Пер Вале, Май Шеваль

Негодяй из Сефле

Per Wahlцц och Mai Sjцwall

Den venevдrdige mannen frеn Sдffle

Stockholm, 1971

Перевод С.Фридлянд

OCR and Spellcheck Афанасьев Владимир

I

Как только пробило полночь, он перестал размышлять. До полуночи он
что-то писал, теперь шариковая ручка лежала перед ним на газете, параллельно
крайней правой вертикали кроссворда. Он сидел на шатком деревянном стуле за
низким столом в убогой чердачной каморке, сидел прямо и совсем неподвижно.
Над его головой висел бледно-желтый абажур с длинной бахромой. Ткань выцвела
от старости, лампочка светила тускло и неровно.

В доме было тихо, но тишина была неполной, ибо под его крышей дышали
три человека, да и снаружи доносился какой-то непонятный звук, прерывистый,
едва слышный. То ли рокот машин на дальних дорогах, то ли гул моря. Звук
исходил от миллиона людей. От большого города, забывшегося тревожным сном.

Человек был одет в бежевую лыжную куртку и серые лыжные брюки, черную
водолазку машинной вязки и коричневые лыжные ботинки. У него были длинные,
но ухоженные усы, чуть светлее, чем гладкие, зачесанные назад волосы с косым
пробором. Лицо было узкое, профиль чистый, черты тонкие, под застывшей
маской гневного обвинения и непоколебимого упрямства пряталось выражение
почти детское -- мягкое, неуверенное, просительное и немного себе на уме.

Взгляд светло-голубых глаз казался твердым, но пустым.

В общем, человек этот походил на маленького мальчика, который внезапно
стал глубоким стариком.

Битый час он сидел неподвижно, положив руки на колени и устремив
невидящий взгляд в одну точку на вылинявших цветастых обоях.

Затем он встал, пересек комнату, открыл дверцу шкафа, запустил туда
левую руку и снял что-то с полочки для шляп. Длинный предмет, завернутый в
белое кухонное полотенце с красной каймой.

Это был штык от карабина.

Человек взял штык и, прежде чем спрятать в ножны, отливающие голубизной
стали, бережно отер желтую солярку.

Хотя человек был высокого роста и довольно плотный, он все делал легко
и проворно, быстрыми, рассчитанными движениями, и руки у него казались
такими же твердыми, как и взгляд.

Он расстегнул ремень и продернул его через кожаную петлю ножен. Затем
он застегнул молнию на куртке, надел перчатки, твидовую кепку и вышел из
дома.

Ступеньки застонали под его тяжестью, но самих шагов не было слышно.

Дом был маленький, дряхлый и стоял на вершине холма, над шоссе. Ночь
выдалась прохладная, звездная.

Человек в твидовой кепке обогнул дом и с уверенностью лунатика вышел на
подъездную дорогу.

Он открыл левую переднюю дверцу своего черного "фольксвагена", сел за
руль и поправил штык, прижатый к правому бедру.

Включил зажигание, дальний свет, задним ходом вывел машину на шоссе и
поехал к северу.

Маленькая черная машина неслась сквозь ночь уверенно и неумолимо -- так
небесное тело в состоянии невесомости рассекает мировое пространство. Вдоль
дороги плотной стеной шли строения, и город, накрытый световым колпаком,
мчался навстречу, большой, холодный и пустынный город, в котором не осталось
ничего, кроме голых резких граней из металла, стекла, бетона.

Даже в центральных районах города не было об эту пору ни людей, ни
движения. Все замерло, если не считать нескольких ночных такси, двух карет
"скорой помощи" да полицейской машины, окрашенной в черный цвет, с белыми
крыльями. Машина быстро пронеслась мимо с характерным воющим звуком.

На светофорах красный свет сменялся желтым, желтый зеленым, зеленый
желтым, желтый красным -- с никому не нужной механической монотонностью.

Черный "фольксваген" строго соблюдал правила движения, ни разу не
превысил скорость, сбавлял газ на поворотах, останавливался при красном
свете.

Теперь он ехал по Васагатан, мимо недавно отстроенного отеля "Шератон"
и Центрального вокзала, потом свернул налево у Северного вокзала и продолжил
свой путь по Торсгатан -- все время к северу.

На площади стояло увешанное лампочками дерево, пятьсот девяносто первый
ждал на остановке. Над площадью Святого Эрика висел молодой месяц, и синие
неоновые стрелки часов на здании издательства "Боньерс" показывали точное
время. Без двадцати два.

В эту минуту человеку за рулем "фольксвагена" сровнялось тридцать шесть
лет.

Он повернул к востоку, по Оденгатан, мимо пустого Баса-парка, где
высились десятки тысяч деревьев и холодные, белые, режущие глаз фонари
освещали тесное сплетение голых ветвей.

Черная машина повернула вправо, на Далагатан, проехала сто двадцать
пять метров в южном направлении, затормозила и остановилась.

Человек в лыжной куртке и твидовой кепке с нарочитой небрежностью
поставил машину двумя колесами на тротуар перед стоматологическим институтом
Истмена.

Он вылез в ночную тьму и захлопнул дверцу машины.

Было 3 апреля 1971 года, суббота.

С начала суток прошел всего один час и сорок минут, стало быть, еще и
не могло произойти ничего существенного.

II

Без четверти два действие морфия прекратилось,

Последний укол сделали около десяти, следовательно, его хватило на
неполных четыре часа.

Боль возвращалась не сразу, сперва она возникла в левом подреберье,
через несколько минут в правом. Потом начало отдавать в спину, и наконец она
толчками разошлась по всему телу, пронзительная, упорная боль -- казалось,
будто стая оголодавших коршунов разрывает внутренности.

Он лежал на спине на высокой и узкой железной кровати и глядел в белый
потолок, где слабые отсветы ночника и уличных фонарей вычерчивали четкий и
застывший узор, недоступный человеческому разумению, но такой же холодный и
враждебный, как и вся комната.

Потолок был не гладкий, а сводчатый, из-за двух неглубоких сводов он
казался еще выше, а комната и без того была высокой, целых четыре метра, и
старомодной, как все в этом здании. Кровать стояла посреди комнаты, на
каменном полу, кроме нее, здесь находились только два предмета: тумбочка и
деревянный стул с прямой спинкой.

Шторы были сдвинуты неплотно, окно приоткрыто. Сквозь неширокую щель --
в пять сантиметров -- струился свежий и прохладный воздух, воздух весенней
ночи, но одновременно больной с мучительным раздражением ощущал гнилостный
запах от цветов на тумбочке и от собственного, истерзанного страданием тела.

Он не спал, он просто лежал не двигаясь и думал о том, что действие
укола скоро прекратится.

Примерно час назад он слышал, как ночная сестра прошла мимо его двойных
дверей, стуча деревянными башмаками. С тех пор он не слышал ни звука, кроме
своего тяжелого дыхания да затрудненной, аритмичной пульсации во всем теле,
но это были не настоящие звуки, а скорее детища фантазии, естественные
спутники страха перед болью, которая -- он знал -- скоро вернется, и
безумного страха смерти.

Больной всегда был суровым человеком и не прощал другим ни слабостей,
ни ошибок. Он, разумеется, и мысли не допускал, что сам способен пасть
духом, загнить физически или духовно.

А теперь он испытывал страх, мучился от боли, казался себе беспомощным
и слабым. За недели, проведенные в больнице, все чувства его обострились, он
стал неестественно восприимчив к физической боли, теперь он боялся даже
обычных инъекций, боялся даже ежедневного анализа крови из вены. Кроме того,
он страшился темноты, не переносил одиночества и приучился улавливать те
звуки, которые раньше проходили мимо его ушей.

От исследовании -- врачи, как в насмешку, называли это расследованием
-- он терял в весе, и состояние его все ухудшалось. Но чем дальше заходила
болезнь, тем сильней становился страх смерти и наконец, сорвав с него
защитные оболочки, завладел всеми его помыслами, оставил его в состоянии
полной духовной обнаженности и беспредельного, почти непристойного эгоизма.

Что-то зашуршало в саду под окном. Верно какое-нибудь животное шуршит
голыми ветками роз. Полевка или еж, а может просто кошка. Хотя ежи, кажется,
не проснулись еще от зимней спячки.

"Да, да, скорей всего это какое-нибудь животное",-- подумал он и, не в
силах дальше терпеть боль, протянул свободную, левую руку к электрическому
звонку, который висел очень удобно, как раз на расстоянии вытянутой руки,
захлестнув петлю вокруг спинки кровати.

Но когда его пальцы коснулись холодного железа, рука непроизвольно
дрогнула, он промахнулся, петля соскользнула вниз, и выключатель упал на пол
с резким стуком.

Этот звук помог ему собраться с мыслями.

Сумей он дотянуться до звонка и нажать белую кнопку, над его дверью
вспыхнула бы красная сигнальная лампочка, и вскоре из дежурной комнаты,
громыхая деревянными башмаками, явилась бы ночная сестра.

Но поскольку он при всех своих страхах был не лишен еще суетного
тщеславия, ему подумалось, что неудача со звонком, пожалуй, к лучшему.