Чтение 36–й страницы книги ~Муму~

под краном и лишь после этого выкинул в мусорное ведро. Карточку же,
перевернув тыльной стороной вверх, засунул под стекло на своем письменном
столе.

Ручка двери, ведущей из лаборатории в коридор, несколько раз дернулась.
Федор Иванович бросил взгляд на часы: он задержался сверх рабочего времени,
вполне могло оказаться, что в лаборатории никого уже нет, вот только свет
горел предательски ярко.

Затем дверь подергали.

- Федор Иванович, вы тут? - раздался приятный женский голос.

Открыть тут же было бы немного глупо. Какого черта до этого сидел и
прятался?

- Я знаю, вы здесь, откройте, пожалуйста.

- Черт! - выругался заведующий лабораторией и распахнул дверь.

Хотя никто его и не просил давать объяснения, он тут же принялся
оправдываться:

- Сел перекусить, дверь запер, как-то неудобно, если войдет чужой.

Медсестра из реанимационного отделения спокойно выслушала эту бестолковую
болтовню и, убедившись, что Федор Иванович израсходовал все свои аргументы,
сообщила:

- Солодкина просила вас сделать анализ крови новенькой в нашем отделении.

По инструкции следовало, что анализ должны сделать до операции, ну в
крайнем случае, если промедление смерти подобно, то во время операции.

- Да, но... - начал Федор Иванович.

- Я заходила к вам, но никого не застала. Заведующий лабораторией
вспомнил, как кто-то не очень настойчиво подергал дверь, но тогда он был
занят изучением крови и даже бровью не повел.

- Я выходил. А зачем, наверное, сейчас и не вспомню.

- Какая разница? - медсестра подала Федору Ивановичу историю болезни
новой пациентки - простую амбарную книгу в картонной обложке. - Сделайте,
Тамара очень просила.

- Просила, просила, - пробурчал заведующий лабораторией, - а мне что,
одному работать? Какая уже разница, если операция закончена?

- Это ваши проблемы. Меня попросили передать, я и передаю, - по лицу
медсестры было видно, что карточку назад она не возьмет ни за что.

- Всем надо, одному мне не надо, - бубнил Федор Иванович, отыскивая в
лаборатории стерильный шприц и другой инструмент.

"Тамара Солодкина сказала... Кто она такая?"

По рангу выходило, что Федор Иванович, как заведующий лабораторией, выше
ассистентки хирурга. Но, с другой стороны, Тамара была красивой женщиной, а
красота - страшная сила, часто покруче должностной инструкции будет. Как
большинство мужчин, Федор Иванович пасовал перед этим аргументом.

Он, зная наперед, что жена примется ругать его за позднее возвращение
домой, все-таки отправился выполнять просьбу. Единственным оправданием в
глазах супруги могло служить то, что Федор Иванович вернется трезвым. Хотя
кто знает? Еще не вечер, а напиться можно и за пять секунд, выпив залпом
стакан водки.

"Эх черт, - продолжая поминать нечистого, заведующий лабораторией топал
по лестнице. - Цветы Тамаре подарил, теперь и о левом анализе жене не
скажешь. А так, пришел бы домой, букет перед собой выставил, а она, злая,
дверь открыла бы, розы увидела бы, и злость у нее как рукой сняло. Чего уж
теперь думать?? - махнул он рукой, толкая плечом хлипкую дверь, ведущую в
реанимационное отделение.

Стены тут, как и во всей больнице, были облезлые, давно не крашенные. Но
зато чистота царила идеальная. Краска могла быть протерта на дверях до дыр,
но грязи не должно быть и следа. Даже привычный к больничным запахам нос
Федора Ивановича уловил ароматы реанимации: тут пахло йодом, хлоркой,
спиртом и смертью.

То, что смерть имеет запах, знает каждый медик. Человек еще жив, а от
него уже исходит тонкий аромат. Спасай не спасай такого пациента, уже не
поможешь. В отличие от других этажей больницы, в реанимации не пахло
съестным.

- Где тут наша новенькая? - доковыляв до стола дежурной медсестры,
поинтересовался Федор Иванович. В левой руке он держал небольшой ящичек из
нержавеющей стали, в правой - историю болезни. - Новенькая - это кто? -
заведующий лабораторией бросил взгляд на обложку и был неприятно удивлен:
вместо имени и фамилии там красовались чистые строчки, точь-в-точь как на
карточке результатов анализа, которая лежала под стеклом на его письменном
столе. - Солодкина не написала, черт бы ее подрал!

- Тамаре и сам черт не страшен, - отозвалась медсестра, - ее Муму хоть у
кого из лап вырвет.

- Муму, Муму... - прогнусавил Федор Иванович. - У человека имя есть и
фамилия, а вы его кличкой собачьей называете, - из чисто мужской
солидарности вступился он за Сергея Дорогина, хотя сам его недолюбливал.

- Это не мы, он сам себя так назвал, - по глазам медсестры чувствовалось,
что Дорогин ей симпатичен. - Вы вот сказали, что у каждого человека имя и
фамилия есть, а по карточке другое выходит. Девушка в сознание еще не
пришла, откуда мы можем знать, как ее зовут? Придет в себя, расскажет. Я вас
сейчас провожу.

В палате, рассчитанной на двух человек, лишь одна кровать была занята.
Вторую сегодня так и не успели привести в порядок, лишь забрали простыню.
Свернутый в трубочку матрац лежал возле спинки.

Федор Иванович заметил истоптанные шлепанцы, стоявшие под панцирной
сеткой.

- Ну вот, был человек и нету, - вспомнил он о старите, умершем сегодня
утром.

Но тут же забыл о нем, лишь только увидел Риту Кижеватову. Девушка
показалась ему удивительно красивой. Красоту редко встретишь в больнице,
обычные гости тут - старость, уродство, безобразие. Даже такой опытный
медик, как Федор Иванович, не сразу сообразил, спит девушка или еще не
пришла в себя, бледность лица после операции лишь подчеркивала красоту.

- Что с ней?

Медсестра пожала плечами, и Федор Иванович развернул карточку:
?Черепно-мозговая травма средней тяжести. Потеря крови...?. Он пробежал
глазами бесстрастные строки диагноза.

"Можно сказать, повезло?, - подумал он.

Была проломлена лишь верхняя костная поверхность в затылочной части.
Сразу понятно, что готовили ее к операции женщины - волосы выбрили лишь
вокруг самой раны, а то лежала бы сейчас лысая, как бильярдный шар. Особого
значения тому, что девушка попала в реанимацию без документов, Федор
Иванович не придал. Так уже случалось не раз, но безымянным пока еще никто
не умер. И не выжил, если не считать Сергея Дорогина, покинувшего больницу
под кличкой Муму. Обычно родственники находились быстро.

Заведующий лабораторией присел на край кровати. Пальцем оттянул нижнее
веко девушки. В сосудиках уже слабо просматривалась кровь.

"Ага, значит, возвращается к жизни. Давление поднимается, и можно будет
попасть иголкой в вену."

- Еще наркоз действует, - пояснила сестра.

- Это я и без тебя вижу.

Он откинул одеяло и высвободил руку девушки. Кижеватова лежала обнаженная
- такая, какой ее сюда доставили с операционного стола. Федор Иванович, если
бы был в палате наедине с не пришедшей в себя пациенткой, не почувствовал бы
ни желания, ни стыда. Но присутствие медсестры смутило его, и он, слегка
покраснев, прикрыл простыней грудь девушки.

Федор Иванович протер локтевой изгиб спиртом и, взяв в руки иглу, на
несколько секунд замер. У девушки явственно просматривался след от укола в
вену.

- Ей уже кровь на анализ брали, - сказал он.

- Нет.

- Я же вижу.

Медсестра пожала плечами.

- Мне об этом никто ничего не говорил. Да и вы об этом должны были бы
знать.

"Точно, - подумал Федор Иванович, - раз не приносили, значит, не брали.
Наркоманка она, что ли? Наширялась какой-нибудь дряни и пошла вышивать по
шоссе, под машины бросаться. Хотя не похоже. У наркоманки весь локтевой
изгиб должен быть исколот, а тут одна только дырочка. Ну да мне-то что,
может, неудачно капельницу ставили."

И, чтобы больше не мучиться сомнениями, он вновь взял девушку за руку. На
этот раз в нем говорил уже не мужичина, а профессионал. Он даже не обратил
особого внимания на следы от веревок. Это его не касалось. Взгляд
заведующего лабораторией искал вену, в которую можно всадить иглу. Хрустнула
тонкая оболочка кровеносного сосуда, и на пластиковом переходнике иголки
появилась сперва большая капля, а затем кровь уже потекла ручейком в
подставленную пробирку.

Набрав столько, сколько требовалось для анализа, Федор Иванович вытащил
иголку и вышел из палаты.

"Эх черт, - думал он, - как день бездарно пропадает. Жена мне скандал
устроит. А за что? Не пил, не гулял, делом занимался. Все равно не поверит.
Женщины - они такие, считают, стоит мужику полчаса свободного времени дать,
так он или в пьянку бросится, или по бабам."

Заведующему лабораторией стало жаль себя. Стало жаль цветов, подаренных
Тамаре. Вот тут-то он и ощутил свою вину. Не подари сдуру букет, сидел бы
себе спокойно вечером рядом с женой на диванчике и смотрел бы телевизор. А
теперь придется не только ужин готовить, но и посуду мыть, чего он не
выносил патологически.

Лишняя суета в больнице утихала, на этаже, где располагалась лаборатория,
и вовсе тишина стояла такая, как на кладбище. Федору Ивановичу даже не по
себе сделалось. Не любил он длинных гулких коридоров, в которых горит лишь
дежурное освещение. Не любил с детства. Ему всегда казалось, что в дверной
нише или за углом притаился... А кто притаился? Этого Федор Иванович не мог