Владимир ГОНИК

ПРЕИСПОДНЯЯ

человек - явление временное

НИЖНИЙ МИР

Предисловие автора ко второму изданию романа "Преисподняя"

Не думал, что роман "Преисподняя" когда-нибудь выйдет в свет. По
крайней мере в России.

Я работал над ним два с лишним десятка лет, работа шла с неимоверным
трудом и была столь же опасной, сколь и безнадежной, я даже надеяться не
мог на публикацию.

Можно было, конечно, попытаться издать роман за рубежом с неизбежной
посадкой на долгий срок, хотя была вероятность и просто исчезнуть без
следа или угодить в психушку, что широко практиковалось в те годы.

И я отчетливо представляю, что со мной сталось бы, проведай власти,
над чем я работаю. За меньшее стирали в порошок.

Вот почему работа над романом все годы велась в глубокой тайне. Даже
в начале 1991 года, когда после удачной премьеры в Голливуде моего фильма
"Грешник" мне без конца задавали вопрос, над чем я работаю, я помалкивал о
"Преисподней" - слова не проронил.

После первой публикации отрывков из романа в газете "Совершенно
секретно" в марте 1992 года друзья осыпали меня упреками: ты, мол, написал
роман, а мы ничего не знали. Я неизменно всем отвечал: "Потому и написал,
что не знали".

Основная работа над романом заняла около 15 лет - с 1973 по 1986
годы, хотя материал я стал собирать значительно раньше. Закончив роман, я
возвращался время от времени к тексту: вставлял новые сведения, которые
удавалось раздобыть, что-то менял, переписывал.

В июле 1991 года я решил, что работа завершена и перепечатал текст
начисто. Роман заканчивался предчувствием военного переворота. Иногда меня
спрашивают, знал ли я о путче заранее. Конкретных сведений у меня не было,
но ощущение зреющего заговора я испытывал и передал его в заключительной
фразе романа: "...Если не унять страх, Москва ударится в панику. Паника
означала военное положение, комендантский час, и любой генерал, получивший
чрезвычайные полномочия, мог устроить переворот и захватить власть.
Впрочем, могло статься, что именно в этом заключался смысл происходящего".

Август и три дня, проведенные у Белого дома, заставили меня внести в
текст новые сведения и поправки. Получив достоверную информацию, я
использовал ее для описания боевых действий под землей в районе Белого
дома. Как выяснилось спустя два года, эти описания оказались весьма
схожими с реальными событиями октября 1993 года, и теперь меня часто
одолевают вопросами о причинах.

Разумеется, подробностей того, что произойдет, я не знал и писал,
исходя из своих ощущений. Однако, если говоришь и пишешь правду, слово
реченное или написанное становится явью.

Первые сведения о секретных подземных объектах дошли до меня в
середине 60-х. После медицинского института меня направили врачом в армию;
если быть точным, я получил назначение непосредственно в Министерство
обороны. Моими подопечными стали офицеры из разных родов войск - летчики,
подводники, личный состав ГРУ (Главное разведывательное управление) и
прочие, кто в процессе напряженной и сложной работы нуждался в помощи
врача.

В мои служебные обязанности входило разобраться в состоянии
пациентов, снять последствия различных нагрузок, провести профилактику
новых стрессов и разнообразных воздействий, связанных с риском, опасностью
и необычайно сложной работой. Изредка ко мне поступали офицеры, чья служба
проходила преимущественно под землей.

Я узнавал их с порога: бледные пастозные лица, еле заметная
скованность в движениях, чуть угасший взгляд, некоторая замкнутость и
оцепенелость... Кое-кто из них отличался разной степенью агарофобии
[боязнь открытого пространства] и нуждался в коррекции, а иные страдали
клаустрофобией [боязнь замкнутого пространства], и их приходилось
переводить на поверхность или вообще увольнять из армии.

Поначалу информация накапливалась сама собой, произвольно, лишь
значительно позже я повел направленный поиск и отбор. Поводом послужил
конкретный исторический факт: 6 ноября 1941 года, когда немецкие войска
подошли к Москве, в нижнем вестибюле станции метро "Маяковская" состоялся
торжественный праздничный митинг, на котором с речью выступил Сталин.

Очевидцы сообщили мне, что до митинга Сталин находился в своем
городском доме на Мясницкой, роскошном купеческом особняке (до революции
он принадлежал, кажется, известному богачу, купцу первой гильдии
Солдатенкову), где с началом войны располагалась Ставка Верховного
Главнокомандования. Как выяснилось, Сталин в тот день никуда не выезжал:
не было ни кортежа машин, ни сопровождения, и даже наружное наблюдение,
выставляемое на улицах по маршруту следования, в тот день отсутствовало.

Один из очевидцев рассказал мне, что Сталин прибыл на станцию по
тоннелю метро. Между тем особняк Ставки находится в стороне от веток
метро, и я сделал вывод, что Сталин воспользовался каким-то ходом или
тоннелем, соединявшим особняк с тоннелем метрополитена. Знатоки из военных
и гражданских специалистов подтвердили наличие ходов, а спустя время мне и
самому удалось побывать в знаменитом особняке. Выяснилось, что его
подвальный этаж соединен под землей с бункером соседнего штаба
противовоздушной обороны (ПВО). Система ходов, соединяющих на большой
глубине бункер с тоннелем метро и выходящих под платформу одной из
станций, существует и поныне и даже находится под охраной. Правда, не так
давно выход в тоннель заложили.

Удостоверившись воочию, что полученные сведения соответствуют
действительности, я расширил круг поисков, и постепенно из отдельных
разрозненных фактов сложилась общая картина: под землей Москва причудлива
и обширна не меньше, чем наверху. Так возник некий замысел, неопределенная
идея, которая маячила впереди размытым пятном. Сюжет не давался в руки.

Не могу сказать, что я работал над замыслом неусыпно. Поиски шли вяло
и от случая к случаю; мешала неопределенность цели. Много времени отнимали
служебные обязанности, армия не то место, где поощряются посторонние
интересы. Спустя несколько лет я перешел в Центральный спортивный клуб
армии (ЦСКА) и стал работать со спортсменами-профессионалами высокого
класса, со сборными командами по разным видам спорта. Тут мне пригодился
собственный спортивный опыт: с юношеских лет я боксировал и неплохо
стрелял, хотя любовь к странствиям и охота к перемене мест мешали
регулярным тренировкам.

Отныне время съедали бесконечные разъезды, сборы, тренировки,
соревнования, чемпионаты. К тому же я поступил в институт кинематографии и
совмещал работу с учебой. Те годы вспоминаются вечной спешкой, постоянным
цейтнотом и хроническим недосыпом: писать рассказы, сценарии, да и просто
поразмыслить удавалось только за счет сна.

И все годы странный, ускользающий сюжет о подземной Москве не давал
покоя: брезжил поодаль, с укоризной напоминал о себе, манил. Стоило о нем
подумать, как разбирали угрызения совести: слишком мало внимания я ему
уделял.

Однажды я сказал себе - "Сейчас или никогда!" и употребил все силы,
чтобы оставить службу. Переход на вольные хлеба был подобен прыжку головой
в омут: то ли выплыву, то ли утону. Надо сказать, отказ от постоянного
жалования или должностного оклада - рискованный шаг, многие знакомые сочли
меня безумцем, и я их понимаю: бросить все - ради чего?!

Странствия привели меня на Дальний Восток. Я исколесил Приморье,
забирался в глухие углы, ловил рыбу на маленьком сейнере в океане, тропил
зверя с егерями в тайге на Сихотэ-Алине. Однажды в далеком горном поселке
я спустился в шахту. Это был старый свинцовый рудник, принадлежавший
когда-то промышленному магнату Бринеру, от которого по сей день в крае
остались названия: Бринеровский маяк, Бринеровская железная дорога. Даже
управление Дальневосточным пароходством размещалось в красивом особняке
Бринера рядом с портом в центре Владивостока.

Мимоходом сообщу, что старик Бринер был отцом знаменитого
бритоголового голливудского актера Юла Бринера (до его переезда в Америку
он был Юлием), которого зрители помнят по "Великолепной семерке". В
американской версии "Тараса Бульбы" он исполнял главную роль. Забавно:
еврей в роли запорожского казака!

Спустившись в шахту, я излазил штреки и забои и вдруг обнаружил, что
подъемная клеть не работает. Пришлось подниматься по резервному шахтному
стволу с глубины в несколько сот метров.

Скрипучие шаткие деревянные лестницы тянулись вверх бесконечным
зигзагом. Пот заливал глаза. Надсадно дыша, я тяжело полз по хлипким
ослизлым прогнившим перекладинам, которые гнулись и казалось, вот-вот
обломятся. Я старался не смотреть вниз, чтобы не видеть пустоту под
ногами.

Не знаю, сколько это длилось, мне показалось - вечность. Помню
только, уже поздним вечером я с трудом выбрался из дыры на вершине сопки.
Далеко внизу, на дне распадка горели огни поселка. С высоты птичьего
полета пятиэтажные дома мнились не больше спичечных коробков. Я поозирался
и сел в снег - не держали ноги. Несколько дней я еле ходил, болело тело,
руки и ноги едва двигались. То был первый опыт подъема своим ходом с
большой глубины.

Спустя время я продолжил работу над старым замыслом о подземной
Москве. Материал приходилось собирать по крупицам. Иногда удавалось