Чтение 6–й страницы книги ~Приключения майора Звягина~

чувствую себя хорошо, но на всякий случай... Сочла, что запись в карточке
послужит доказательством ее нормальности. Ночью сон Звягиных разорвал
треск телефона.

- Теперь ночей не сплю,- сообщила трубка.- Вам-то что!.. Звягин
оделся, взял радедорм и спустился на четвертый этаж.

- Ты куда ночью ломишься, хулиган! - вознегодовала Жихарева,
открывая.- Круглые сутки покоя от вас нет!

- Снотворное принес,- невозмутимо сказал Звягин. Старуха взяла
таблетки и запустила по лестнице.

- Сам травись,- пожелала она.

Положение стало невыносимым. Ефросинья Ивановна прибегла к анонимкам.
Вряд ли она была знакома с историей европейской дипломатии, но тезис:
"Клевещите, клевещите,- что-нибудь да останется",- был ей вполне близок.
Техник-смотритель из жэка предъявила открытку с жалобой. Апофеозом явился
визит участкового инспектора - он извинился, сказал про обязанности:
проверить поступивший сигнал... Эту склочницу давно знает. Помирились бы,
а...

- Но как?!

Жена сдалась: меняем квартиру. Звягин возражал: вид на Фонтанку, и
вообще - что за ерунда. Семейный совет постановил попробовать мирные
средства наведения контактов. Стали пробовать.

- Ефросинья Ивановна, вам в магазине ничего не надо? - обратилась
Ирина, смиряя самолюбие и преодолевая дрожь в душе.

Ответ гласил, что многое надо, не ваше дело, некоторые не так богаты,
однако в подачках хамов не нуждаются, грох дверьми!

Седьмого ноября Звягин с цветами двинулся поздравлять ее. Ефросинья
Ивановна растерялась. Цветы ей за последние сорок лет дарили один раз -
когда провожали на пенсию.

- Спасибо,- тихо пробурчала она, глядя в сторону. Звягин поцеловал ее
в пахнущую мылом морщинистую щеку и пригласил в гости.

Жихарева вспотела. В ней происходила отчаянная борьба, которую
моралист назвал бы борьбой добра и зла, а психолог - борьбой между
самолюбием и потребностью в общении. Самолюбие победило.

- Нет,- сухо сказала она, с трудом превозмогая себя.- Я уж у себя
посижу, посмотрю телевизор.

Но глаза у нее были на мокром месте, и прощалась она со Звягиным не
без ласковой приязни.

Так и хочется закончить, что с этого момента наступил перелом, добро
возобладало, и соседи превратились в лучших друзей. Такое тоже бывает. Но,
видимо, не в столь запущенном случае...

Перемирие длилось неделю - а потом все началось сызнова: на больший
срок, к сожалению, растроганности Ефросиньи Ивановны не хватило, и
застарелая привычка, давно превратившаяся из второй натуры в натуру
первую, взяла верх.

Нет ни необходимости, ни возможности перечислить все те ухищрения, с
помощью которых можно вконец отравить существование ближним. Ефросинья
Ивановна владела полным арсеналом с искусством профессионала. Неизбежный
кризис назрел.

- Не судиться же, в самом деле, с несчастной старухой,- сказал
Звягин.- Одинока она, вот и мучится.

- Но почему мы должны мучиться из-за нее? - справедливо возразила
жена. Ее нервы сдали.

- А тебе ее совсем не жалко?

- А меня тебе не жалко?..- не выдержала она. Звягин подтянул галстук,
накинул пиджак и пошел по соседям.

В этот вечер он многое услышал от Марии Аркадьевны и Сенькиной из
десятой квартиры - двоих из тех, кто в цвете молодости, сожженной войной,
пережил здесь блокаду - санитаркой, телефонисткой, зенитчицей, токарем,
или в первое послевоенное время, полное тягот и надежд, приехав из разных
краев работать и искать свою долю в прославленном и прекрасном городе,
обедневшем людьми.

И он узнал в этот вечер, что родители Жихаревой умерли в блокаду, муж
и брат погибли на фронте, а трехлетнего сына эвакуировали через ладожскую
Дорогу жизни на Большую землю, но колонну бомбили, и их машина ушла под
лед... Помнили время, когда молодая Фрося была веселой и заводной, не
найти никого приветливее,- а после войны это был уже совершенно другой
человек, замкнутый и скорый на злость. А как вышла на пенсию - тут просто
спасу от нее не стало. Ее жалели - но для жалости требуется дистанция,
потому что когда человек ежечасно отравляет тебе жизнь, жалость как-то
иссякает и уступает место злости, в чем проявляется, видимо, инстинкт
самосохранения.

Звягин вернулся в полночь задумчив, налил ледяного молока в высокий
желтый стакан, кинул туда соломинку и застучал пальцами "Турецкий марш":
ловил смутную мысль, принимал решение.

- Ведь она нам просто-напросто смертельно завидует, что у нас все в
порядке,- проговорил он.- Больно ей...

- А что делать? - безнадежно спросила жена.

- Чтоб не завидовала...- был неопределенный ответ.

- Ты предлагаешь мне овдоветь? - съязвила она. Ночной разговор в
спальне был долог. Подытожил его Звягин философской фразой:

- У нас есть только один способ стать счастливыми - сделать
счастливым другого человека. После чего выключил торшер и мгновенно
заснул. Сутки на "скорой!" выдались удивительно спокойные, все больше
гоняли чаи на подстанции. Посмеиваясь, Звягин обсуждал с Джахадзе, как
искать пропавшего человека." Обратиться в милицию".- "Милиция ответит, что
такого нигде нет..."

Наутро после дежурства он входил в высокие створчатые двери Музея
истории Ленинграда.

Завотделом истории блокады, огненноглазый бородач, пригласил его в
крохотный кабинетик и уловил суть дела сразу:

- Мы вам помочь ничем не сможем. Вот телефоны городского архива,
фамилия завсектором блокады - Криница, сейчас я ей позвоню, что вы от нас.

Он обнадежил Звягина: случаи, когда считавшиеся погибшими люди
обнаруживаются через десятки лет после войны, бывают много чаще, чем
обычно думают: "Ведь десятки миллионов судеб перепутались!.." Взглянул на
часы и побежал в экспозицию.

В проходной архива пропуск на Звягина уже лежал. Звягин настроился
встретить дребезжащих старушек вроде "веселого архивариуса" из передачи "С
добрым утром", но в комнате без окон, оклеенной рекламами, девочки после
университета пили кофе и обсуждали фильмы Алексея Германа. Девочки стали
строить глазки.

- Если вы точно знаете даже число отправки через Ладогу, это будет
несложно,- улыбнулась Криница, крупная яркая блондинка.

Ему дали заполнить бланк и велели зайти завтра. Жена, заразившись
идеей поиска, весь вечер выспрашивала подробности и выдвигала варианты,
типа привлечения юных следопытов.

- Хватит и того, что я на старости лет устроился в следопыты,-
скептически сказал Звягин. Конец ниточки нашелся. Криница положила перед
ним толстую серую папку:

- Вот - эвакуация детей школьного возраста в марте сорок второго
года.

- Впервые в жизни радуюсь бумажной бюрократии и всяким справкам,-
признался Звягин.- Во всем есть хорошая сторона, м-да.

На заложенной странице 317-Б была строчка среди прочих: "Жихарев Петр
Степан,, 1938 г.р., 12 марта 1942 г.". Криница перелистнула несколько
страниц назад:

- Направление транспорта - Войбокало на Вологду. Из документов
эвакуационного бюро явствовало, что триста пятьдесят пять детей в
сопровождении одиннадцати воспитательниц отправлены через Ладогу в эти
сутки. Чем и исчерпывались данные.

- Надо запрашивать Вологду,- сказала Криница.

- В Вологду такой не прибывал...- ответил Звягин.

Принялись строить версии. Могли утопить машину на Ладоге, да. Могли
обстрелять. Могли бомбить поезд уже восточнее. Мог в эвакуации уже умереть
от алиментарной дистрофии,- но тогда была бы запись на месте, легко
выяснить. Это - худшие варианты.

А мог ведь и остаться в живых. В сутолоке тех страшных военных дней
мог отбиться от своей группы, потеряться на станции, могли перепутать вещи
и одежду в санпропускнике, мог - список погибнуть вместе с
воспитательницей или старшей сопровождающей, мог быть ранен или контужен и
забыть по малолетству свои имя и фамилию, да мало ли что могло быть... Все
могло быть.

Запрос в Вологду Звягин направлять не стал. А попросил на работе
поставить ему дежурства в графике на декабрь так, чтоб вышла свободная
неделя подряд: взамен он отдежурит тридцать первого декабря и второго
января.

Слякотным и мглистым декабрьским утром он кинул в портфель чистые
рубашки, бритву и блокнот, принял заказы домочадцев на "настоящие
вологодские кружева" и поехал в аэропорт.

В Вологде скрипел и искрился снег, воздух был розов, дышалось легко,
Звягин пожалел, что по офицерской привычке не таскать с собой ничего
лишнего он не захватил тренировочный костюм: взять бы в прокате лыжи и
пробежаться хоть часок.

Он снял койку в гарнизонной гостинице, где всегда легче с местами, и
позвонил в архив.

Размещался архив в стареньком двухэтажном здании, и пахло в нем
именно классическим архивом: старой бумагой пахло, пылью и мышами.
Опекаемый старенькой бодрой заведующей, Звягин провел здесь остаток дня и
еще весь день, и узнал следующее.

Из трехсот пятидесяти пяти детей и одиннадцати воспитательниц,