Чтение 4–й страницы книги ~Белое танго~

девочка.

- Справка-то в школу? - недоверчиво переспросила медсестра, не без
зависти оценив зрелые формы Захаржевской.

- В клуб ДОСААФ... - усмехнулась та в ответ. Привычное раздражение от
вечно унылых больных и слякоти за окном улетучилось. Заговорщически понизив
чуть не до шепота голос, сестра прочитала на коленкоровой обложке пухлой
тетради:

- Татьяна Всеволодовна.

Девушка кивнула. Выбившийся из-под шапочки рыжий локон при этом задорно
прыгнул колечком, и медичка, замотанная чужим гриппом, гуляющим по городу,
наконец улыбнулась и протянула в окошко карточку.

- Кабинеты я тебе вот здесь записала. Второй этаж...

Перепрыгивая через ступеньки, Таня пошла для начала к участковой. Марью
Филипповну видела редко, в основном - когда оформляла очередную справку, то
в бассейн, то на легкую атлетику. Та и встречала обычно улыбкой и
непременным:

- А, спортсменка?

И каждый раз Танюшка удивляла новым увлечением, как и сегодня. Наблюдая
девочку с детства, Марья Филипповна всякий раз поражалась ее завидному
здоровью, любопытству и радостному восприятию жизни. Таня никогда ни на что
не жаловалась.

Марья Филипповна уже привыкла отвечать на кучу девчачьих вопросов.
Старалась рассказать побольше, например, про асептику и антисептику. Танюшка
на месте не сидела. "А это что?" Приходилось объяснять, для чего корнцанг
нужен и почему инструменты под тряпкой лежат. Иногда девочка своими "зачем"
да "почему" ставила пожилую, уже на пенсии, врачиху в тупик. Вот и сейчас:

- То, что гинеколог - ладно, но лор-то здесь при чем? Я же не на ушах
кататься собираюсь.

Марья Филипповна, заполняя бланки, только плечами пожала.

- Так... Бери карточку под мышку и иди сейчас во флигель, к гинекологу.
Там народу поменьше.

Уютно устроившись в обитом дерматином кресле, Таня заняла очередь.
Впереди была отекшая, с пигментными пятнами на лице баба. Жаловалась на
ноги, извиняясь тем самым за расстегнутые сапоги, голенища которых болтались
по полу.

Еще одна тетка со впалыми глазами и беззубым ртом периодически доставала
из кармана носовой платок, судорожно в него дышала, издавая отчетливо
уловимый свист носом.

Вид беременных несколько развеселил Таню. Прям вирус какой-то. Она
оглядела очередь, выудила заткнутую за пояс вельветовых джинсов карточку,
одернула свитер и стала листать увесистую тетрадку. Пыталась разобрать
непонятную скоропись.

Прикрепленные к отдельным страничкам результаты многочисленных анализов
были вовсе загадочны. Надо же, как много. Сколько себя помнила, никогда не
болела.

Лейкоциты. РОЭ. А это что?

Когда наконец попала в заветный кабинет, о котором была наслышана, нашла,
что здесь довольно интересно, особенно это гестаповское полулежачее кресло с
идиотскими вертушками подлокотников.

На вопрос: "Живете?" - Таня ошалело задала встречный: "А вы?"

С легким омерзением она покидала кабинет в уверенности, что если здесь и
появится когда, то только в случае самой крайней нужды. Впечатлениями даже с
матерью потом не поделилась. Все поползновения что-то из нее выудить
обернулись для Ариадны Сергеевны против себя же самой.

- Тебя, Адочка, ухогорлонос героической мамашей обозвал. Говорит, если
ребенок до четырех лет молчит, любая другая давно по врачам бы затаскала.

Мать побледнела. Начала было объяснять, что невропатолог или там
дефектолог - тяжкое испытание для психики маленького ребенка, но Таня резко
ее оборвала:

- Ты хоть помнишь, что первое я сказала, когда заговорила?

- Нет, - вконец растерялась Ада и внимательно посмотрела на дочь.

Таня взгляд выдержала, кивнула и вышла из кухни, оставив мать с невымытой
чашкой в руке.

Ариадна Сергеевна солгала дочери, что случалось чрезвычайно редко. Первые
ее слова она помнила прекрасно...

В тот вечер ее пожилой муж и официальный отец Танечки Всеволод Иванович
Захаржевский, академик, лауреат Сталинской премии, директор Института
микробиологии, возвратился домой немыслимо грязный и в отвратительном
расположении духа. Он ездил под Тосно на опытное кукурузное поле. Это поле
было детищем личной инициативы товарища академика, проявленной в свете
последних решений партии и правительства. Строго говоря, кукуруза была не
совсем по профилю возглавляемого Захаржевским института, но так необходимо
было напомнить о себе на самом верху, где про академика стали в последние
годы потихоньку забывать! И Всеволод Иванович не ошибся: инициатива получила
самую серьезную поддержку, о его почине писали газеты, академика пригласили
выступить на Президиуме Академии наук, на Пленуме ЦК, по телевидению... Но
вот в области практической пошли неприятные проколы. Ну, не желала эта дрянь
зеленая плодоносить как следует на скудных северных подзолах, солнышка,
зараза, требовала. Царица полей, мать ее!.. И академику частенько
приходилось выезжать в поле, устраивать нахлобучки недобитому
менделисту-морганисту Логинову, которому руководство в лице академика
оказало высокое доверие, поручив возглавить этот ответственный участок. За
вредность характера и направленности мыслей. Генетик хренов, продажный девка
империализма! Или как правильно - продажный девк?

Сволочь, одним словом. А сегодня вообще политическую диверсию устроил!
Вызвал его академик на ковер, то бишь на межу возле поля, принялся, как
положено, делать вливание. А тот выслушал спокойненько так, подхватил
Всеволода Ивановича под ручку и со словами: "Видите ли, у нас главные
сложности не здесь, а там, позвольте покажу", - завел шагов на пять в
борозду. А там грязь, глина мокрая, органические удобрения. Опомнился
академик, уже выше щиколотки в этом добре увязнув. Это в ботиночках
чехословацких, в брюках девятисотрублевых!.. Ну ничего, он еще попляшет,
наймит глумливый! Вылетит из института по статье - это как пить дать. А еще
надо с грамотными людьми посоветоваться, может, и уголовную статейку
нарисовать получится, хотя бы за хулиганство. Жаль, не прежние времена
нынче. Сплошной либерализм развели...

Свой гнев на Логинова академик по инерции перенес на домашних. Сначала
влетело домработнице Клаве - за непроворность и тупость. Потом Никитка,
выбежавший в прихожую встречать отца, тут же с воем бросился в детскую,
получив увесистый подзатыльник. Академик прошествовал в столовую, куда
перепуганная Клава поспешно принесла глубокую тарелку с борщом, сотейник с
неостывшими голубцами и плошку рыночной сметаны. Всеволод Иванович с мрачным
видом до крошечки уговорил всю эту снедь, но настроение не улучшилось
нисколько. Он зычным голосом вызвал в столовую жену и принялся выговаривать
ей за какое-то примерещившееся ему упущение, постепенно переходя на крик.
Академик вошел в такой раж, что не заметил ни распахнувшейся двери в
спальню, ни стоящей в проеме Танечки. Разбуженная гвалтом, она стояла
насупившись, ручонки теребили складки ночнушки, тянули атласные ленточки на
вороте. Склонив голову со всклокоченными на макушке рыжими кудряшками, она
хмурила сведенные бровки и следила за тем, что происходит в комнате.

Академик брызнул слюной в лицо Аде. Ту передернуло, и академик зашелся
фальцетом:

- Всю жизнь для тебя... - и вдруг замер от оглушительного детского визга.

Малышка даже зажмурилась со стиснутыми кулачками. Потом так же внезапно
замолчала, прошлепала босыми ножками к затихшему папаше и, четко, раскатисто
артикулируя "р", произнесла:

- Закрой рот, байло. Чтоб ты усрался.

Академик как подкошенный упал на диван и, вылупившись на дочку, как на
привидение, стал хватать ртом воздух. Ада было кинулась к мужу, но подхватив
дочку на руки, разрыдалась, осыпая поцелуями куда придется.

- Говорит Танечка! Говорит солнышко! Севочка! Глянь!

Академик поднялся с дивана, безвольно опустил голову и ушел к себе,
шаркая шлепанцами по паркету.

Радостью поделиться было не с кем, да и кому про такое расскажешь? Разве
что у Клавы спросить, где девочка таких слов нахваталась? Странное, что-то
напомнившее словечко. "Байло". Что бы это значило? И вместе с радостью
подкатывал безотчетный страх... Потому как случился ночью со старым
академиком казус, а именно - то, что малышка пожелала ему.

Вот уже второй десяток лет Ада упорно внушала себе, что события того
вечера не связаны с тем, что академик вскорости начал впадать в детство. Но
с той поры Таня все время ловила на себе неусыпный тревожный взгляд Ады.
Жила как под лампой, хотя понимала, что нет упрека в этом взгляде. Мать
проявляла завидное терпение во всех ее детских шалостях. Была благодушна...
Своим замужеством она тяготилась, но виду не подавала, блюла честь мужа и
свое достоинство.

Досужие сплетни не обошли Таню стороной. Впрочем, и без детских дразнилок
она понимала, что дряхлый Севочка просто не может быть ее отцом. Не похожи
они вовсе. Своей брезгливости Таня старалась не показывать, ненависть к
опустившемуся маразматику выплескивала в частых баталиях с братом. Тот
переживал за старика отчаянно и срывал на сестре непонятные обиды за отца.
До недавнего времени. Пока вымахавшая за одно лето Таня однажды не озверела
от очередной порции Никитиных затрещин. Молча, сжав зубы, отмутузила его,
так и не поняв, откуда силы взялись. Как влип он в стенку - не помнила, не
видела. Перед глазами от бешенства потемнело. Давно бы надо: брат словно
зауважал малявку, стал чуть ли не заботлив. Как трогательно...

- Не помню, - повторила Ада. - Уроки на завтра сделала?

Таня Захаржевская училась в девятом классе школы номер один. Уже по
номеру ясно, что школа не из плохоньких - английская, престижная. Училась
она превосходно, можно сказать, с энергией активистки. Сам по себе комсомол,
с бесконечными собраниями-заседаниями, скучными, тянущими душу, как