Чтение 6–й страницы книги ~Умножающий печаль~

стал двадцатилетний студент Константин Бойко, выигравший две золотые
олимпийские медали в биатлоне...

Эх ты! Сердечко-то как испуганно и стыдно-счастливо задергалось! Тивишные
щелкоперы и упырь Николай Иваныч выдернули тебя - в один миг - из реального
пространства-времени и швырнули в почти забытую волшебную небывальщину.
Фантастический коктейль для матерого идеалиста - в мире живо лишь то, чем мы
живем.

Истаявшие годы, забытые континенты, смешные ненужные подвиги, воскресшие
персоналии, печальные реалии, сумасшествие всей нашей виртуалии.

А на экране - я, молодой, упругий, как тетива, злорадно-веселый, пылающий
людоедским азартом, дымящийся паром, как жеребец в намете, - рву лыжный
кросс, на бегу скидываю с плеч лямки карабина, нырком - как в море - падаю в
снег на боевом рубеже. Глубокий вздох, я остановил дыхание, я замкнул
накоротко указательный палец и страшную силу смертоносного вдохновения, я в
каждый патрон вложил себя - и гремит серия, шестью выстрелами с огромной
быстротой бью шесть мишеней. Мгновенно вскочил, закинул за спину карабин и -
бешеный рывок к финишу...

Прыгают черно-белые кадры - вот он я, здоровенный, как обожженный кирпич,
в спортивном свитере с гербом Советского Союза и надписью "СССР", еще тяжело
дышащий, мокрый от пота, красный, растрепанный, счастливо-молодой, полный
куража и уверенности в том, что жизнь прекрасна и вся принадлежит мне.

О чем и рассказываю в микрофон журналисту:

- Я счастлив, что мои медали тоже попадут в золотую копилку советской
команды. Это наш общий успех на благо нашей замечательной родины, давшей нам
все возможности в этой жизни...

Вот что правда, то правда! Родина действительно дала мне все возможности
в этой жизни...

И в следующем кадре - распадающийся бровеносец Леня Брежнев прикрепляет
мне на лацкан пиджака орден Октябрьской Революции.

Обнявшись, мы оба, как бесы в омуте, пропадаем в голубой пучине
телевизора. Будто из жизни подсмотрели. А на экране уже снова Леня Парфенов,
невероятный красовчук и мудрый всезнатец, Нестор-летописец с НТВ, полный
писец! Качает головушкой:

- А в жизни все получилось иначе...

- Во даете! - восхищенно помотал я головой. - Это вы к моему прибытию
передачу обеспечили?

Николай Иваныч вздохнул:

- Прости, передачу не обеспечили. Обеспечили, чтобы ты в летопись страны
попал.

Он щелкнул клавишей видеомагнитофона, выползла кассета. У меня было
пакостное ощущение, будто они подсмотрели мой сон. Они могли копаться в моих
воспоминаниях. Значит, могут управлять моим будущим.

Я спросил:

- И чего хотите за это?

- Да ничего от тебя не хотят! На кой ты нам сдался? Просто подправили мы
маленько ход событий, чтоб игра была по справедливости, по-честному...

- И в чем же наша игра будет? Чтоб все по-честному?

- Да у нас с тобой игры и не будет! - засмеялся Николай Иваныч. - Это как
бы нас не касается... - Он обернулся к телохранителю: - Ты, Валерочка, сходи
погуляй немного. Мы тут побалакаем немножко, и я поеду. Позову тебя
погодя...

СЕРГЕЙ ОРДЫНЦЕВ:

ВОЗВРАЩЕНИЕ

На самом подлете к Москве, когда густую лиловую акварель горизонта уже
размыло желтое электрическое зарево города, я задремал.

И во сне всплыло воспоминание - легко, неслышно, как теплый монгольфьер в
этом вечернем сиреневом сумраке.

...Мы с Сашкой Серебровским прячемся за приоткрытой дверью учительской,
где директор Марк Тимофеевич, которого мы для ясности называли Мрак
Темнотеич, орет надсадным нутряным криком на шкодливо-смущенно
раскаивающегося Кота Бойко:

- Ты - позор школы! Нет, нет, нет! Не выпустим мы из школы гражданина и
патриота! Попомните все! Вырастет из тебя хулиган, фарцовщик, бандит!..
Убийца Кирова!..

Кот что-то забормотал по поводу Кирова - я не расслышал что именно,
потому что его юродскую жалобно-заунывную слезницу заглушил душераздирающий
вопль Мрака Темнотеича:

- Вон! Вон отсюда!.. Чтоб твоей ноги больше в школе не было!..

- Вот дурак! - досадливо вздохнул Сашка Серебровский и чуть шире
приоткрыл дверь.

- Кто именно? - шепотом поинтересовался я на всякий случай.

- Похоже, оба. Наш - хуже...

Учителя бессловесной подтанцовкой суетились на заднем плане, образуя
вокруг директора Мрака Темнотеича фон горькой педагогической скорби. Между
тем Кот плачущим фальцетом возгласил:

- Как скажете! Раз моей ноге в школе нет места... И совершенно неожиданно
подпрыгнул без разбега, сделал сальто и пришел на руки, выжал стойку,
косолапо повернулся на ладонях и пошел на руках к двери, помахивая воздетыми
в зенит лядащими ногами, обутыми в шикарные белые кроссовки "адидас".

...У Кота, у одного во всей школе, были кроссовки "Адидас". Кот - пионер
борьбы с монополией государства на внешнеэкономические связи - отловил
туриста около гостиницы "Москва". Пьяный финн снял с ног "адидасы", а Кот
ему отдал кеды, похожие на парусиновые галоши, шикарный значок с барельефом
первопроходца космоса Юрия Гагарина, бутылку смертельного пойла "Солнцедар"
и металлический целковый "лысик" - юбилейный рубль с Лениным, на глаза
которого был надвинут вместо шапки огромный лоб, как у Г.А.Зюганова.

Сашка Серебровский, который и двадцать лет назад знал массу вещей,
недоступных нам, уличным придуркам, сказал тогда, корчась от зависти:

- Нормальная бартерно-клиринговая сделка с высоким профицитом...

Вот так, грациозно помахивая в воздухе этим самым профицитом, украшенным
черными прописными буковками "Adidas", нашей недостижимой мечтой,
воплощенной немецким сапожником Ади Дасслером в недорогие удобные спортивные
туфли, которые для нас были вовсе не тапки, а символ невероятно прекрасной,
ошеломляюще роскошной заграничной жизни, наш друг Кот, хулиган и двоечник,
шествовал на руках по пыльному паркету учительской к двери, где мы уже
изготовились ловить его, страхуя на обратном перевороте.

А в учительской тишина была сказочная - будто их там цементом залили.

Сашка распахнул дверную створку, и Кот степенно вышел на руках в коридор.
Я хотел подхватить его за мускулистые копыта, но он сдавленным голосом
остановил:

- Отчепись! Вертикаль держу...

- И далеко ты так собрался? - невозмутимо, как всегда, поинтересовался
Серебровский.

- Прочь из Москвы! Сюда я больше не ездок... Он шел по коридору, за ним
скорбно шествовали мы с Сашкой, а за нами бежала толпа школяров, визжа от
восторга, улюлюкая и гогоча.

Когда Кот, осторожно переставляя на ступеньках ладони, стал спускаться по
лестнице, Сашка спросил:

- Слушай, Котяра, а может, ты теперь всегда будешь ходить на грабках?

- Я подумаю, - пообещал Кот. - Писать неудобно - ширинку ногой не
расстегнешь...

- Поможем, - заверил я и попросил: - Кот, а не можешь на пуантах? Слабо
встать на пальцы?..

...Сейчас бы, наверное, девчонки сказали про Кота - "прикольный парень".
А в те времена у слова "прикол" был совсем другой смысл - "иждивенец",
"прихлебатель", "стололаз".

Вот это я могу точно сказать: никогда Кот Бойко не был приколом...

Проснулся, будто сбросил с себя сон, как душное, тяжелое одеяло.

Проспал посадку. Самолет уже причалил к терминалу. На Смаглия надели
наручники. Майор Котов отсек остальных пассажиров, и мы потянулись по
длинной складчатой кишке в здание аэропорта.

Из аэровокзала доносился мелодичный телебенькающий перезвон
радиоинформации и вкрадчивый женский голос, будто сообщающий по секрету:

- Рейс 252 прибыл из Парижа...

На стеклянном портале красовался огромный рекламный биллборд -
сусально-клюквенный силуэт Москвы с кремлевскими башнями и церковными
маковками, перечеркнутыми размашистыми словами цвета мяса: "This is another
World" - это иной мир!

Ну полно! Так-таки совсем иной?

Навстречу нам ленивой развалочкой шагал красивый франтоватый
подполковник, шутовски отбивающий земные поклоны:

- Какие люди! Как там у вас привечают - ю ар велком?

- Фомин! - обрадовался я. - Тысячу лет!

- Это деноминированными! - обнял меня Фомин. - А если нынешними - года
два верных будет.

- Как жив?

- Сказка! Волшебный страшный сон - боюсь проснуться, - засмеялся Фомин. -
Я, Серега, живу как Вий - поднимите мне веки...

- Живи, Фомин, как я, - не бойся. Я точно знаю: все возможные
неприятности однажды произойдут. Чего заранее бояться?

- Все правильно, Серега! Я вот подумал, может быть, махнемся? Я - туда,
ты - сюда. Ты ничего не боишься здесь, а я там, в Лионе, в Интерполе боюсь
только уронить престиж Родины.

- Заметано! - легко согласился я. - Мне еще года полтора осталось
пыхтеть, и ты меня сразу меняешь. Годится?

- А чего время зря терять? - озаботился Фомин. - Ты там поговори у себя -
есть, мол, замечательный парень, прекрасно носит за начальством портфели,
уживчивый, хороший аппетит, без вредных привычек, холостой...

- Как холостой? - остановил я его. - Ты что - с Галкой развелся?

- Ни слова о страшном... - прижал руку к губам Фомин.