Чтение 29–й страницы книги ~Фаянсовый череп~

Мясо казалось ей немного странным, слишком уж нежным. Вроде
крольчатина, но где ты найдешь у кролика такой большой кусок мякоти?
- Вкусно?
- Что это? - спросила она.
- Вкусно? - подняв глаза на девушку, переспросила женщина.
- Конечно вкусно! Очень! Но что это?
Ее вопрос никто словно бы и не услышал. Звякали вилки, ножи, иногда
слышался хруст разгрызаемого хрящика. Илья обсосал кость и аккуратно
положил на отдельную тарелку.
- Вот уж Граф с Бароном порадуются! Они такие косточки любят, нежные,
молоденькие, разгрызают их в два счета, как семечки. А я сколько ни
пытался, никогда не удавалось разгрызть.
- Зубы попортишь, - строго и назидательно произнесла Вырезубова.
- Мама, я больше не буду, - сказал сын, вымакивая хлебом все, что
осталось на тарелке. После этого он сытно икнул и тут же прикрыл рот рукой.
Мать строго взглянула на сына.
- Сколько тебя можно учить?
- Извините, мама, нечаянно...
- Понятно, что не нарочно. На первый раз прощаю. Григорий был рад.
Недовольство матери на него не распространялось.
- Давайте я посуду помою. Спасибо вам большое, все очень вкусно!
Рита не могла понять, то ли это оттого, что съела чересчур много, то
ли оттого, что пища слишком сытная и жирная, тошнота подкатывала к горлу и
она чуть сдерживалась, чтобы ее не вырвало.
Мужчины и женщина весело смотрели на Риту.
- Не надо, я сама помою. Ты иди ложись, я тебе постелила там.
- А водички попить?
- Сейчас будет чай.
- Нет, я водички хочу.
Илья подошел к холодильнику, чуть-чуть приоткрыл дверцу, так
приоткрывают дверцу сейфа при посторонних, когда хотят вытащить немного
денег, а сейф доверху забит упаковками банкнот.
Бутылка минералки оказалась на столе. Сами же Вырезубовы пили чай на
травах, душистый и ароматный. К чаю подали еще и мед, который стекал с
ложечки, постепенно истончаясь до толщины волоса, а затем Вырезубовы
быстро отправляли мед в рот и долго облизывали мельхиоровые ложечки
длинными розовыми языками.
От этого зрелища Рите стало совсем плохо. Она, извинившись, спросила:
- Можно, я пойду лягу?
- Спокойной ночи.
- И вам спокойной ночи и добрых снов. Григорий с Ильей переглянулись.
"Она что, издевается?" - в их взглядах читался вопрос.
- Покажи, Илья, гостье ее место.
Илья провел Риту в небольшую, аккуратно обшитую темной лакированной
вагонкой комнату с низким косым потолком.
- Вот твоя кровать.
Постель была застлана идеально белой простыней. Белье накрахмалено,
очень чистое, даже хрустело от прикосновения. Маленькое окно прикрывала
решетка.
"От кого эта решетка? Зачем она на окне?"
Рита подобных вопросов не задавала. Она скользнула под одеяло,
прижалась к холодной подушке и прикусила губу. Тошнота подкатывала к
горлу, девушка боялась пошевелиться, потому что любое неосторожное
движение могло вызвать рвоту. Но постепенно, минуту за минутой ей
становилось лучше, хотя в желудке еще происходили странные процессы.
"Неужели от голода? Нельзя сразу столько есть. И отказаться я не
могла. Вон как здесь строго, мамаша - настоящий мент, похуже участкового.
Ей бы только воспитательницей в детском доме работать, там бы все по
шнурку ходили, в затылок друг другу дышали, рот боялись открыть и спали по
стойке "смирно", как шпалы под рельсами. Все бы по ее приказу сны
одинаковые видели. Сволочь! Таких парней в кулаке держит! Теперь понятно,
почему они неженатые, для нее любая девушка - проститутка, хоть ты ей
двадцать справок принеси, что девственница и даже не целовалась. Хотя ко
мне это не относится. Завтра соберу манатки и гуд бай! Рано утречком, даже
чай пить не стану, соберусь и тю-тю! Да, соберусь... Выйди еще отсюда
попробуй, псы ноги откусят. Пока до ворот добежишь, до самой задницы ноги
обгрызут, как наждачкой спилят!"
Подобная перспектива Риту развеселила. Сон же накатывал, наваливался.
Ведь как-никак она устала, переволновалась.
"Только бы водички еще попить ледяной, из холодильника! "
Звуки в доме постепенно затихли, свет погас.
"Думаю, они на меня не обидятся, если я минеральной воды попью."
Рита сбросила ноги на холодный, гладенький пол - ни соринки, ни
пылинки - и, шлепая босыми ногами, направилась к двери. Приоткрыла ее,
прислушалась. Дверь даже не скрипнула. Затем по длинному коридору
торопливо, словно воровка, вышла на веранду, где стоял большой старый
холодильник "ЗИЛ" обтекаемой аэродинамической формы, чем-то отдаленно
смахивающий на старую "Волгу".
Лишь только она протянула руку, как холодильник вздрогнул и заурчал,
даже зарычал. Рита отпрянула.
"У, черт! Сволочь какая-то, гудит, как трактор. Наверное, полный."
Она потянула на себя ручку. Внутри вспыхнул свет. Дверца открывалась
уже без участия девушки. И тут Рита окаменела, ей показалось, что ноги
приклеились к полу, примерзли, приросли, вцементировались, как ножки
парковых скамеек, залитые бетоном. От страха даже пальцы отказывались
шевелиться. Сердце остановилось.
На уровне ее груди, на полке, лежали две человеческие руки, женские,
с ярко накрашенными длинными ногтями. На безымянном пальце поблескивал
золотой перстенек, дешевый, а потому трогательный.
- Господи! - вырвалось у девушки, и взгляд ее скользнул ниже.
Завернутые в прозрачный, слегка покрытый инеем целлофан, покоились
куски мяса, в которых с трудом узнавались части женского тела.
- Господи! - еще раз произнесла Рита, увидев начатую бутылку с
минералкой, которая лежала рядом с отрезанными руками.
Она с трудом удержала порыв рвоты и медленно, как крышку гроба, стала
прикрывать дверку. Но голова у нее закружилась, и Кижеватова, теряя
сознание, стала оседать, а затем грохнулась рядом с холодильником,
опрокинув табурет, на котором стояла трехлитровая банка с малосольными
огурцами, ярко-зелеными, неестественно яркими. Банка с шумом и хрустом, но
без звона раскололась.
Мать братьев Вырезубовых уже стояла в длинной ночной рубахе в двери
кухни. В правой руке у нее был топор с широким, остро отточенным лезвием.
Маленький огурчик покатился по полу, еще раз подпрыгнул, остановился в
сантиметре от заскорузлого плоского большого пальца, словно испугавшись
страшного, почерневшего слоистого ногтя.
- Эка тебя, - сказала женщина.
Тут же, словно из-под земли, возникли братья в одинаковых,
застиранных голубых майках-соколках и в длинных, до колен, темно-синих
трусах, сатиновых, какие уже давно нигде не продают. Оба виновато
поглядывали на мать.
- Ну что, по-вашему, я ее должна сразу прибить?
- Нет, я, мама!
- Или, может, я?
- А куда мясо складывать? Холодильники битком забиты, морозилка
полная.
В морозильной камере лежали две головы, заиндевевшие, со спутанными
волосами. Женщина закрыла морозильную камеру, затем и сам холодильник.
- А огурцы выбросить придется, стекла в них полно. Еще попадет в
желудок, кровотечение начнется.
- Это точно. Я, мама, уберу.
- Нет, я, - сказал Григорий.
- Молчать! Я сама решу, кто и что станет делать. А эту стерву - в
подвал, пусть пока там посидит. Да привяжите хорошенько, чтобы не бегала и
не паскудила.
Рита пришла в себя, и тут же ее вырвало. Она стояла на четвереньках у
холодильника, длинные рыжие волосы касались пола, ее сотрясало от
приступов рвоты. Братья и мамаша смотрели на все это безучастно, они уже
смирились с тем, что придется делать уборку.
- Нет, - сказала мать, - она насвинячила, вот пусть и убирает. Пусть
языком все стекло вылизывает.
Рита подняла голову. Абсолютно сумасшедшая улыбка блуждала на ее
губах, а глаза стали стеклянными, неподвижными, мутными, как два замерзших
на железных перилах плевка.
Григорий, чтобы хоть как-то сымитировать действие, подошел к девушке,
взял ее за волосы, приподнял голову, заглянул в глаза. Девушка
повиновалась, словно была резиновая.
- Да она чокнулась!
- Прикидывается, - сказала Вырезубова. - Что она такого увидела? - ее
недоумение повисло в воздухе.
Было понятно, что веранду нужно убирать и убирать капитально. Мать,
волоча ноги, пошла в спальню, на ходу бросив:
- Чтобы к утру здесь было чисто, как на кухонном столе!
Хлопнула дверь.
Братья посмотрели друг на друга.
- Это ты сказал, что ее нужно притащить домой? Вот и притащили.
- А что оставалось делать? Ладно, сделанного не воротишь. Эй, ты,
сучка, - Илья говорил шепотом, боясь, чтобы мать не услышала ругательных
слов, - быстро прибраться, чтобы все сияло!
Рита продолжала стоять на коленях и, как собака, дышала, широко
раскрыв рот и высунув язык, длинный, розовый.