Ничего хорошего из этого не вышло. Клиенты воротили нос, пытались сбить цену, соглашались же совсем неприхотливые — либо пьяницы, либо какие-то темные личности. Плату за комнату приходилось добывать с боем. Пошли скандалы. Соседи написали жалобу в домоуправление. Комнату заперли на ключ, предварительно стащив в нее всякий хлам, который держать было тошно, а выбрасывать жалко — вот достроят дачу, тогда там пригодится, может быть.
И тут появилась Таня. Настасья для виду покобенилась, запросила тридцать рублей и плату за два месяца вперед, а потом кусала себе локти, что не заломила все сорок — Таня согласилась без торговли.
Выходные ушли на расчистку. Приехал Николай, часть хлама увез с собой, остальное без жалости выгребли на помойку. Остался обшарпанный шкаф, шаткий стол и колченогий стул, коврик с барышней, балконом и кабальеро, табуретка, продавленный диван и тошнотворно-блевотный запах, слишком памятный Тане и не выветрившийся за все эти годы. Отправив Ванечку к родителям за вещами, Таня настежь распахнула окно, впуская свежий морозный воздух, нагрела в баке воды и взялась за тряпку.
II
Иван вернулся заполночь с большим новым чемоданом, набитым его одежкой, постельным бельем, кое-какой посудой и десятком книг. Он так пылко обнял Таню, так жарко целовал ее, что Таня поняла: еще чуть-чуть, и ее муж остался бы у родителей навсегда. Но он вернулся, и она ни о чем не стала спрашивать. Только невесело усмехнулась про себя, помогая разбирать чемодан: вроде как его приданое. А что принесла в семью она? Только саму себя. Ни много, ни мало, а в самый раз.
Таня поняла правильно. Благоухающей ванной, вкуснейшим ужином, любимой музыкой и вкрадчивой беседой Марина Александровна сломила волю сына. Он разомлел, переоделся в пижаму, почистил зубы и возлег на любимую тахту под любимым бра с томиком Лескова, даже как-то и позабыв, что его ждет Таня. Он начал уже позевывать над «Соборянами», и тут в его комнату вошел отец с тем самым чемоданом.
— Т-с, — сказал он, присев на краешек тахты, — мать не разбуди. Вот, я тут собрал кое-что. Одевайся тихонечко и иди.
— Куда? — не понял Ванечка.
— Как это куда? К жене. — Отец грустно вздохнул. — Будь хоть ты мужиком, в конце концов.
Уже в прихожей он вынес Ванечке три новеньких четвертных.
— На обзаведение… Ты хоть позванивай, что да как…
Таня возвратилась с работы, выгрузила купленные по дороге продукты, хлеб и конфеты положила на блюдо и прикрыла салфеткой, а масло и колбасу засунула между рамами — своего рода холодильник. Иван еще не пришел. Она вышла в кухню-коридор, поставила на плиту ковшик с водой, шепотом выбранив себя, что опять забыла купить чайник. Когда вода вскипела, она унесла ковш в комнату, заварила чай и, облизав губы, потянулась к блюду за карамелькой.
И тут в дверь постучали — странно постучали, будто бы льстиво и как-то удивленно.
— Да, — сказала Таня.
В дверь просунулась голова Марьи Никифоровны, одной из трех квартирных старух.
— Танечка, — округлив глаза, зашептала старуха, — тут к вам… пришли.
Таня встала и выглянула в коридор. Глазам ее предстала немая сцена, напомнившая ей финал гоголевского «Ревизора». Жильцы — милиционер-лимитчик Шмонов с женой и сыном, все три старухи, вечно пьяный грузчик из гастронома по имени Костя Циолковский, его помятая сожительница, дворник Абдулла — высыпали в коридор и застыли по стойке «смирно», вжимаясь в стенку. По обе стороны входной двери замерли два крепкоскулых молодых человека в одинаковых строгих костюмах, а посередине, в дверном проеме, стоял невысокий, крепкий, холеный пожилой мужчина с властным и гипнотическим взглядом удава. В руках у него был добротный кожаный портфель. Таня сразу поняла, что это начальник, причем не просто начальник, а высокий начальник, из тех, с которыми большинству простых людей за всю жизнь не выпадает общаться.
Он быстро пробежался глазами по всем лицам и остановил взгляд на Тане.
— Что ж в хоромы не приглашаешь, хозяюшка? — спросил он. И улыбнулся. Улыбка цепенила еще сильнее взгляда.
Таня тряхнула головой, сбрасывая морок, и сказала:
— Проходите, пожалуйста.
Начальник двинулся по замызганному коридору, и Тане показалось, что под ногами его расстилается невидимая ковровая дорожка. Таня шагнула в сторону, и начальник первым вошел в старухину комнату.
— М-да, — сказал он, осматриваясь, — неказисто живете, неказисто…
— Мы только неделю назад въехали. Я собиралась на выходных все освежить, побелить. Работы немного.
Она замолчала. «Что это я перед ним оправдываюсь? Он мне кто?»
— Чаек на столе, я вижу. Может, угостишь?
— Садитесь, — сказала Таня и достала из шкафа чашку, красивую, но с отбитой ручкой.
— И ты садись, в ногах правды нет, — сказал начальник, наливая себе из ковшика. Портфель он поставил на пол рядом с табуреткой.
Таня села.
— Ну что, чернобурая, поймала своего петушка? Сладко ли? — спросил гость.
Таня, преодолевая робость, посмотрела ему прямо в глаза.
— А вы кто?
— Ах да, не представился, извини… Ну, скажем, друг семьи. По имени-отчеству Дмитрий Дормидонтович. Отец известных тебе Павла и Елены Черновых.
Таня всплеснула руками.
— Ой, так это мы у вас свадьбу справляли? Спасибо вам…
— Гулять гуляли, а хозяина пригласить забыли? Нехорошо.
— Я не знала, простите…
— Ладно, не винись. Это все Пашка придумал, ему и отвечать.
— Он же ради нас. Я не хочу, чтобы у него были неприятности, слышите!
— Слышу. — Дмитрий Дормидонтович улыбнулся. Давненько на него не повышали голос. — Но речь у нас не про то… Расскажи-ка ты мне, Татьяна Ларина, как вы с Иваном жить думаете?
Он задал вопрос с какой-то особой интонацией, так что нельзя было ни уйти от ответа, ни ответить ложью.
— Поживем здесь пока. Будем копить на кооператив — заработок у меня хороший, Иван доучится, работать пойдет, тоже зарабатывать будет…
— Ты, значит, на стройке, он в кабинетике, так?
— А что же плохого?
— Да ничего, ничего… Вот только, знаешь ли, — лицо его сделалось каменным, — в конторе тепленькой тебе в ближайшем будущем не служить, в квартирке уютной не жить.
— Я и не собираюсь, — сказала Таня, почему-то внутренне холодея.
— Потому что, хоть ты и замужем, а жить в городе имеешь право только пока не рыпаешься — на строительстве работаешь и ведешь себя соответственно, — продолжал Чернов. — А то и муж тебе не поможет. Квартира не его, а родителей, и прописать он тебя не имеет права… Кстати, вы и здесь не по закону живете.
— Как это?
— Очень просто. Проживаете не по месту прописки. Ты где прописана? На Маклина, в общежитии. Иван где прописан? У себя на Мичуринской. Так что на первый раз предупреждение, на второй будет денежный штраф, а на третий — милости просим из Ленинграда, не хотите добровольно, можно и по этапу, к месту постоянной прописки, в Хмелицы, к сестре Лизавете в хибару… Да-да, не таращи глазенки. Я про тебя все знаю… И все могу с тобой сделать. И выслать, и сослать, и в бараний рог скрутить.
Он не кричал, не топал ногами, но от этого было еще страшнее. Тане казалось, будто он вырос, раздулся до размеров всей комнаты и вот-вот раздавит ее, не оставив ей жизненного пространства, или откроет огнедышащую пасть и проглотит. Она с силой закрыла глаза и резко раскрыла их.
— Я не понимаю, к чему вы это говорите. Мне не нужна их квартира, не нужна теплая контора… Только не трогайте нас, оставьте в покое Ваню, меня… Нам здесь хорошо.
— Хорошо, значит? Допустим. А потом? Пойдут дети, заботы всякие, денег станет не хватать, жилплощади, здоровья весь день на ветру мастерком орудовать. Что тогда, а?
— К тому времени мы уже сможем купить квартиру.
— Да? А кто вам позволит? Пушкин? По какому праву? С твоей лимитной пропиской на очередь не ставят, а у Ивана семьдесят метров на троих, тоже не полагается…
— Тогда… тогда я на работе попрошу. Тресту пятнадцать процентов квартир с каждого дома выделяют, я поговорю с начальством, объясню ситуацию…
— А у них своя ситуация, и называется она кадровая политика. С какой стати им отдавать квартиру работнику, даже хорошему работнику, если он и без всякой квартиры у них в кабале до самой пенсии? Уволишься — вон из города, в другой трест перейдешь — у них такая же… ситуация, только еще хуже.
— Ну не знаю…
Таня хотела сказать, что есть ведь предприятия с семейными общежитиями, есть такие, где по трудовому соглашению через несколько лет дают квартиру, в ближайшем пригороде есть частные дома с постоянной пропиской… Но Чернов не дал ей продолжить.
— Вот именно, что не знаешь. Жить торопитесь, любить торопитесь, всего сразу хотите — только жизнь себе и другим ломаете…
Таня молча смотрела на него.
— А ведь я пришел не грозить тебе, не отчитывать, — сказал Чернов, резко переменив тон. — У меня к тебе есть предложение. Интересное. Тебе должно понравиться.
— Какое? — настороженно спросила Таня.
— Ты на Каменном острове бывала когда-нибудь?
Таня вспомнила давние прогулки с Женей. В груди защемило.
— Да, — еле слышно ответила она.
— Видела там такие красивые дома за высокими заборами?
— Да.
— Там принимают правительственные и другие важные делегации, которые приезжают к нам в город… Я уже говорил тебе, что все про тебя знаю. Знаю, что ты толковая, честная, работы не боишься, не распустеха, речь у тебя культурная, двигаешься красиво. Про внешние данные не говорю — пока еще не слепой, сам вижу. Так вот, таких, как ты, не так уж много, и они очень нужны для работы в резиденциях.
— Что там нужно делать?
— Для начала — пылесосить ковры, стелить постели, подавать гостям кофе…
— Горшки выносить? Подтирать за ними?
— Это вряд ли. К тому же тебе ведь и такая работа не в новинку. Правда, мягко выражаясь, на другом уровне. Если не ошибаюсь, в той самой комнате, где мы сейчас сидим…
— Спасибо. Мне это неинтересно.
— Погоди отказываться. Это будет только начало. Как бы испытательный срок. Присмотришься, подучишься, а главное — к тебе присмотрятся. И предложат более интересную, ответственную работу.
— А именно?
Посняков Андрей
Афанасьев Роман
Куликов Роман
Шилова Юлия
Акунин Борис
Шилова Юлия