Чтение 13–й страницы книги ~Негодяй их Сефле~

-- Негодяй из Сефле, -- пробормотал Кольберг себе под нос.

-- Что, что?

-- Негодяй из Сефле. Так его называли.

-- Где?

-- В армии. В войну. Многому из того, что я знаю и умею, меня научил
Стиг Нюман.

-- Например?

-- Ну, например, как выхолостить живую свинью, чтобы свинья при этом не
визжала. Как отрубить ноги той же свинье, чтобы свинья при этом не визжала,
как выколоть глаза, как, наконец, вспороть ей брюхо и содрать с нее шкуру и
чтобы она по-прежнему не визжала.

Он передернулся:

-- А знаешь, как этого добиться?

Мартин качнул головой.

-- Очень просто. Надо вырвать у нее язык.

Кольберг поглядел в окно на холодное серое небо над крышами по другую
сторону улицы.

-- Я еще много кой-чему у него выучился. Как перерезать горло овце
фортепьянной струной, прежде чем овца успеет заблеять. Как, будучи запертым
в платяном шкафу со взрослой рысью, одолеть ее. Как надо реветь, когда
бросаешься вперед и пронзаешь штыком корову. И как тебя накажут, если
заревешь не по правилам. Как с полным ранцем кирпичей вскарабкаться на
тренировочную вышку. Пятьдесят раз вверх, пятьдесят вниз. А рысей не убивали
за один присест, их использовали несколько раз. Знаешь как?

-- Нет.

-- Прикалывали к стене ножом. За шкуру.

-- Ты ведь был десантником, верно?

-- Да. А Нюман был моим инструктором по ближнему бою. Помимо всего
прочего. От него я узнал, что испытывает человек, обмотанный кишками только
что забитой скотины, он учил меня съедать собственную блевотину, когда меня,
бывало, вырвет в противогаз, и глотать собственное дерьмо, чтобы не
оставлять следов.

-- А какое у него было звание?

-- Сержант. Многое из того, чему он учил, вообще нельзя усвоить
теоретически. Как, например, переламывать руку или ногу, или сворачивать
шею, или выдавливать пальцами глаза. Учиться надо было на практике. На овцах
и свиньях -- самое милое дело. Мы испытывали на живых существах различные
виды оружия, больше всего на свиньях, и можешь мне поверить, в те времена
даже и речи не было о том, чтобы предварительно их усыпить.

-- И это считалось нормальной строевой подготовкой?

-- Чего не знаю, того не знаю. И не понимаю твой вопрос. Разве здесь
применимо слово "нормальная"?

-- Пожалуй, нет.

-- Даже если допустить, что все это из каких-то идиотских соображений
считалось необходимым, все равно не было никакой необходимости делать это с
гордостью и удовольствием.

-- Верно. Значит, все это делал Нюман?

-- Именно. И развращал молодых ребят. Учил их гордиться своим
бессердечием и получать удовольствие при виде чьих-то страданий. У многих
есть вкус к таким вещам.

-- Короче говоря, он был садист?

-- До мозга костей. Хотя сам называл это твердостью духа. Быть твердым
-- вот единственно нужное для настоящего мужчины. Твердым психически и
физически. Так он считал -- недаром он всегда поощрял издевательства старших
над младшими. Это входило в программу обучения.

-- Но для этого не обязательно быть садистом.

-- Он проявлял себя по-всякому. Он был помешан на дисциплине. Но
дисциплина -- это, знаешь ли. одно, а наказание за проступки -- совсем
другое. Нюман почти каждый день кого-нибудь наказывал за самые пустяковые
провинности. За оторванную пуговицу, например. И провинившийся имел право
выбирать.

-- Между чем и чем?

-- Рапортом по начальству и физической расправой. Но рапорт означал три
дня карцера плюс пятно в послужном списке, и большинство предпочитало
физическое наказание.

-- Какое же?

-- Я и сам схлопотал его один раз. За то, что в субботу вечером явился
позже срока в расположение части. Я перелез через забор. И, разумеется,
угодил в лапы к Нюману. И выбрал второе. В моем случае это свелось к
следующему: меня заставили стоять по стойке "смирно" с куском мыла во рту, а
Нюман тем временем переломал мне два ребра своими кулаками. После чего он
угостил меня кофейком с печеньем и сказал, что из меня вполне может
получиться твердый парень и настоящий солдат.

-- А потом?

-- Как только война кончилась, я позаботился о том, чтобы поскорей
демобилизоваться, чинно и благородно. Потом я приехал сюда и стал
полицейским. И первый, кого я здесь встретил, был Нюман. Он уже был старшим
участковым при отделе общественного порядка.

-- И ты полагаешь, что на этом посту он вел себя так же?

-- Может, не точно так же. Точно здесь и не получилось бы. Но уж от
рукоприкладства он не отказался и тут. Бил подчиненных, бил арестантов. Я
много чего понаслушался за минувшие годы.

-- Но на него должны были поступать жалобы. И неоднократно, --
задумчиво сказал Мартин.

-- Точно. Но из-за этой самой чести мундира мы наверняка не сможем
отыскать в его досье ни единой жалобы. Все они попадали прямиком в корзинку
для бумаг. Большинство даже не регистрировалось при поступлении. Здесь,
например, ты ничего не найдешь.

У Мартина блеснула внезапная мысль.

-- А уполномоченный риксдага по контролю за судопроизводством нас не
выручит? -- спросил он. -- Те, с кем обошлись не по закону, наверняка
жаловались уполномоченному депутату, хотя бы некоторые.

-- И без толку, -- сказал Кольберг. -- Такой человек, как Нюман, не
забывал окружить себя коллегами, которые в случае необходимости всегда
засвидетельствуют под присягой, что ничего дурного он не делал. Молодыми
полицейскими, которые знали, что их сживут со света, если они откажутся
принести присягу. Либо такими, которые уже закоснели в своем жестоком
ремесле и думают только об одном: как бы не запятнать мундир. А уж со
стороны комиссару и вообще ничего не грозило.

-- Ты прав, -- сказал Мартин, -- но в канцелярии депутата риксдага не
выбрасывают жалобы, даже если по ним и не примут никаких мер. Их подшивают и
хранят в архиве.

-- Это мысль, -- протянул Кольберг. -- И не такая уж глупая. На тебя
явно снизошло озарение.

Он еще немного подумал и сказал:

-- Вот если бы у нас существовало движение за гражданские права,
которое регистрировало бы все случаи превышения власти. Но в нашей стране
его, к сожалению, нет. А уполномоченный, пожалуй, пригодится.

-- И орудие убийства, -- сказал Мартин. -- Такой штык мог сохраниться у
человека только с военной службы. Не всякий в состоянии заиметь такую штуку.
Я обращу внимание Рэнна на эту деталь.

-- Обрати. А потом возьми с собой Рэнна, и поезжайте в канцелярию
уполномоченного.

-- А ты что будешь делать?

-- Я хочу съездить взглянуть на Нюмана. Там уже наверняка торчит
Ларсон, ну и черт с ним. Я еду ради себя. Хочу посмотреть, как это на меня
подействует. Может, меня даже вывернет, но теперь никто не заставит меня
глотать собственную блевотину.

Мартин Бек уже не казался таким усталым, как прежде. Он выпрямился и
спросил:

-- Леннарт, ты меня слушаешь?

-- Да.

-- Почему его так называли? Негодяем из Сефле?

-- Проще простого. Он был родом из Сефле и при всяком удобном случае
твердил об этом. Из Сефле выходят твердые люди, говаривал он. Настоящие
мужчины. Ну а в том, что он был негодяем и подлецом, сомнений нет. Один из
самых подлых людей, каких я встречал на своем веку.

Мартин Бек долго глядел на него.

-- Пожалуй, ты прав, -- сказал он.

-- Посмотрим, посмотрим. Желаю удачи. Надеюсь, тебе повезет.

И снова Мартина охватило необъяснимое предчувствие беды.

-- День будет нелегкий.

-- Да, -- ответил Кольберг. -- Предпосылки для этого уже есть. Надеюсь,
ты теперь меньше боишься запятнать честь мундира?

-- Надеюсь.

-- Не забывай, что Нюману уже не нужна круговая порука. Да! Сколько мне
помнится, у него все эти годы был до гроба преданный оруженосец. Субъект по
имени Хульт. Он сейчас должен быть первым помощником комиссара, если только
не ушел со службы. Надо бы с ним связаться.

Мартин Бек кивнул.

Кто-то заскребся в дверь. Вошел Рэнн и остановился у дверей,
нерешительно, чуть не падая от усталости. Глаза у него после бессонной ночи
были красные, воспаленные.

-- Ну, чем теперь займемся? -- спросил Рэнн.

-- У нас куча дел. Ты готов?

-- Само собой, -- ответил Рэнн, подавляя зевок.

XIII

Мартину не стоило особого труда раздобыть биографические сведения о
человеке, который, по словам Кольберга, был верным оруженосцем покойного.