Чтение 63–й страницы книги ~Белое танго~

потолка, было сплошь увешано картинами. Большими, маленькие, в рамах и без,
прямоугольными, квадратными, овальными. Половина громадной гостиной была
разделена на четыре ниши перегородками, тоже заполненными картинами. В одной
нише жужжала пылесосом Марина. Заметив, что Лада рассматривает картины, она
выключила пылесос и встала рядом.

- Нравится?

- Не пойму. Много слишком. В глазах рябит.

- Ой, тут столько всего! Боровиковский, Венецианов, Федотов,
передвижники... Иностранцев много. Вон здесь, гляди, Лиотар - ну, тот самый
у которого "Шоколадница" в Дрезденской галерее. А вот эти маленькие -
французы.

Грез, Фрагонар Ватто...

- Ватто-манто! Тряпки размалеванные... Стой а вот эту я знаю. У нас в
областном такая же висела.

- У вас копия, наверное... Хотя это же Саврасов, "Грачи прилетели". Он
этих "Грачей" штук сто написал.

- На полбанки не хватало? - язвительно спросила Лада.

Она перешла в соседнюю нишу и затихла. Подойдя к ней, Марина увидела, что
та пристально разглядывает какой-то азиатский пейзаж. Камни, желтые горы,
ослепительно голубое небо, на склоне прилепилась белая мазанка.

- Это, кажется, Верещагин. Был такой художник, до революции еще. С
русской армией в походы ходил, там и рисовал...

- Заткнись! - тихо бросила Лада, не спуская глаз с картины.

Из оцепенения ее вывели трель кукушки и стук палки по косяку.

- Заснула, что ли, корова?

Лада резко обернулась. В дверях старик, переодевшийся в черный костюм,
Марина с опущенной головой.

- Открывай иди! - продолжал шипеть на нее дядя. - Да только прежде
посмотри, точно ли Секретаренко...

Один из пришедших был длинный, тощий, сутулый с воровато бегающими
глазками, второй - благообразный низкорослый толстячок с аккуратными
усиками.

Одеты оба солидно, в недешевые импортные костюмы. С собой они принесли
большой сверток плоский и прямоугольный. Картину, скорей всего.

- Прошу знакомиться, это Арнольд Пахомович Эфендиев, - представил
толстячка сутулый. - А это, Арнольд Пахомович, тот самый Родион Кириллович,
про которого...

- Наслышан, наслышан, - прервал его Эфендиев, протягивая старику пухлую
ладошку.

После непродолжительного обмена любезностями гости и хозяин прошествовали
в гостиную, а Марина была отправлена на кухню готовить чай для отказавшихся
от коньяка гостей. Секретаренко и Родион Кириллович уселись в кресла, а
Эфендиев заходил по комнате, цепким взглядом разглядывая картины и отпуская
комментарии.

Секретаренко с готовностью отвечал на его вопросы. Старик молча сосал
лимон, присыпанный сахарной пудрой.

Ладе это скоро прискучило, и она отправилась помогать Марине.
Возвратившись с чашками и заварным чайником, она увидела, что на мольберте
стоит принесенная картина - серые угловатые апельсины на буром фоне, - а вся
троица сгрудилась возле нее, оживленно жестикулируя и обмениваясь
непонятными фразами:

- Но экспертиза самого Панова...

- Из Щукинской коллекции, что ли? Так ведь в каталоге двадцать девятого
года...

- Панов или не Панов, а за Сезанна я это не взял бы..

- Побойтесь Бога, Родион Кириллович! Аутентичность несомненна. Готов за
двух Ге и три листа...

Лада возвратилась на кухню, встала у окна, закурила, выпуская дым в
раскрытую форточку.

- Ну, что они там?

- Торгуются. Толстый за фрукты плесневелые хочет три листа и Ге. Ну, Ге я
еще понимаю - сам тоже ге порядочное втюхивает. Но три листа?.. Тридцать
тысяч, что ли?

- Может быть, - на всякий случай отозвалась Марина, не вполне поняв
Ладины слова. - Или графики три листа.

- М-да. - Лада замолчала, крепко затянулась и выбросила окурок в
форточку. - Надолго это?

- По-разному бывает.

- Я пойду, пожалуй. Тоска тут. Посуду за этими, - она показала в
направлении гостиной, - без меня приберешь.

- Останься, а? Ну, я прошу тебя! Если хочешь, прямо отсюда в ресторан
закатимся. А? Я угощаю - вчера получку дали.

- Да ну на фиг. Лучше в кулинарии пару табака возьмем. А водочка
найдется...

- И как тебе? - Марина выжидательно смотрела на подругу. От водки глаза
ее замаслились, щеки пылали. Да пожалуй с двух-то рюмашек оно вроде и не
должно бы так.

- Это ты насчет похода к Родиону твоему? Ничего, халтурку вот легкую
срубила себе.

- Что? Какую еще халтурку?

- Уколы ставить звал. - Марина вздрогнула, и это тоже не ускользнуло от
внимания Лады. - По полтора рубля обещал. Это ж в месяц сорок пять выходит.
И от работы моей два шага. Я согласилась.

Марина налила по третьей. Рука ее дрожала, и несколько капель пролилось
на клеенку.

- Уколы... - с запинкой произнесла она и решительно поднесла рюмку ко
рту.

Продышавшись, с остервенением спросила:

- И не противно тебе будет сморчка поганого обслуживать?

- Ты ж обслуживаешь... Хотя у тебя интерес, конечно... - Марина дернула
горлом. Лада выдержала паузу и продолжила:

- А мне он таким уж поганым не показался. Дедок как дедок. Ну, с
прибабахом, конечно, ну да все такими будем, коли раньше не помрем.

- Дедок как дедок, говоришь?! - взвизгнула Марина. - Да это ж гад,
изверг, хуже Гитлера! Еще до войны в НКВД конфискованным имуществом
занимался. В блокаду - не знаю, мародерствовал, наверное, квартиры
выморочные грабил, казенным мандатом прикрываясь, или еще что, только именно
в те годы и начал живопись собирать. И после войны по дешевке скупал добро -
трофейное или у бедствующих, голодных. А то и вовсе даром получал. Возьмет
якобы на комиссию, а продавца или арестуют очень вовремя, или бандиты
зарежут. - Голос ее понемногу крепчал.

Несло, как с горы на санках. - Что-то продавал с выгодой, клиентуру
постоянную завел из военных, ученых, артистов - тогда тоже состоятельные
люди были. А что приглянется - себе оставлял. Собиратель! Жена его первая в
бомбежку погибла, так он на искусствоведше из Русского музея женился, та его
уму-разуму учила.

- Тетка твоя, что ли?

- Нет, тетя потом была. А искусствоведша та лет через пять после свадьбы
погибла. Очень как-то странно погибла - под машину попала, на пустом
проспекте, в три часа ночи. Много знала, наверное...

- Это все он тебе рассказал? - с нехорошей улыбкой спросила Лада.

- Нет, конечно. Тетя в больнице, перед самой смертью. Она ведь знаешь,
отчего умерла? Рыбой отравилась. Три дня в судорогах билась без сознания,
только в последний денек ненадолго в себя пришла, а тут как раз я у койки
дежурила...

Так вот, она точно знала, что это муж ее со свету сжил. Не ладили они в
последние годы, она как-то пригрозила, что сообщит обо всех его подвигах
куда надо. Ну он тогда ее задобрил подарком дорогим, а через неделю -
приступ, "скорая"... После похорон он меня первое время и знать не хотел, а
как здоровье сдавать начало, вызвонил, чтобы я, значит, его обихаживала. И
намекнул - наследников, мол, кроме тебя, не имеется, но коли недоволен твоей
службой буду, государству все отпишу. Тем до сих пор и помыкает сволочь.
Сначала раз или два в неделю заходила, а теперь вот каждый день приходится.
Пашешь на него, а сама думаешь - сдох бы ты поскорее!

- Давно? - спросила Лада, подливая Марине водочки.

- Что давно?

- Давно мысли такие одолевают?

- Да уж восемь лет как, с самой теткиной смерти. Я его и раньше-то не
любила. Ни разу ничем не пособил, даже словом добрым, а ведь как бедствовала
иногда - хоть в петлю лезь. А я, ж его родная племянница, не тети Риммина.

Остальная родня наша в Пермской области в колхозе век доживает. Только он
в люди выбился, да я вот. - Она горько усмехнулась. - Супружника питерского
студенточкой по пьяному делу подцепила, врачишку, блядуна хренова, через то
сама ленинградкой стала... - Марина хлебнула водки, закусывать не стала, а
вместо этого попросила:

- Дай-ка закурить.

Затянулась неумело, раскашлялась, водички попила и с новой силой
продолжила:

- Знаешь, а я ведь давно уже все продумала. Ему стимуляторы сердечные
прописаны. Таблетки, а раз в сутки - укол. Кокарбоксилаза и ноль-один
процентный атропин... Но если резко дозу увеличить или концентрацию,
сердечко-то и зайдется, лопнет. И все, никаких следов.

- Нет человека - нет проблемы, - задумчиво произнесла Лада. - Ну, и зачем
дело стало, раз никаких следов?

- Да я уж сколько раз собиралась! Неделями не спала, все переживала,
представляла себе, как я его... Ампулу нужную раздобыла, раз даже в шприц
закачала. Но не могу... понимаешь, не могу своей рукой, вот так вот,
хладнокровно. Сколько себя ни заставляла - не могу, и все!

Она резко повела рукой и смахнула со стола тарелку с остатками сыра. Упав
на мягкий линолеум, тарелка не разбилась. Поднимать ее никто не стал.