, и у меня
мороз по коже прошел. Для него вся эта история со мной - конец, он слишком
простой, обычный человек, чтобы пережить такой позор, который для него
тяжелее горя. Боже мой, что же я наделал?!
милицейский капитан.
Херберт Фрэнк
Орлов Алекс
Никитин Юрий
Соломатина Татьяна
Каменистый Артем
Шилова Юлия