Чтение 34–й страницы книги ~Запертая комната~

от усталости и не в силах уснуть от душевной смуты, ей иногда казалось, что
она сейчас сойдет с ума. Только поддайся чуть-чуть, уступи, и безумие
прорвет последние барьеры.

Она подумывала о самоубийстве, все чаще чувство безнадежности и тревоги
достигало такой силы, что только мысль о ребенке удерживала ее от последнего
шага.

Будущее дочери сильно тревожило Мониту, нередко она даже плакала от
горечи и бессилия. Ей хотелось, чтобы Мона росла в человеческих условиях,
окруженная заботой и теплом, а не в такой среде, где погоня за деньгами и
социальным престижем, стремление возвыситься над другими делают людей
врагами, где слова "приобретать" и "иметь" соединяют знаком равенства со
словом "счастье". Хотелось, чтобы дочь могла развиваться свободно и
естественно, чтобы ее не втискивали в одну из заготовленных государственных
ячеек. Хотелось, чтобы ее ребенок узнал радость труда и общения, жил без
тревог, уважая себя.

Казалось бы, все это - элементарные предпосылки для человеческого
существования. Однако Монита отлично сознавала, что в Швеции ни о чем таком
мечтать не приходится.

Но как добыть денег, чтобы покинуть страну?.. И на смену отчаянию и тоске
приходила апатия и полная отрешенность.

Вернувшись домой из Осло, она решила взять себя в руки и что-то
предпринять.

Прежде всего надо было пристроить Мону: самой станет посвободнее и дочь
не будет все одна да одна. Монита в десятый раз обратилась в детский сад
поблизости от своего дома, и ей вдруг повезло - Мону приняли.

После этого она без особого энтузиазма принялась искать работу по
объявлениям.

И все время мозг ее сверлила одна мысль: как раздобыть денег? Чтобы в
корне изменить свою жизнь, денег потребуется немало. Монита решила во что бы
то ни стало уехать, ей было невмоготу в Швеции, в душе зрела ненависть к
обществу, которое кичилось процветанием, тогда как на самом деле процветали
малочисленные привилегированные слои, а на долю подавляющего большинства
выпала лишь одна привилегия: крутить маховик, приводящий в движение весь
механизм.

Она перебирала в уме разные способы добыть нужные средства, но не видела
подходящего решения.

Накопить деньги честным трудом? Исключено. До сих пор того, что
оставалось после уплаты налогов, ей хватало только на квартиру и питание.

Выиграть в тотализаторе? Маловероятно. И все-таки она каждую неделю
заполняла бланки спортивного лото: хоть какая-то надежда.

Ждать крупного наследства неоткуда. Где найдешь смертельно больного
миллионера, который попросит ее руки и прикажет долго жить в свадебную
ночь...

Некоторые девушки - она сама знала таких - хорошо зарабатывали
проституцией. Теперь не обязательно промышлять на улице, назовись "моделью"
и открой "ателье", или поступи в "институт массажа", или запишись в
какой-нибудь роскошный "секс-клуб". Но ей сама мысль об этом была глубоко
отвратительна.

Остается украсть. Но как и где? Да и не выйдет у нее ничего, она слишком
порядочна.

Ладно, для начала хоть бы на стоящую работу устроиться.

Моните и тут посчастливилось, ее взяли официанткой в популярный ресторан
в деловом центре Стокгольма. Удобные рабочие часы, и можно рассчитывать на
приличные чаевые.

Среди тех, кто отдавал предпочтение этому ресторану, был Филип Трезор
Мауритсон.

Так вышло, что за один из столиков Мониты однажды сел аккуратно одетый
человек с ординарной внешностью, который заказал свиные ножки с брюквенным
пюре. Рассчитываясь, он сказал ей какой-то шутливый комплимент, но особого
впечатления на нее не произвел.

Правда, и Монита не привлекла его внимания, во всяком случае в тот раз.

Она не могла похвастаться броской внешностью, в чем давно уже убедилась,
поскольку люди, с которыми она виделась раз или два, редко узнавали ее при
повторной встрече. Темные волосы, серо-голубые глаза, ровные зубы,
правильные черты лица. Средний рост (метр шестьдесят пять), нормальное
сложение (вес - шестьдесят килограммов).

Некоторые мужчины считали ее красивой, но только те, у кого был случай
как следует приглядеться к ней.

Когда Мауритсон в третий раз за неделю сел за столик Мониты, она узнала
его и угадала, что он попросит: шкварки с тушеным картофелем - в этот день
это блюдо представляло в меню крестьянскую кухню. В прошлый раз он ел блины.

Мауритсон заказал шкварки и молоко и, когда она принесла ему заказ,
сказал:

- А вы, должно быть, новенькая?

Монита кивнула. Он не впервые обращался к ней, но она привыкла
чувствовать себя безликой, и одежда официантки не прибавляла ей своеобразия.

Когда она принесла счет, он не поскупился на чаевые и заметил:

- Надеюсь, вы здесь приживетесь, как я прижился. В этом ресторане вкусно
кормят, так что берегите фигуру.

На прощание он дружески подмигнул ей.

В последующие недели Монита приметила, что аккуратный маленький человек,
который всегда ест крестьянские блюда и пьет только молоко, намеренно
выбирает один из ее столиков. Постоит у двери, посмотрит, где она
обслуживает, и садится там. Ей это было не совсем понятно, но чуточку
лестно.

Монита считала себя плохой официанткой, она не умела сдерживать себя,
когда нетерпеливый клиент начинал брюзжать, на грубость отвечала грубостью.
К тому же, поглощенная своими мыслями, часто бывала забывчива и
невнимательна. Но вообще-то работала быстро и ловко и с теми, кто, на ее
взгляд, того заслуживал, держалась приветливо, однако без заигрывания и
кокетства в отличие от некоторых других девушек.

Мауритсон неизменно перекидывался с ней парой слов, и она стала
воспринимать его как старого знакомого. Моните нравилась его несколько
старомодная учтивость, пусть даже она не вязалась с его взглядами на разные
стороны жизни, которые он иногда кратко и выразительно излагал.

Нельзя сказать, чтобы Монита была в восторге от своей новой работы - но в
общем-то ничего, и она успевала забрать Мону из детского сада до закрытия.
Она уже не чувствовала себя такой безнадежно одинокой, как прежде, однако
продолжала всей душой мечтать о возможности перебраться в более радушные
края.

У Моны появилось много подруг, и по утрам она буквально рвалась в детский
сад. Ее лучшая подруга жила в том же доме, Монита познакомилась с родителями
- славной молодой четой - и, когда им надо было освободить себе вечер,
оставляла их дочь ночевать у себя. В свою очередь и Монита дважды
воспользовалась возможностью вечером сходить в кино в центре. Других
развлечений она не могла придумать, но все-таки теперь уже не чувствовала
себя такой связанной. А позже дружба с соседями ей еще больше пригодилась.

В один апрельский день - шел третий месяц ее работы в ресторане,- когда
Монита стояла и о чем-то грезила, Мауритсон подозвал ее к своему столику.
Она подошла, кивнула на тарелку с гороховым супом и спросила:

- Невкусно?

- Превосходно - как всегда. Но мне сейчас пришла в голову одна мысль. Я
тут каждый день сижу, ем за милую душу, а вы все на ногах, все трудитесь.
Вот я и подумал - можно мне вас пригласить куда-нибудь поесть? Вечером,
конечно, когда вы свободны. Скажем, завтра?

Монита недолго колебалась. Она давно уже вынесла свое суждение о нем:
человек честный, благонравный, непьющий, правда чудаковат, но вполне
безобидный и симпатичный. К тому же его приглашение не было для нее
неожиданностью, и она приготовила ответ.

- Ну что ж,- сказала Монита,- можно и завтра.

Посетив в пятницу ресторан вместе с Мауритсоном, она только по двум
пунктам пересмотрела свое суждение о нем: во-первых, он не трезвенник,
во-вторых, не похоже, чтобы он был таким уж благонравным. Впрочем, он от
этого не стал ей менее симпатичен. Больше того, ей с ним было очень
интересно.

В ту весну они еще несколько раз ходили в ресторан, при этом Монита
мягко, но бесповоротно отклоняла попытки Мауритсона зазвать ее вечером к
себе на рюмку вина или напроситься в гости к ней.

В начале лета он куда-то пропал, а в июле она сама ездила на две недели в
отпуск к сестре в Норвегию.

Возвратившись из отпуска, Монита в первый же день увидела его за своим
столиком, и вечером они встретились. На этот раз она поехала с ним на
Армфельтсгатан, впервые осталась у него ночевать и не пожалела об этом.

Обе стороны были довольны тем, как складывались их отношения. Мауритсон
не навязывался, и они встречались, только когда ей этого хотелось - один-два
раза в неделю. Он относился к ней заботливо, тактично, им было хорошо
вместе.

В свою очередь и она вела себя деликатно. К примеру, Мауритсон избегал
говорить о том, чем он занимается и откуда берет деньги. И хотя этот вопрос
интересовал Мониту, она не давала воли своему любопытству. Ей ведь не
хотелось, чтобы он чрезмерно вторгался в ее жизнь, особенно она берегла
Мону, а потому избегала вмешиваться в его дела. Она его не ревновала, он ее
тоже - то ли чувствовал, что у нее больше никого нет, то ли не придавал
этому значения. И о прошлом опыте не расспрашивал.

Осенью они все реже ходили куда-то, а больше сидели у него дома -
приготовят что-нибудь вкусное, немного выпьют и рано ложатся спать.

Время от времени Мауритсон уезжал по делам, но куда и зачем - не
рассказывал. Монита была не так уж глупа и быстро уразумела, что он
занимается чем-то противозаконным, но, так как Мауритсон был ей симпатичен,
она считала, что в глубине души он порядочный человек, так сказать