плоский прогулочный теплоход. Темная вода пахла осенью, моросью, дымом:
отпуск кончился.
потерлась носом об его плечо.
сделай меня кинозвездой, раз ты все можешь, а?
руки, Звягин иронизировал:
объявят благодетелем и начнут благодарить. За что?.. Если мне просто
нравятся красивые женщины и не нравятся некрасивые. Нечего превращать меня
в сказочную фею! А то начитаются сказок, идеалисты, и не видят нормальной
жизни вокруг.
может. Он всегда всем помогает. Он самый красивый и веселый. Он спасает
людей. Он все знает. Его все знают и ценят. Он добрый и справедливый".
на помойку: она тебе не нужна,- сказал Звягин, спрыгивая со стремянки.
Генеральная уборка достигла той кульминационной стадии, когда ничего еще
не убрано, но все уже перевернуто и вывалено со своих мест.
разочароваться в созданном идеале и вовсе их не уважать.
выволакивая из пыльных глубин антресолей два брезентовых мешка с разборной
байдаркой.
самоуничижительно хмыкнул Звягин.- Открытий не совершил, миллионов не
нажил, карьеры не сделал. С точки зрения юных прагматиков из столичного
университета я должен казаться неудачником. Нет? Жена отставила швабру. Ее
больное место было задето.
она.- Чего тебе не хватает - так это усидчивости!
дочка, протирая газетой визжащее оконное стекло.
иногда попадает в настоящую минуту, как игла в отверстие пуговицы. Листок
выпорхнул из веера ветхих страниц в руках жены и спланировал в таз с
мыльной водой.
одного несчастного мальчика...
улыбаются чему-то давно прошедшему. Младшее поколение было заинтриговано.
Назревала та идиллическая ситуация, когда после воскресного обеда отец
семейства усаживается в кресло и повествует детям о делах давно прошедших
дней, преданьях старины глубокой.
роли сказителя собственных подвигов. И лишь к вечеру, когда дом сиял
чистотой и порядком, а расспросы превзошли меру его терпения, он сдался.
Махнул рукой, плюхнулся на диван и задрал ноги на журнальный столик.
решил, что такое начало непедагогично, и приступил иначе:
непрофессионального рассказчика. Тут имеются старинные, испытанные
временем приемы. Звягин прибег к испытанному приему:
он.- Ира, ты помнишь тот день?
свете девушка Ира... В общем, я тебе сразу понравился.
прекрасна, мне прямо весь мир хотелось облагодетельствовать, чтоб все были
счастливы так же, как я.
классе жил-был отменно тупой и равнодушный к наукам вообще, и к
английскому языку в частности, ученик. Она, по молодости лет, очень
переживала. За себя - что не способна его расшевелить. За него - кем он
станет? Грузчиком в винном магазине?
всемогущим, как уже никогда потом. И в ответ на Ирины жалобы и переживания
я отрубил, что человек все может, и раз ученик туп, то учителя и виноваты:
не сумели развить его ум! Она обиделась: "Легко говорить, попробовал бы
сам". Чтобы я в ее глазах да чего-то не мог?! Два дня она меня поддевала,
а на третий я пустился в первую в своей жизни авантюру.
детства прилепили кличку Комоген. Почему Комаген - так я и не дознался.
никакой, такой серенький, речь развита слабо, а главное - неуверенностью и
слабостью от него разило на версту. Человеку четырнадцать лет - а на челе
у него, так сказать, печать полного провала всех будущих жизненных
начинаний.
такого-то подвергнуть медицинскому обследованию на предмет отправки в
специнтернат для дефективных. Прочитал мой Комоген, побледнел. Посадил я
его в ожидавшее такси и повез в институтскую клинику. С ребятами там
договорился заранее.
стол, положил чистую медкарту: стал расспрашивать. И выяснилось, что
парнишка в своих бедах не виноват.
предоставлен сам себе. Здоровьем не выделялся, во дворе лупили, игрушки у
других были лучше, и засело в нем с самых ранних лет, что он - существо
последнего разбора. Учиться ему было трудновато, а ведь репутация ученика
складывается в первые же недели, и все последующие годы он невольно
считает себя таким, каким его привыкли считать другие. Одни в классе были
сильными, другие умными и хорошо учились, третьи красивыми и нравились
девчонкам, четвертые хорошо одевались и имели свои магнитофоны,- а у него
ничего не было. Ни родительских дач и машин, ни поездок к морю, ни
выступлений на спартакиадах. Его даже в дворовую компанию не принимали:
неинтересен, вял.
какой-нибудь неинтересной работенке, и ничего для себя хорошего в будущем
не видел. Напрасно думают, что ранняя юность - период безудержного
оптимизма и безоблачного счастья. В четырнадцать лет люди очень остро и
драматично воспринимают жизнь, и свое будущее переживают острее, чем когда
поздней оно сбывается на деле.
природные данные". И конвоирую его в электрокардиографический кабинет, где
дежурил знакомый техник, наш пятикурсник. Уложил он раздетого Комогена на
кушетку, облепил электродами, поползла ленточка из кардиографа. Просмотрел
он ленту на свет, померил закорючки линейкой: "Энергетический уровень
организма,- вещает важно,- девяносто три и семь десятых процента. Ниже
идеального, но в пределах нормы". И сажает Комогену присоски второго
кардиографа на виски, лоб, затылок. Уж не знаю, какую ахинею выдал
самописец на ленту, но была она преподнесена как новейшее достижение
медицины, интеллект-энцефалограмма. Техник мой с многоученым видом
ленточку "расшифровал" и объявляет изумленно: "Не может быть! Сто тридцать
семь. Сейчас я аппаратуру проверю..." Проверил. Я тоже удивляюсь. Он мне
"объясняет", какой пик что показывает, и на Комогена косится: "Кого вы мне
привели? Парню место в школе для одаренных подростков". Комоген слегка
ожил. Чует, что специнтернат отодвигается.
картинок. Она изображала психолога. Комогена якобы проверили на тесты и
сообщили, что к точным наукам способности средние, зато к гуманитарным -
отличные.
Конюшевский Владислав
Никитин Юрий
Роллинс Джеймс
Афанасьев Роман
Свержин Владимир
Андреев Николай