Чтение 44–й страницы книги ~Белое танго~

санитарки и даже ближайшие родственники работали на Льва Ефимовича, как
звали эскулапа, словно "утки" в камере предварительного заключения. Тетрадка
ее истории болезни не по дням, а по часам толстела, набирала жирный анамнез,
но уже шла вторая неделя, а более или менее точного диагноза поставить никто
не мог. Синдрома абстиненции, как ни хотели, не обнаружили. Налицо была
стойкая депрессия, вызванная неврастенией, причем последнее объяснялось
скорее гормональными нарушениями периода беременности. Понятно, что эти
данные у медиков были. Еще когда ими владел Сутеев. В соответствии с этим
Таня и выбрала линию поведения, что было как нельзя кстати. Более всего
хотелось вырваться за пределы этих стен. Она ела все антидепрессанты,
простодушно отвечала на все мыслимые вопросы, ничего не скрывала, даже то,
что потягивала травку, понятно, из-за бессонницы; что не хочет видеть свою
дочку Нюкту, Анну-Ночную, подумаешь, дочка, орет так, что уши закладывает.
Тем временем вставала рано, ежедневно делала зарядку, общалась в другими
пациентами, ждала среды и субботы, дней посещения, с двенадцати до четырех.

В один из таких дней задержалась дольше обычного Ада. Это было кстати,
так как Павел сидел будто на иголках, явно нервничал и спешил уйти.
Разыгрывая непринужденность, мать и муж чего-то недоговаривали Тане. Она
сообразила, что это связано с Нюктой, о чем после ухода Павла открыто
спросила мать.

- Я было хотела сама позаботиться о девочке, но Павлуша даже и слышать не
хочет. Но а ты же сейчас не можешь...

И Адочка вопросительно взглянула на Таню. Ковыряя пальцем облупленный
пластик на столе, Таня не поднимала глаз. Ада прервала затянувшуюся паузу:

- Нюта сейчас в пригороде с няней. Павлик сам все устроил.

- Это к ней он так торопился?

- Он ведь только в выходные может, - извиняющимся тоном объяснила Ада. И
снова зачастила, чтобы не висло неловкое молчание:

- Я к Нине Артемьевне по два раза на неделе езжу, не одному же ему
разрываться. Павлуша и на работе-то сгорает. А Лида сейчас не может. Ой,
Черновым сейчас и без Нюты нелегко.

Адочка вдруг осеклась, но Таня, вовремя подметив, тут же переспросила:

- Что у них стряслось?

- Уж и не знаю, говорить ли.

- Никак Дормидонтыча партийная группа товарищей схавала? - тихо
съехидничала Таня.

- Да ладно, - Ада махнула рукой. - Этого волка? Сам подавишься. - И
сменив тон, грустно сказала:

- У Лелечки проблемы почти как у тебя.

Так по-старомодному мать называла Лену Чернову. "В чем бы это меня Елка
повторила?" - подумала Таня.

- Она еще только залетела или уже титькой кормить не собирается?

- Да ну что ты, Таня? - задохнулась от возмущения Ада. - Леля такая
порядочная!

- В отличие от меня?

Ада вздохнула, понимая, что сморозила чушь, и уже ровно попыталась
объяснить дочери:

- До твоих проблем ей, наверное, уж далеко, но и она не такая сильная,
как ты. - Погладила Таню по руке и сердобольно чуть слезу не пустила. - Она
так высохла последнее время, будто кто жизнь из нее выпил. Все молчала,
никого не видела, не слышала. Вроде тут, а на деле не она это. Лида аж
плакала, что дочкиного смеха не слышала - и не помнит сколько.

- Бабьи неурядицы? - по-деловому влезая в проблему, спросила Таня.

- Что-то типа. Я вот только не понимаю, поветрие это, что ли? Чего вам не
хватает? Ну, мы нелегко жили, а у вас-то все есть.

- А разве тебе когда-нибудь чего-то не хватало? - Таня пронзила мать
взглядом.

- А что ты знаешь? - как обожженная, вспыхнула та. - Я, может, за Севочку
не от сладкой жизни пошла. Думала, спрячусь за ним.

- От кого? - встрепенулась Таня.

- Скорее, от чего. От судьбы скорее.

- Что-то ты юлишь, Адочка. Уж очень все расплывчато.

- Да скрывать мне нечего. Теперь уж наверное нечего. Раньше об этом
молчали, потому как чистых, без пятнышка и не найти было. Вот и молчали.
Теперь времена другие. Одни вон дворянством бахвалятся, другие, задрав
штаны, готовы русскую фамилию на Шмуца поменять.

- Это что, имеет какое-то отношение к нашему дому?

У Тани появилось предчувствие, что сейчас она узнает что-то важное для
себя. Ада, набрав в легкие побольше воздуха, как читая дочкины мысли,
выдохнула:

- А ладно. Ты уж не маленькая. Сама уже мать. - Таня вздрогнула. - Кому,
как не тебе знать. Всеволод ведь не от сохи, а вон пост какой занимал.
Значит, ему там доверяли, - вытянула пальчик в небо Адочка. - Думала, его
авторитет меня и защитит, ежели что. Любила, правда, не его. Да и любила ли?
Хотела. Я из рода, что в древности травили, а то и палили.

- Ведьма! - восхищенно выпалила Таня.

- Да погоди ты, коза, - улыбнулась мать. - Какая там ведьма? Приехал в
прошлом веке из Эдинбурга аптекарь с женой и дочкой, сам сбег, а жена его
настойками людей давай потчевать, видать, таланту у нее было побольше. Народ
повалил. Не только дочке приданое собрала, но и сама на зависть была, да
только не живут мужики в нашем роду. Те, кто женится, либо гибнут, либо деру
дают, те, кто родится - не жильцы. Бабка мне говорила, что у меня братик
был, до меня еще родился, Валечкой звали. Сердешный. Сейчас такие болезни
прямо на сердце оперируют, или там таблетками лечат, а тогда... Бегать
быстро не мог, ничего не мог, радоваться не мог - задыхался. Пяти лет не
исполнилось, угас, как свечечка.

Это когда только я появилась. Отца своего не помню и не знаю. Мать моя -
своего отца. Видать, и бабка туда же. Вот я решила судьбу перехитрить, что
ли. Может, это и дар чужих людей лечить и судьбу им предсказывать, да только
мне-то это зачем? Тем более если по кругу грехом считают. Не ровен час, и
мама бы Соловки увидала. Может, потому, как уехала, записочки не оставила,
чтоб нам неприятностей не было. Она женщина видная, заметная, да и дела
своего никогда не бросала. То, что брат у тебя есть - ее заслуга. Никитушка
маленьким много болел.

Чего только мама ни делала - и окуривала, и поила травами, и в подушечку
обереги зашивала. Молилась о нем еженощно. Видать, когда решила, что будет
он жить, собрала все свое да уехала. Никому ничего не сказала.

"Это многое объясняет, - думала Таня, - и все-таки чушь какая-то". Еще не
все узелки связывались в ее мыслях, и она спросила Аду:

- Что ж этот выклянченный у Бога братец меня так невзлюбил? Чем я-то ему
насолила?

- Да ну тебя! С чего ты взяла? Что дрались как черти? Так все дерутся.

Разве что ревновал к тебе или маленько завидовал. Ты всегда такая
здоровенькая, крепенькая была.

"Ах ты гад! - отметила по себя Таня. - Показал-таки уязвимое местечко".

А вслух успокоила мать:

- Просто немного обидно. Я здесь пилюльки жру, а он и письмеца написать
не соизволит.

- Скучаешь? - грустно обрадовалась Адочка.

- Угу... Слушай, а он про всю эту ересь знает?

- Может, что и помнит, - двусмысленно ответила Ада.

Павел сдержал слово: Таню обследовали все мыслимые и немыслимые спецы.

Недели две ее обволакивал на ежедневных собеседованиях психотерапевт с
невыговариваемым именем Фаздык Шогимардонович Ахтямов. За время общения с
ним на сеансах, которые Ахтямов строил по ему одному ведомому плану, Таня
поняла, что все его знания базируются на отечественной психологии и
философии марксизма-ленинизма. Имени Эриха Фромма он и не слышал, во всяком
случае, виртуозно линял от этой темы. В результате Таня оглоушила его
фроммовской терминологией в собственной вольной трактовке. Фаздык
Шогимардонович, якобы делая пометки в своем блокноте, скорописью записывал
Танину дешифровку словосочетаний типа "анальное либидо"...

Последняя надежда Сутеева чем-то помочь Тане и Павлу, да и самому не
выставиться полным олухом, возлагалась на психиатра-нарколога из клиники
Сербского. Его ждали из Москвы со дня на день. В словах одной из дежурных
сестер промелькнуло, что этот воротило науки пользовал и бутырских
пациентов. Исследуя невменяемые состояния, психиатр великолепно владел
гипнозом, и раскалывались у него стопроцентно.

Мужичок оказался розовеньким и пухленьким, с блестящими залысинами и
пушистыми ушками. Говорил ласково, с придыханиями, улыбался и постоянно
прикрывал глазки, стрелял голубенькими щелочками в упор. Однако все его
призывы к Гипносу оказались тщетными. По его требованию мудрый бог к Тане не
явился.

Только голова у гипнотизера разболелась и горели мохнатые уши.

- Абсолютно негипнабельна, - подвел он в конце концов черту.

Таня скрыла улыбку, .а Сутеев вздохнул, уже готовый к ее выписке.

***

Редко такое случалось с профессором. И все же перед приходом Павла он
отправился в третье отделение, на котором, кстати, пребывал
Захаржевский-старший. Там со стариками возилась Шура, не раз выручавшая
Сутеева.

Эта немолодая, крупная женщина со скуластым лицом всегда говорила, что в
больнице душу не вылечишь. По любому поводу у нее имелся либо адресок для
родных, либо сама ходила в церковку за болящего. Вот и сегодня, внимательно
выслушав Сутеева, нарисовала она планчик для Павла.

- Бабка Кондратьевна большую силу имеет. Похоже, к ней им и надо. Порча
какая-то. Видать, молодую кто-то свадил. Сам говоришь, красивая пара. Мало
ли, кто ни позавидует.

Неловко было Павлу адресок бабки давать. Но может, Шура и права - не