опаздываешь.
гэдээровский детектив. Но Тане было все равно. Успевшая до начала сеанса
справить свои дела и закусить в буфете пирожным с лимонадом, она просто
уткнулась Генералу в плечо, взяв его за руку. Так они и просидели весь
фильм, держась за руки, а когда вышли и начали обмениваться впечатлениями,
то оба со смехом узнали, что из всего фильма запомнили только самое начало:
мальчик уходит в кино, а родители остаются дома - и самый конец: мальчик
возвращается домой, а родители его встречают.
держались за руки.
послезавтра с утра. Я скажу матери, что пошла с классом на демонстрацию. В
девять на том же месте.
добавил:
поднялась в ней, заколотилось сердечко. До первых петухов тыкалась носом в
подушку, ворочалась с боку на бок. Снова и снова вспоминала слова Генерала,
и накатывала радость, сжимала горло. Не получалось ни расплакаться, ни
рассмеяться, как перед ним.
семейных обедов, тем более больших. Зато возникла другая, условно говоря,
традиция, которую Ада с Таней и называли "Большим семейным обедом". Каждое
второе воскресенье и иногда по праздникам академика на сутки запирали в его
комнатке при кухне, выставив туда, во избежание всяких осложнений, большой
ночной горшок, а Никиту заряжали к каким-нибудь приятелям с ночевкой. Утром
Таня помогала матери готовить всякие вкусности и накрывать на стол. А часам
к четырем начинали приходить Адины друзья - элегантные, хотя и пожилые, в
Таниных глазах, мужчины, нередко с молодыми красивыми женщинами. Это были
веселые, интересные люди - артисты, коллекционеры, художники, юристы,
ученые. Они рассказывали всякие смешные истории, громко смеялись. Громче и
заразительнее всех смеялась Ада. Тане нравилось бывать в их компании,
слушать, запоминать. Лишь немногих новичков вгоняли в неловкость вопли
академика, время от времени доносившиеся из его конуры. После обеда, если
друзья приезжали с женщинами, устраивались танцы, а если без женщин - то со
стола сдергивалась скатерть, подавался кофе с коньяком и начинался картеж.
Причем всегда находился кто-то лишний, который с удовольствием помогал Аде
мыть посуду. А Таня предпочитала оставаться в комнате и следить за игрой.
Она мало что понимала в самих играх - а играли гости в преферанс или в
покер, - но ей нравились их сильные страсти. Таня смеялась. Уж больно весело
было наблюдать столь крутовареные эмоции. А главное, на чем?
мухлевали. Катал, как правило, ехидно сдавала игрокам она. Что тут
начиналось!
кухню.
дочку в щеку и приговаривая:
Никитиной комнате, но для Тани давно уже не составляло никакой тайны, что,
выждав для порядку полчасика, он перебирался в гостиную, где, разложив
широкий "трехспальный" диван, его ждала Ада.
Захаржевские получили взамен казенной семикомнатной, по штату положенной
директору. Было это в середине шестидесятых, когда академика за полную
научную замшелость и стремительно прогрессирующее слабоумие отстранили
сначала от руководства институтом, а потом - и от научной работы вообще.
Несколько лет академик еще появлялся в институте с толстым портфелем,
набитым какими-то бумажками, и выступал на каждом Ученом совете, вещая
всякую чушь, но потом его перестали пускать в институт, а вскоре он и сам
забыл туда дорогу, выходя только во двор, и то под наблюдением Никиты или
Ады.
довольствие за Всеволодом Ивановичем сохранили, как и полагается,
пожизненно. Этих денег хватало на содержание семьи, и, насколько понимала
Таня, именно поэтому Ада и держала при себе старика, не сдавала в психушку
или дом престарелых насовсем.
- ведь он больше не будет членом их семьи. А Ада боится бедности и поэтому
только на два-три месяца в году - на сколько возьмут - определяет старика в
какую-нибудь клинику. Или Никитки стеснялась. Тот-то со старым идиотом как с
писаной торбой носился. А Таня так и не научилась воспринимать академика как
отца, и он всегда казался ей чужим и мерзким стариком, к которому возможно
испытывать только одно чувство - брезгливость.
волос. И так зачешет, и эдак заколет.
Села на краешек стиральной машины и давай придумывать, как подойдет и что
скажет. Все оказалось проще, без излишних придыханий. Голос не сорвался,
трепета он не заметил.
отправившихся ранним промозглым утром в неблизкий путь до Дворцовой. Только
путь Тани и Генерала скоро разошелся с маршрутами колонн. Они сели в
полупустой автобус и через полчаса подъехали к невзрачному многоэтажному
дому, стоящему на кривоватой улочке в другом районе.
совсем уже неказистую развалюху. Прямо на них смотрел пустой дверной проем.
штукатуркой, лестницу с кривыми ступеньками и содранными перилами, щербатые
каменные плиты, лишь местами прикрывавшие земляной пол, во всю длину
которого зачем-то тянулась глубокая траншея. Через траншею была перекинута
доска.
черным дерматином, что-то отрывисто сказал и вошел в открывшуюся дверь.
Потом высунулся и жестом подозвал Таню, приложив указательный палец другой
руки к губам.
драгоценности под вековой паутиной - не удивилась бы. Ее золотые глазки
горели восторгом, жадно вглядываясь в разбойничий лабиринт.
довольно чисто - возможно, прибрался на случай ее прихода. И просторно - из
мебели в ней имелся только широкий пружинный матрац, положенный на кирпичи и
накрытый полосатым покрывалом, в головах больничная тумбочка, на которой
стоит магнитофон, сундук и табуретка возле окна. На подоконнике ваза с тремя
свежими алыми розами - уж не для нее ли? Чуть дальше, в самом углу, прямо на
полу стоял красивый черный телевизор неизвестной Тане марки с большим
экраном и еще какой-то металлический прибор. Все прочее хозяйство
размещалось на полках, которые тянулись вдоль всей дальней от двери стены -
кое-какая посуда, несколько затрепанных книжек, множество ящиков и коробок -
фанерных, картонных, больших и маленьких. Одни были разноцветные, красивые,
явно заграничные, хотя попадались и совсем старые - рваные, мятые. Однако
большую часть пространства на полках занимали штабеля новеньких
автомобильных покрышек. Стараясь незаметно изучать взглядом логово, Таня
дышала свободно и легко, словно попала в свой дом, такой непохожий на
родительский. Ни тебе старинного комода, воняющего нафталином, ни пыльных
портьер, ни тусклой бронзовой люстры с висюльками хрусталя, мутными, как
сопля.
- А я сейчас... Чайку вот...
Сертаков Виталий
Посняков Андрей
Корнев Павел
Афанасьев Роман
Жюль Верн
Марко Джон